Страница 178 из 209
— Помнишь? Веревки, Рада-Хан, залитый кровью пол, — ее голос звучал так, будто это было ее самым приятным воспоминанием.
Он вспомнил синяки от веревок, сдавливавших его запястья, и вспомнил то, как их заменили кандалы, когда он, наконец, разорвал их. Он вспомнил кусок холодного металла на своей шее. Он вспомнил пол палатки, утонувший в крови. Но в чьей крови?
— Я думала, что у нас не получится стереть твои воспоминания, не убив тебя. Задолго до этого Никки говорила то же самое, но Джегань не послушал ее, потому что ты был слишком важен. Ты так противился, так не хотел пускать нас в свой разум! Это было достойно восхищения… пока ты не сломался.
— Замолчи, Мерисса, — практически зарычал Искатель.
Когда женщина, теперь походившая скорее на ястреба, пикировавшего на жертву, сделала несколько шагов к Исповеднику, Ричард был готов схватить ее за руку. Но он забыл про опутавшие его сети, и в следующий миг он закрыл глаза, едва сдержав крик.
Он не смог остановить Мериссу, и теперь никто не смог бы. Томас не винил его.
Сестра Тьмы прикоснулась пальцем к виску Исповедника, посылая в его мозг очередной залп электрических разрядов. Когда он отреагировал на это хриплым и судорожным вздохом, она решила воспользоваться его уязвимостью. Он почувствовал, как в его голову начали просачиваться щупальца чужеродной магии, исследуя, пробираясь внутрь, пожирая его мысли.
— Вижу, над твоей памятью поработал кто-то еще, — она казалась удивленной, но не озадаченной. — Иначе ты бы уже сам вспомнил все.
— Отойди от него, Мерисса, — голос Искателя звучал как никогда властно и, казалось, звенел от трудно скрываемой ярости.
— Твой тон мог бы повергнуть в трепет сотни солдат, Магистр Рал, но прямо сейчас ты не имеешь никакой власти. Я почувствовала, что вы с Никки пытались спасти его — заставить забыть то, что он уже начал вспоминать. Но, знаешь что? Сейчас ты абсолютно бессилен, и ваш маленький трюк уже не поможет ему.
Ее магия, сковавшая его разум, внезапно взорвалась тысячами острых игл в его голове, и Томас закричал долгим, несмолкаемым криком, выпуская из своих легких весь воздух, секунда за секундой наполняя их одной лишь пустотой. Его сознание растворилось в потоке агонии, разорвавшей его на две части. Одна из этих частей, голодная и исхудавшая, пожирала другую, частица за частицей, эмоция за эмоцией, воспоминание за воспоминанием, пока черный мир за его веками не сменился чередой ярких, почти бредовых картинок.
Окровавленный пол. Разорванные веревки. Стертые запястья. Острая вспышка жара и света, пропоровшая плечо прямо до кости. Кровь. Вспышка. Кровь, вспышка, снова кровь. Блеск серебряных волос сменился чернотой прядей, слипшихся от крови, и разбитой губой, из которой выпало золотое кольцо. Потом — снова черные волосы, но теперь уложенные мягкими локонами, и зеленые глаза, наполненные страхом и ненавистью. Как тогда, в темнице.
Заснеженная улица, крик его отца, смертельный ужас в глазах девушки с серебряными волосами. Вспышка света сменяется темнотой палатки. Его тело разрывается на части от страшной боли, и его голова готова взорваться, словно в ней засел сам Владетель. Снова ненавистная Мерисса. Ее кровь на полу, его пальцы сомкнуты на ее шее. Потом что-то врезается в его затылок, и мир под его веками темнеет, чтобы снова взорваться.
— Они — зло.
Его спина опирается о что-то твердое, на ногах — что-то холодное и тяжелое, и все тело ноет, требуя смены положения. Час, два, три… он слышит один и тот же бред чужого сознания, поглощенного лихорадкой. Он хрипло смеется, задыхается, закашливается. Еще никогда ему не пытались доказать более глупую вещь. Его родители — зло? Тогда кто он сам?
