Правительница Д'Хары

Когда он закончил, она ничего не ответила. Никак не выразила свое понимание или непонимание.

— Ты говорил… — теперь она едва могла совладать с собственным голосом, и Ричард видел, как ее губы на миг скривились, раскалывая на части ее маску. Он никогда не привыкнет к тому, как ее самоконтроль терпит крах рядом с ним. — Ты говорил, что это девочка.

— Я солгал. Ради твоего блага, — он испытал такой прилив стыда, что, казалось, если бы его многолетняя привычка сдерживать собственные чувства испарилась в этот миг, он бы покраснел.

Она проигнорировала вторую половину его объяснения, но первая заставила ее запустить пальцы в волосы, ровно так же, как это обычно делал он сам, и закрыть глаза. Он мог бы поклясться, что таким образом она пыталась скрыть от него подступившие к ним слезы. Ее жест вызвал у него ощущение того, что он только что умертвил часть самого себя, самую важную часть.

Но, должно быть, так все и было. Так все и было…

— Почему ты сказал только сейчас? Потому что понял, что больше не получится скрывать это? — в ее голосе звучал укор. Очевидный. Холодный.

— Я не мог сказать тебе, потому что знал, что тебе не будет легко принять это.

— Разве сейчас мне стало легче, когда я уже свыклась с ложью? — она едва не сорвалась на крик. Едва. От этого ему стало еще больнее. Ричард чувствовал, что она была в ярости, и теперь он испытывал еще большее отвращение к самому себе.

Она не заслуживала этого. Не должна была чувствовать то, что чувствовала сейчас. Не должна была сдерживать слезы. Не должна была думать, что все ее надежды рухнули.

— Я не хотел, чтобы ты испытывала то же что и я, пойми! — Ричард больше не мог безучастно стоять. Он сделал шаг вперед и сжал ее ладонь. Она не вырывалась, но в ее руке не чувствовалась жизнь. Она словно утратила все силы, и те пальцы, что раньше так бережно и любяще касались его, теперь были мертвенно неподвижны.

Когда она посмотрела на него, он понял, что вся ее энергия, превратившаяся в концентрированную горечь, переместилась в ее взгляд.

— Но я и так чувствовала это! Каждый день, когда ты без объяснения исчезал и хотел побыть в одиночестве, когда ты поехал к войскам, чтобы забыться на поле боя, и когда не вспомнил о собственном дне рождения! Ты закрылся в себе, Ричард, и я не могла с этим ничего поделать! Разве это справедливо?

— Я искал способ спасти его, понимаешь? Я не мог признаться тебе в этом, чувствуя себя абсолютно бессильным! — когда она поджала нижнюю губу, Ричард пожалел, что повысил тон. Он не хотел еще больше расстраивать ее. — Теперь у нас есть надежда, ведь мы знаем, что наш сын будет жить.

— А как же пророчество?

— Теперь оно не имеет смысла.

— Но раньше имело — особенно когда мы оба упорно молчали о нем друг перед другом! — теперь уже Ричард притих, не скрывая своего удивления. Взгляд Кэлен немного смягчился. — Да, я слышала о второй ветви пророчества от Цириллы, но не могла рассказать об этом ни тебе, ни кому-либо еще, потому что боялась, что это — правда.

Пальцы Ричарда разжались, и она смогла слабо всплеснуть руками.

— Я надеялась, что пророчество пойдет по первой ветви. Но теперь этой надежды нет, — ее голос дрожал.

Они оба были не в силах вымолвить и слова.

— Почему мы наступаем на одни и те же грабли каждый раз, утаивая что-то друг от друга? — он видел, как она попыталась быстро смахнуть слезу, покинувшую уголок ее глаза, будто ее вовсе и не было. Но бесполезно — он уже увидел. И теперь ему было откровенно… паршиво.

Они ссорились из-за того, что не хотели делать друг другу больно, но этим делали еще хуже. Даже столь мудрый мужчина, как Ричард, не мог понять сути этого парадокса.

— Иди сюда, — он тихо позвал ее, вытянув вперед обе руки.

Теперь она шагнула в его объятия без лишних раздумий, чувствуя страшную необходимость почувствовать его близость, прижаться к его груди и услышать биение его сердца. Земля медленно уходила из-под ее ног.

