Страница 100 из 209
Мир начал замедляться: то ли у самого бытия иссяк запас сил, и ему вновь пришлось принять статичное положение, то ли разум Томаса наконец начал приближаться к своему исходному состоянию. Он вновь закрыл и открыл глаза, улавливая едва заметную разницу в насыщенности цветов того, что представало перед его взором. Завеса век все еще была непреодолимо черной, как и всегда, но только она приоткрывалась — и перед Исповедником уже представало что-то серое, покрытое правильным геометрическим рисунком. Даже не пытаясь мотнуть головой, чтобы получить лучший обзор, он сошелся со своим подсознанием во мнении, что это был всего лишь каменный пол.
Если между полом и потолком еще существовала разница и если он чувствовал, как затекла его шея, значит, все уже было не так плохо: он был жив. Более того, он лежал на чем-то мягком, пусть и колючем, и покалывание, доходившее до его кожи даже через одежду, заставляло его приходить в себя еще быстрее. Что еще имело значение?
Без излишней предосторожности, даже не пытаясь понять, был ли он один, Томас перевернулся на бок, при этом почувствовав, как каждый мускул в его теле заныл от этого действия. Он сел, набрал воздух в грудь и предпринял попытку подняться, непослушными руками упираясь в холодный пол. Рывок — и он стоял на ногах, оглядывая комнату и при этом стараясь не потерять равновесие. Юноше пришлось опереться на каменную стену, чтобы не упасть.
Теперь Исповедник в полной мере осознал, где он находился. Четыре каменные стены без намека на окно, соломенный тюфяк возле его ног, железная цепь, намертво прикованная к кольцу на его щиколотке и что-то холодное на шее. Пальцы Томаса мгновенно прошлись от его подбородка и до ключиц, и где-то в середине он ощутил ледяное прикосновение гладкого металла. Когда он провел рукой вдоль странного предмета, ему пришлось сделать неутешительный вывод, что это металлическое нечто было составлено из одного куска, без единого сочленения, даже без единого намека на него. Он не мог знать, чем именно был этот ошейник и с какой целью его нацепили на него (быть может, просто ради потехи), но ясно было одно: он подавлял его магию, одним лишь этим делая его абсолютно безвольным.
Томасу почудилось, что что-то пришло в движение слева от него. Пусть его глаза уже успели немного приспособиться к темноте, он не сразу смог разобрать, кто или что это было. Спустя несколько мгновений, когда живая сущность этих движений стала для него абсолютно ясна, он увидел белесый силуэт, с течением секунд приобретавший вполне отчетливые очертания женского тела.
Юноша застыл, поняв, что это была она — Мать-Исповедница. Когда она оказалась достаточно близко к нему, ему понадобилось собрать все свои эмоции в один единый сгусток энергии где-то в глубине собственного тела, чтобы не позволить ее проницательному взгляду рассмотреть даже малейший признак эмоций на его лице.
Несколько мгновений ее взгляд испытывал его, и было видно, что она ничуть не боялась смотреть прямо в его глаза. Пусть снизу-вверх, пусть его практически ничто не удерживало от того, чтобы, например, задушить ее на этом же месте, — он ничуть не пугал ее, скорее даже наоборот. Томас был в ее власти — не она в его.
— Рада вновь видеть тебя в Народном Дворце, — ирония была настолько очевидна, что не было никакой нужды в ее поиске.
— Боюсь, что не могу ответить тем же, — холодно ответил он, отмечая, каким низким сейчас казался его голос и как гулко он раздавался в этом помещении.
Мать-Исповедница ответила на это лишь долгим взглядом, и Томас отметил, насколько сильно переменилось ее отношение к нему с момента их последней встречи. Тогда между ними мелькнуло что-то, чему было практически невозможно подобрать логическое объяснение. Он знал, что это испытал не он один — ведь она не отшатнулась от него, когда их руки соприкоснулись, не приказала своей морд-сит начать пытать его, не заточила в темницу. И пусть в тот момент Томас руководствовался странным инстинктом, который вел его к возвращению его сил, неведомым образом связанных именно с личностью Кэлен Амнелл, в их встрече было что-то личное. Что-то, что он не чувствовал ни с одной другой женщиной.
— Ты пришла потешиться над беспомощностью человека, принесшего так много зла твоим людям?
