Страница 19 из 33
– Ладно! – подвожу я, итог, – Насмотрелись и нафотографировались. Спасибо медведю… Пошли, теперь, посмотрим его покопки? Да, может, где его помёт отыщем – долго он, всё-таки, здесь кормился.
Мы возвращаемся назад, на место медвежьей кормёжки. Бродим по испещрённому чёрными лунками покопок, “пастбищу”. Одну за другой, я проверяю многочисленные покопки…
– Фу! Симплокарпус! И эта – симплокарпус!.. Игорь! Они, все до одной – симплокарпус!
Игорь бродит по мари значительно шире меня, он выискивает покопки и помёты на окраинах кормёжки…
На высоком крыльце Саратовского кордона мы высчёлкиваем патроны. Игорь смотрит на свой приборчик: “По шагомеру, сегодня мы прошли двенадцать с половиной километров”.
– Нормально, – киваю я.
– Пересечений следов: лисица – двадцать девять, соболь – тридцать пять.
– А у меня – четыре помеченных ствола, три лёжки и шесть помётов.
– Ещё – берлога, – напоминает брат.
Ночью портится погода! Налетают тугие порывы ледяного, пронизывающего до костей, ветра. Ветер гонит по небу сплошные, рваные облака. Мы решаем устроить себе выходной день. А то, ведь – всё время рыщем по лесам дни напролёт, без отдыха…
Саратовский кордон. Семнадцатое апреля. Утром – всё бело кругом! Почву закрыло белой снежной крупой! Столбик ртути за оконным стеклом Саратовского кордона стоит чуть ниже нуля.
– Весна кончилась! – Игорь, в раздумье, стоит перед небольшим окном нашего домика.
Сегодня мы решаем пройти вдоль границы речной долины, вверх по Саратовской.
Как обычно, прислушиваясь и приглядываясь к окружающему лесу, мы неторопливо шагаем по границе гленников. Внимательно осматриваем стволы елей – может, какой из них помечен свежими медвежьими метками? Осторожно просматриваем пространство перед собой…
Сегодня, мы не прочь посмотреть на какого-нибудь медведя. Но ничто не указывает нам на близкое присутствие медведей. Ни следов. Ни покопок…
– Вчера – мы отдыхали, а сегодня – медведи, себе выходной, устроили, – приглушённо говорит Игорь.
В лесу, в полный голос разговаривать нельзя. Если хочешь кого-нибудь увидеть…
Мы пробираемся по гребешку захламлённой, покрытой плотным пихтарником, надпойменной терраски Саратовской. Вдруг, прямо над нашими головами, с ветвей закрытой мохнатыми лапами пихт берёзы, с шумом срывается большая птица! Мощно и размеренно взмахивая огромными крыльями, она пересекает долинку речки.
Мы вздёргиваемся на звук: “Рыбный филин!”.
– Ага!
Мы провожаем птицу взглядами.
– Смотри-ка! На днёвке сидел!
– Ну…
Кругом стоит плотный пихтарник. Ветка берёзы над нами, качается от сильного толчка филина. Оглядываясь по сторонам, мы шагаем дальше…
Игорь шагает по ольховнику речной поймы, я – по гребню террасы. Пройдя дальше метров двадцать, мы подходим к наклонённой с гребня террасы в пойму, толстой берёзе. Дерево наклонно выглядывает в речную долину, из окружающих его пихтовых крон. Шагающий по пойме, Игорь поднимает руку: “Саш! Дупло!”. Я стою над ним, на гребне террасы и ничего не вижу.
– В берёзе, – подсказывает Игорь, – С моей стороны!
Я отхожу от берёзы в сторону и прищуриваю глаза… Точно! Сбоку я вижу, что со стороны речной поймы, в стволе берёзы приоткрывается тёмный провал дупла! Входное отверстие в дупло видно только со стороны речки!
– Интересно! – загораюсь я, – Надо бы посмотреть дупло!
И я возвращаюсь к берёзе.
– Залезть, конечно, нужно, – озадаченно размышляю я, – Но, только, как?!
Толстенный ствол берёзы, мощной колонной, слегка наклонён с гребня террасы в пойму речки. Сверху, он покрыт зелёным мхом. Здесь же, по верху ствола, плетутся плети лианы гортензии. Цепляясь за эти, вросшие в рыхлые наслоения старой бересты, плети пальцами, я начинаю карабкаться по стволу…
Всё! Вроде бы, хватит. Раскинув в стороны руки и ноги и вцепившись в приросшие к бересте дерева лианы, я распростёрт сверху, на стволе берёзы. Как я понимаю, вход в дупло находится прямо подо мной, с левой стороны. Я вытягиваю в сторону дупла левую руку и провожу ею, из стороны в сторону.