Он чувствовал, как она дрожала в его руках. Видел, что она плачет. Но все, что он мог дать ей — это время для принятия.

— Добрые духи, почему?..

Ричард молчал, стиснув челюсти изо всех сил, чтобы не обнажить свои собственные сомнения, не задать тот же вопрос и не получить тот же пустой ответ в виде гробовой тишины и ее всхлипов. Он должен быть сильным. Ради нее.

***

— Как я должен расценивать интерес капитана Первой Когорты к моей персоне? Как добрый знак или как угрозу?

Бенджамин направил своего коня направо, съезжая с широкой улицы в узкий переулок. Томас следовал рядом с ним, тоже верхом, без Рада-Хана, без кандалов и прочих приспособлений. Исповедник не знал, как реагировать на эту роскошь, но что-то подсказывало ему, что это была не ловушка.

Светловолосый капитан и вовсе не одарил его никаким ответом, но Томас, повидавший серьезно — правильнее сказать «убийственно» — настроенных д’харианских солдат, различил в нем даже что-то вроде миролюбивого настроя.

С момента прибытия в Эйдиндрил Томас чувствовал, что в нем что-то менялось. Каждая улица, которую он должен был видеть на своем пути впервые, отдавалась в его голове призрачными воспоминаниями. Изображения перемешивались, путали его мысли и создавали ощущение нереальности всего происходящего.

Он запутался настолько, что его виски начали пульсировать, распространяя мерзкую боль по всей голове, даже по шее. Это, как минимум, пугало, поскольку на его памяти таких ощущений еще попросту не было. Впрочем, на данный момент его память не отличалась целостностью.

Когда боль немного отступала, он начинал засыпать капитана вопросами. Д’харианец стойко переносил их и, в конце концов, даже решил ответить на один из них — а именно на вопрос, куда же они все-таки ехали.

— В один из отдаленных кварталов. Не скажу, что тебе там понравится, но добраться туда все же придется.

— И что же настолько примечательное может находиться на окраине Эйдиндрила? — Томас даже не скрывал подозрительные нотки своего вопроса.

— Слов не будет достаточно. Именно поэтому мы едем туда.

Они проезжали мимо множества улиц, каждая из которых была в той или иной мере знакома Томасу.

— Я, кажется, был здесь, — слова слетели с его языка совершенно неосознанно. Бенджамин вновь промолчал, но краем глаза Томас заметил, как напряглась его челюсть.

Он был здесь, это верно. Но проскальзывавшие в его голове воспоминания разительно отличались от того, что было перед его глазами. Он видел грязные фасады домов, с поблекшей краской, где-то покосившиеся от неумолимого течения времени. Но в его воспоминаниях эти самые дома были совершенно другими: свежевыкрашенные, лощеные, новехонькие. Эти две картины совершенно не вязались друг с другом, даже если предположить, что он жил здесь раньше и мог видеть эти улицы в менее потрепанном состоянии.

Люди, которых они миновали по пути, недоверчиво косились на пару конных и спешили отойти как можно дальше, ведь мало кто в этом городе привык к регулярному соседству с войсками. Капитан Первой Когорты, к тому же, выглядел чрезвычайно угрожающе в своей черной броне с массивным нагрудником и целым арсеналом оружия, прикрепленным к перевязи. Юноша догадывался, что капитан мог убить человека, даже не обнажая меч — для этого хватило бы и одного верно направленного удара браслета, покрытого шипами.

— Как ты пришел к службе дому Ралов, капитан? — Томас необдуманно озвучил вопрос, проскочивший в его мыслях.

Бенджамин Мейфферт, капитан Первой Когорты и лучший друг самого Магистра Рала, к вящему удивлению его собеседника, не стал молчать. И даже не пресек стиль его обращения.

— Мой отец был офицером Первой Когорты.

— Уверен, что основа для выбора заключалась не только в этом. Вряд ли с такой мотивацией можно оказаться во главе личной охраны лорда Рала, — Томас вел себя на удивление расслабленно, не чувствуя никаких барьеров между ним и капитаном. Это было совершенно необъяснимо, ведь де-факто Исповедник был пленником, а капитан — кем-то вроде конвоира.