Она никак не отреагировала на столь фамильярное обращение, а лишь отвернулась, параллельно с этим скрещивая руки на груди. Когда их взгляды вновь пересеклись, Томас увидел в ее глазах молчаливое напряжение, по мощности сопоставимое с разрядом молнии. Будь он уязвим для ее сил, этот взгляд вызвал бы у него дрожь. Но нет. Он не собирался уступать ей даже в своих мыслях.
— По большей мере, нет, — твердым голосом ответила она, отметая любой признак подобной человеческой слабости. — И именно поэтому ты не видишь здесь ни одной морд-сит.
— Тогда зачем? — он вдруг ухмыльнулся. — Я думал, подобные кровавые и унизительные зрелища доставляют особое удовольствие всему Дому Ралов.
— В тебе все еще есть что-то, что, боюсь, может пропасть под приступом боли от эйджила. Я не хотела бы говорить с полубессознательным телом, — на ее губах не было и следа улыбки, но Томас чувствовал, как в его собственной груди нарастал вал жуткого смеха. Он вполне осознавал, что это вряд ли был защитный инстинкт, а скорее нечто другое, поднимавшееся из темных глубин его души. Он осклабился.
— Полагаю, я должен быть благодарен за это, — Исповедница склонила голову набок, с интересом наблюдая за сменой эмоций на его лице. — Так о чем же мы будем говорить?
— О тебе, — она подошла к нему на шаг ближе, беззастенчиво смотря в его глаза из-под густых ресниц, и в груди у Томаса стало тесно от того, как сильно были нарушены границы его личного пространства. Их разделяла всего пара футов. — Но не о том, кто ты такой: после встречи с морд-сит ты будешь умолять их о том, чтобы они позволили тебе рассказать все, что только они пожелают, — она сделала паузу, и с губ Томаса сбежал дерзкий смешок. Кэлен снисходительно улыбнулась в ответ на его наивность. — Лично я хочу знать, зачем тебе понадобилось совершать столько убийств: ради чего?
— Я верноподданный Императора Джеганя, и готов выполнить все, что он потребует от меня.
Мать-Исповедница улыбнулась на его глупую, абсолютно безликую ложь. Томас сжал руку в кулак, но затем быстро расслабил пальцы, понимая, что она не поверит в подобные россказни.
— Исповедники — и мужчины, и женщины, — умеют видеть ложь в других людях, но не умеют лгать сами. Я никогда не поверю, что ты — марионетка Джеганя.
— Полагаю, мне стоит расценить это как комплимент.
— Ты и сам знаешь, что это правда, и мне нет нужды обосновывать свое мнение. Еще во время нашей первой встречи я увидела, что ты не тот, кто готов легко лишить человека жизни. И поэтому, когда я узнала, что ты сбежал и убил около десятка солдат, признаюсь, я…
— … была разочарована? — он вновь нахально ухмыльнулся, понимая, что встреча с ним задела что-то внутри нее. Но было наивно полагать, что это случилось только с ней.
Она сделала один шаг назад, увеличивая дистанцию между ними и ставя на свое прежнее место лишь поток холодного воздуха. Она на миг, ровно на неподвластный человеческим глазам миг, поджала нижнюю губу, этим выдавая свое понимание его слов. Его ухмылка, очевидно, выбила ее из колеи.
— Что ты имеешь ввиду? — ее взгляд похолодел, вызывая у Томаса вполне ощутимую дрожь.
— То, что ты неравнодушна ко мне, Мать-Исповедница, — он сделал шаг навстречу ей, абсолютно беззастенчиво разглядывая ее лицо, каждую малейшую его черту. Она стояла на месте, ревностно охраняя свои позиции и понимая, что еще один шаг назад, и она проиграет, — и именно поэтому ты пришла сюда. Дело не в том, что ты не понимаешь моих поступков, а в том, что ты ищешь оправдание не только им, но и мне самому, даже после всего, что я сделал, — он сделал паузу. — Правда в том, что я действительно исполнял приказ Джеганя — но по собственной воле.
Кэлен молча смотрела на него, вздернув подбородок. Она видела, как в его глазах начали свой темный танец какие-то неведомые ей силы. Все это вместе с его изможденным видом, беспорядочными вьющимися волосами, которые во мраке камеры казались еще темнее, чем они были на самом деле, создавало почти демоническое впечатление. Она с показной легкостью переносила его близость, которой он пытался подавить ее, не обращала внимание и на то, как его фигура нависла над ее в доминирующем жесте.