Тотчас, из дупла начинает поспешно выбираться птица! Дупло для неё оказывается очень узким и глубоким. Цепляясь за внутренние стенки дупла когтями и помогая себе крыльями, сова, наконец, достигает выхода из дупла и шумно выбрасывается наружу, в воздух. Как и самец, самка тоже уходит через распадок речной долины, к чернеющему на противоположной его стороне, пихтарнику.
Раскинув руки и ноги в разные стороны, я лежу на стволе берёзы, над речной поймой и провожаю птицу взглядом. Над террасой я нахожусь невысоко, метра два превышение. Но глянь вертикально вниз, на уровень речной поймы – и душа холодеет! С такой высоты, падать – я не хочу.
Я свешиваю со ствола дерева, голову влево и заглядываю в трубу филинячьего дупла: на его днище лежат два яйца! Ещё раз оглядев дупло, не задерживаясь, я сползаю задним ходом, по стволу берёзы, обратно.
– Ну, как дупло? – интересуется Игорь.
– Плохое! – морщусь я, – Узкая и длинная труба! Бедная самка! В такое дупло залезла, что еле вылезает! Значит, в округе – никаких других дупел вообще нет.
– Плохо. Надо бы ей помочь. Ты не прикинул, что можно там подправить?
– Пока нет… Знаешь, как там удобно висеть, вниз головой? На такой высоте… Нужно сюда ещё прийти, с ремонтом.
– Сейчас нельзя. Нужно после того, как она птенцов выведет.
– Конечно! – соглашаюсь я.
Мы торопливо уходим дальше, вверх по речке. О воронах здесь, думаю, беспокоиться нечего – уж больно глубокое дупло у здешних филинов.
– А, смотри! – через минуту, делюсь я с братом, другой мыслью, – Если вокруг дупла есть условия – то самец, утром, из поймы не уходит! А остаётся на днёвку рядом с дуплом! Мы, всё время, дупло связываем только с одной самкой. А оказывается, что разделение пары, когда утром самец оставляет самку в дупле одну – оно вынужденное! Я думаю, что при хороших условиях – возле каждого филинячьего дупла сидел бы на днёвке самец пары.
– Ну, – кивает Игорь, – А условие для днёвки самца – это раскидистое хвойное дерево.
Через несколько часов, уже спускаясь по речке с её верховьев, мы обходим участок речной долинки с совиным дуплом, делая широкий полукруг вокруг колка пихтарника…
Весной дни – такие длинные! Темнеет только к десяти часам вечера. К сумеркам, мы успеваем перебазироваться на Тятино.
Сегодня был богатый впечатлениями, такой длинный, рабочий день. У Игоря значительно пополнилась “коллекция” соболиных и лисьих экскрементов.
– Посмотри, что у тебя, за сегодня? – спрашивает он, меня.
– Сейчас… Одна лёжка и семнадцать стволов с метками, одна следовая метка. Помётов нет!
– Понятно… Не зря же мы снялись с Саратовки!
– Ну. И стволы – все старые! Прошлогодние и позапрошлогодние метки…
Тятинский дом. Восемнадцатое апреля. Чтобы немного отдохнуть, мы решаем следующий день посвятить прорубке смотровой тропы. Каждую весну, она предстаёт передо мной основательно заваленной. Тропа проложена прямо по гребню высоченного, восточного борта речной долины Тятиной. Осенние циклоны здесь, раз за разом, вываливают пихтарник. Стволы этих пихт и елей – сантиметров тридцать пять – сорок в диаметре!
Вот и сейчас, мы знаем, что на тропе есть два участка сплошных завалов, помимо многих одиночных стволов. Ни под этими стволами не пролезть, ни через них – не перебраться! Одна морока. А, ведь, речные долины Саратовской, Тятиной и Ночки – это мой рабочий участок. Я здесь работаю с ранней весны до самой зимы, девять месяцев в году. Смотровая тропа – самый рациональный путь прохода в верховья Тятиной. И особенно – для возвращения обратно, когда уставшие за день ноги, уже цепляются за всякие кочки и сучья.
Поэтому, сегодня мы вооружаемся двуручной пилой, ножовкой и большим топором. Вот и первый хлыст! Он лежит через тропу, на уровне пояса.