Четырехугольник

– И?

– Меня выручил Погоржельский. Как раз приехал в Нью-Йорк на гастроли. У него была выставка в Бруклине, там он писал портреты наших бывших граждан. В Москве и в Одессе они копейки считали, а в Америке стали думать, как себя увековечить. Два мира, два Шапиро. У Погоржельского там отбоя не было от заказов. Он нонконформист, модернист, ну вот он и писал их в виде горшков, ваз или какого-нибудь деревянного полена.

– Издевался за их же деньги?

– Нет, это у него называется искусством. Хотя, бывало, и в классической манере. Даже слишком. В каких-нибудь дворянских мундирах.

– И у тебя с ним роман? Все заново? – не без ревности спросил Левин.

– В некотором роде. Он как раз расстался с очередной моделью.

– Так ты с Погоржельским живешь в Америке? – догадался Левин.

– Нет. Погоржельский погастролировал, заработал деньги и вернулся назад. Он там котируется только среди русских. Но он часто бывает в Америке. Погоржельский познакомил меня с одним коллекционером, с настоящим американским миллионером. И я… Мне было грех не воспользоваться.

– Вы живете в Нью-Йорке?

– Нет, в Филадельфии. В богатом, но ужасно скучном районе. У нас шикарный дом, но выйти некуда абсолютно. Хоть на стену лезь. Я, может быть, когда-нибудь повешусь.

– А твой муж-миллионер, чем он занимается?

– Он – коллекционер. У него на уме только картины и деньги. Больше всего деньги. Хотя, возможно, не так уж и много по американским масштабам. Он покупает картины, потом продает. Покупает и продает. Ездит на разные аукционы и выставки. Но я даже не знаю, любит ли он картины? Или только деньги? В доме у нас галерея под охраной: несколько стальных дверей с особыми замками и никогда не бывает чужих. Даже мне без Сэма заказан вход в его хранилище. И картин там очень много странных, непонятных: современное искусство. Этим, наверное, все сказано. Но каждая из них стоит десятки тысяч, а может, и сотни, а бывает, и миллионы долларов.

Сэм вообще очень оригинальный. Он иногда неделями никуда не выходит, а с миром общается только через компьютер. А чтобы не набрать вес, он сидит на особой диете, он сам себе готовит, и каждый день по два часа занимается в спортзале, и еще утром и вечером плавает в бассейне. И ходит всегда с оружием. Даже на ночь кладет револьвер под подушку.

– Так он боится грабителей? Но ведь вы живете не в Южной Африке.

– Это у него семейное. Его прадед был гангстером и бутлегером. Этого прадеда привезли ребенком из Белоруссии, убежали от погромов из царской империи. Семья была очень бедная и многодетная, и вот, чтобы подняться и стать богатым, он стал одним из вожаков мафии, ее кошельком, как говорит Сэм. Он много раз убивал, но полиция так и не смогла доказать, что это он убийца, а потом убили и его самого. Сэм подозревает, что свои. И этот страх перед убийством передается у них по наследству. Он даже меня иногда не хочет видеть, и тогда мы с ним неделями не встречаемся в этом огромном доме. Мне иногда кажется, что он сумасшедший, но время от времени он будто стряхивает свое сумасшествие, словно старую одежду, и как ни в чем не бывало отправляется по делам.

– А ты? Ты тоже сидишь взаперти?