Его руки скованы за его спиной, лицо разбито, запястья в фиолетовых синяках, а мысли пламенно пульсируют. Ее палец на его виске, и палатка сменяется полем, укрытым покрывалом трупов. Он — среди них, хотя живой. А там, далеко, окруженный сталью и красной кожей, стоит мужчина в золотом плаще, который сжимает рукоять окровавленного меча. В небо рвется крик сотен мужчин и женщин, обступивших своего героя:
— Во славу единой Д’Харианской Империи! Во славу Магистра Рала!
Из его груди рвется хриплый крик протеста, которому не суждено сорваться с его губ. Он закрывает глаза, но все еще видит перед собой остекленевший взгляд юнца, светлые волосы которого слиплись в одну окровавленную паклю.
«Он убивал собственных людей, чтобы не потерять власть»
Он моргает и видит над своей головой огненно-красное небо.
«Он убил собственного отца»
Тысячи маленьких молний под его кожей.
«Он едва не убил тебя»
Его сознание проваливается в черноту, пока его не прорезает очередная вспышка агонии.
Черное платье и волосы цвета воронова крыла, холодный зеленый взгляд. На вид ей не дашь больше шестнадцати, но в глазах слишком много презрения и ненависти.
Перед ней на коленях стоит маленький мальчик, не старше пяти. Толпа требует оправдать вора, и он — на задворках этой толпы, немой наблюдатель. Страшно медленно до него доходит, что вор — это этот мальчик в оборванной одежде и с кровоподтеками на лице.
«Она исповедала его и обрекла на медленную смерть»
Беззвучный гром сотрясает площадь, и ребенок падает на колени.
«Она убила и поработила сотни беззащитных людей»
Мерисса вырывает его из страшного видения, и теперь он видит, как слова покидают ее красные губы:
— Разве они стоят твоих мучений? Разве они стоят того, чтобы ты их защищал?
Он молча смотрит на нее и все еще слышит скандирования толпы. Он все еще видит того парня со слипшимися от крови волосами и того мальчика, стоящего на коленях перед Исповедницей, но, к счастью, через несколько секунд уже не видит Мериссу. Она исчезает, как исчезает и темная палатка.
Перед ним — дворик внутри Народного Дворца, и его отец поддается ему, когда они фехтуют на деревянных мечах.
Перед ним — огромная зала, и его мать тихонько посмеивается, глядя на то, как он буравит взглядом девушку с серебряными волосами, танцующую с каким-то молодым лордом.
Один миг — и он снова на той снежной улице, и она все так же стоит напротив него. Она никогда не приблизится, а ее глаза никогда не прольют слезы, скопившиеся в их уголках. Он знает. Он видел это десятки раз.
Он падает, теряется, исчезает, и даже руки, стремящиеся вытащить его из пучины безвременья, не могу спасти его. Он падает, пока заметенный снегом камень под его ногами не уступает место земле.
Его ноги по щиколотку в размытой ливнем трясине, а пальцы сжаты на горле его коленопреклоненного отца. Им принадлежит все вселенское время — ему принадлежит все вселенское время, но даже оно не способно дать избавление от того, что он видит в его глазах.
Он видит жгучую ненависть. Презрение. Гнев.
Его грудь разрывается на части, когда он понимает, что не может сделать ни единого вдоха. Боль громовых разрядов превращается в боль его собственной души, и теперь она раскалывает его на части. Он не может поверить, что снова видит это и что теперь он проклят пониманием того, кто когда-то был его злейшим врагом.
Его легкие взрываются в диком вое — символе презрения к себе, к своему сломленному разуму и сломленной воле. На кончиках его пальцев пульсирует первозданная энергия, и под кожей течет уже не чужая магия, а его собственная.
Мир снова взрывается, и его воспоминания рушатся, слой за слоем, крошась у его ног жалкими обломками. Его тело, как и поддельный мир, взрывается чистой энергией, чтобы дать долгожданное освобождение.
Он открывает глаза там, где по-настоящему закрыл их в последний раз, и воздух сотрясает беззвучный гром. Мерисса падает на колени и ловит ртом воздух, круглыми и влажными от страха глазами смотря на Томаса. Он знал, что будет дальше: она начнет молить его о прощении и твердить, что будет верно служить ему, тем самым превращая себя в жалкое, раболепное создание, которым ей стоило стать еще во время их первой встречи, а, может быть, еще и задолго до нее.