Страница 4 из 8
К морю, к морю!.. Я иду к морю по деревянным ступенькам, минуя столовую, где вкусный творог. Тот же путь уже теперь не дает покоя. Пока все живы – свернуть, затаиться, изменить резко маршрут. Кабы знать! А что знать? Что кончится жизнь, что сроки любви вообще не обсуждаются? Категория мудрости ушла из быта: это искусство, мол, талант, озарение. К черту озарение; мудрость – простое житейское усилие, шаг к гармонии. Мудрость – больше, чем вера в Бога – это Бог внутри. Подчинение обстоятельствам, которое не выглядит поражением, банальность, которая не звучит, как прописная истина. Отсутствие страха, застенчивость, мера цинизма и сентиментальности, мудрость – это умение любить.
Не было мудрости, не стало любви. Вот и иду по песку, к плесам, к слезам по умершим и оставшимся рядом – жаль и тех и других.
Дорога неизменна: кинотеатр в Булдури, премьера "Лимонадного Джо", пристань на реке, рыбалка в разгаре, огромная рыбина гниет на деревянном причале. Теплые лесные тропинки, сарай, где дрова на зиму и механизмы – тайные, масляные, железные, на бензине. Так просто по одному слову, по желанию заработает бензопила, окунь наденется на крючок, с опушки выйдет, мурлыкая, лесная кошка с веточкой черники в зубах. Пригорает фитиль керосинки, хозяева гасят свет; сегодня я первый раз попробовал пива – мне хочется еще.
Избербаш
Корова, покрашенная Богом, как собака – бурая, и белая, и рыжая – обреченно жевала газету. Мимо неслись крепкие юноши школьного возраста. Монотонно, недобро наматывали они круги вокруг местной школы. Это мы.
Летом в Избербаш можно заманить только спортсменов или… Без "или" – только спортсменов. Мы и явились – жизнерадостные, громкие – москвичи.
Вся затея со сборами в этом городе-огороде до сих пор кажется мне болезненно странной. В мирное время мы стали беженцами по доброй воле и без видимых причин. Сорок человек на раскладушках в спортзале, крысы, голод, недоверие, презрение и ненависть местных жителей. Три тренировки каждый день (из шестидесяти), тухлая говядина (начиталась) в столовке, заповедник змей в облюбованном для горных тренировок месте – бред. Еды катастрофически не хватало. Дня через три все всё поняли: тренеры квасили и ходили на ночную рыбалку на Каспий; дети, мы то есть, лазали по местным садам. Звучали выстрелы, мирные жители приходили на переговоры относительно дальнейшего сосуществования.
Между пробежками нас можно было видеть на деревьях тутовника: зрелые, черные и белые ягоды разнообразили, а также дополняли рацион. Люди относились к нам, как к цыганам: давали фрукты, сахар, нанимали таскать кирпичи.
Нельзя сказать, что спортсмены были довольны. Самая счастливая весть за два месяца – обнаружение холерной палочки в море. Возникла, таким образом, надежда, что весь лагерь эвакуируют в санитарных целях. Палочка рассосалась, мы дожили срок.
Черная голова, Избербаш, первые аккорды на гитаре. Как умело создаются модели замкнутого пространства, как казарма универсальна: процветают искусства, ремесла, вне – повышается рождаемость. Как хочется домой; чужбина разбила сердце, разъяла грудь. Письма-бандероли со свежими номерами "Футбола". Кто-нибудь: вырви из лап, укутай, плацкартой доставь на Курский. Я буду жить на вокзале, если хочешь. Я буду зарабатывать рэкетом и хэппинингом, буду подтаскивать носильщикам и поддакивать путейным алкоголикам. Я люблю вокзал – только возьми меня отсюда.
Обнадеживающий стук колес, иллюзия избавления. Укачиваться на верхней полке, свешиваться за вопросом, спрыгивать ради чая. Как милы даже вагонные воры, спиздившие в темноте мой чемодан.
Я был почти благодарен. Не понимая, счастливо смотрел в похмельные глаза начальника милиции и отвечал: не пил, не пил, не пил. Свобода – механическая штука. Нет ничего – свободен. О, как бременский музыкант, как проказник Вийон вприпрыжку преодолел десять-двенадцать километров: в маечке, в штанишках, с трешкой в кармане, навечно одолженной у студента Плехановского института, попутчика. Правда был уже студенческий лагерь, правда наблюдались девочки, но был и тренер – как настоящий, и спортсмены – как живые. В черных (эпос) трусах (чужих) вывалился я в море. Мне надо в Турцию – пронеслось в голове, надо развить успех. Там, в Стамбуле, где там еще, тоже можно побираться, ходить в чалме, выпрашивать у военного сигаретку, чтобы выгодно ее продать. А разве нет в Турции проституток, а разве нет русских среди них? Вот и готова выгодная партия. Даже если жениться на толстой турецкой вдове, можно язык выучить долгими византийскими ночами, приглядывая за ущербной луной.
И уже когда вынырнул все-таки на своем берегу, пошел слух об обокраденном мне, и девушки первым делом подарили мыло. Не накормили, не спать уложили – а по порядку, как в сказке про Бабу-Ягу предложили помыться.
Я вам скажу, такая там впереди житуха – со свадьбами, похоронами, с разводами и прочими узорами, включая вытрезвители – только скорее заберите меня взрослого, всепонимающего, отсюда.
Часто вижу по телеку своего тренера: в белых носках, в светлом остальном он судит. А у меня в горле сразу сухо, сразу сорок в тени, вода раз в двое суток, браконьерский осетр – до блевотины, пятнадцать километров вокруг школы, красивые горы, бокс на центральной площади…
Все-таки, почему тогда не победила, не распространилась как теперь, холера? Вот было бы счастье!
Бангкок
Попался, ушастый король!
Екнуло ли твое буддийское сердечко тем слякотным московским вечером, когда, плюс четыре часа, развалившись на стуле гостиничного ресторана Мустафа насмешливо выпалил "шримпс"!
Да, мы разглядывали меню, да, это уже седьмое место за вечер, да у Мустафы были деньги – он угощал. Ну и что, что его деньги кончились во втором баре, а с третьего начались мои – шримпы есть шримпы, праздник не может омрачиться куриной ножкой, "Хамовниками" на Герцена.
"Шримпс", повторил я почти без акцента. Что такое? Кто такие? Зачем? К пиву, хамовато подытожил халдей, – креветки-с.
Ах ты жизнь, житуха. Вот так бороздили с тобой, Мустафа, хуй знает что, а на креветках спотыкаемся, клинят нас с тобой шримпы. А разве мы не заслужили?
Вобла, селедка, сосиски, сушки, соль, черный хлеб, сухая картошка – а кривули по праздникам, в "Яме", в "Жигулях". А вишь как повернулось – "шримпс".
А знаешь, Мустафа, креветки эти приплыли к нам не из Владика, не с Курил – южнее, южнее забирай – и западнее, западнее. Есть такая страна, Мустафа, Таиланд – там король-фотограф, там креветки, там массаж. Верь мне, Мустик, не спи. Ты не видел тамошних креветок – такие глаза, такие размеры! Плюнь на рабочий день, на грязные свои доллары, добытые не из нефти даже – из говна нашего простого народа. Наш простой народ доверил тебе свое говно, чтобы построил ты из него пирамиду на удивление приезжим, а ты драгоценное отеческое говно обратил в доллары, которые кончились за полтора часа. Дай хоть раз в жизни поохотиться на короля. Королевская охота – ты слышишь меня? Впереди по сельве, по бурьяну бежим мы: с лейкой, блокнотом, с газовыми баллончиками, с пивом за пазухой, с креветками на боку. Сзади нас гималайские медведи и уссурийские тигры, бенгальские львы, далай ламы, чайные слоны, крокодилы и прочие грызуны. Вслед за животными грамотным каре развернулись полпотовские наймиты, кампучийские беженцы, малазийские ветераны. Мы прочесываем Сиам, ищем ушастого беглеца. На пути у нас встают химеры и храмы, огнедышащие драконы, стены монастырей. А мы с китайскими фонариками прорываемся сквозь, и в подземельях, в алмазных копях разыщем Его Величество, и посветив ему в лицо сядем, положим ногу на ногу и строго, по-взрослому скажем: шримпс!