– И я. Только два раза в неделю приходит женщина, негритянка, помочь с уборкой. А больше мне и поговорить не с кем. Разве что изредка езжу в театр. Но иногда я вырываюсь: в Париж, Лондон, в Доминикану или на Ямайку. Я особенно люблю Ямайку: там чудные пляжи с белым песком и множество музеев. Когда-то на Ямайке находилась столица пиратов, Порт-Ройял. Как говорили, «самый первый город греха во всем христианском мире» – карибский Содом и Гоморра в одном лице – и он, как настоящий Содом, погиб от землетрясения. Ушел под воду. И негры на Ямайке совсем не такие, как в Южной Африке, не дикие зулусы и кóса, которые верят в колдунов и шаманов и ненавидят белых людей, а очень даже цивилизованные и приятные. На любой вкус. Там все как пелось у нас в совке в одной блатной песенке: «Едут сучки белые к черным кобелям». И ведь едут, летят на «Боингах» и «Эрбасах»! – с восторгом сообщила Фифочка. – Пиратов на Ямайке давно уже нет, но все равно это остров греха – до сих пор! Именно в Доминикане и на черной Ямайке, а вовсе не в ЮАР сбылась мечта Нельсона Манделы о многорасовом обществе! Если, конечно, это не очередной фейк, – Фифочка засмеялась, и Левин подумал, что всю последнюю тираду она произнесла с подозрительным восторгом, будто не вообще на Ямайке, не каких-то там белых кобылиц, а именно ее, любимую, ублажал на райском острове посреди океана какой-нибудь молодой и неистовый черный Джек. Но Левин не стал расспрашивать Фифочку, он никогда не задавал ей лишних вопросов. Он и без того позавидовал ей: он-то, Владимир Левин, бóльшую часть жизни безвылазно просидел в Москве.

– Не так давно Обама восстановил на время дипотношения с Кубой, – продолжала между тем Фифочка, – и я успела посмотреть этот несвободный остров Свободы.

– Ну и как он, этот несвободный остров Свободы? – «Ну и Фифочка! Весь мир посмотрела! Жена миллионера! Пусть и слегка сумасшедшего. Ненасытница! И до чего хороша! Вот уж кто умеет жить!»

– Варадеро – это маленькая капиталистическая резервация, где нищая Куба зарабатывает валюту. Там все хорошо: шикарные отели, шикарный песок, шикарная музыка, шикарная еда, даже шикарные проститутки. Только рядовых кубинцев туда не пускают. Да им там и нечего делать – там такие цены, что день жизни стоит в несколько раз больше, чем их месячная зарплата.

Но я и на настоящей Кубе побывала, – продолжала Леночка. – На Кубе для кубинцев. Ты помнишь Москву в начале девяностых, когда развалился Советский Союз? Темнота, крысы, жуткие очереди, ободранные дома, жулье! Так вот, это и есть настоящая Куба, только еще хуже! Там карточки на все, даже на сахар! Там человеку положено всего пять яиц в месяц! Куба – остров, где вокруг полно рыбы, но рыбу дают только больным и по специальным рецептам! Недаром кубинцы на гнилых плотах бежали во Флориду!

– Я вот смотрю, что все усилия, все мечты человечества тщетны, – перебил Фифочку Левин. – Что в результате всех революций выходит совсем не то, ради чего они затевались. Что люди никак не могут угадать свой завтрашний день. Что все, кто хотели осчастливить человечество, приносили людям самое большое несчастье! Что борцы за свободу обычно превращаются в самых жестоких тиранов! У нас сейчас мода: футболки с портретами Че Гевары, а ведь он – обыкновенный бандит!

– Ты всегда очень любил философствовать, Вовочка! – вспомнила Леночка. – Тебя, бывало, хлебом не корми…

– И не только хлебом, – поддакнул Левин. – Пещера, бывало, готова к посещению, золотые ворота открыты… Но вот что, Леночка, я хотел у тебя спросить. Ты говоришь, что одна сидишь в золотой клетке. А дочка? Ей ведь лет двадцать пять? Выпорхнула?

– Она живет в Нью-Йорке. Ее очень тяготил этот дом без людей, похожий то ли на тюрьму, то ли на средневековую крепость, где чуть ли не в каждой комнате висят портреты, то прадедушки-мафиози, то дедушки-полковника, погибшего в Перл-Харборе. Еще немного, и они превратятся в привидения…

Иногда я просыпаюсь от страха. У Сэма, кроме картин, еще коллекция раритетного оружия. Он, как всякий уважающий себя американец, состоит в Оружейной ассоциации… А вокруг дома сплошная, очень высокая ограда. И сверху проволока с электрическим током.

У Эллочки никогда не было друзей. К ней никто никогда не мог прийти…

А сейчас она работает у самого богатого человека в мире, у Безоса, в самом большом в мире магазине, в «Амазоне», в самом большом в мире городе и живет почти рядом с Трамптауэр. Там апартаменты стоят пять тысяч баксов в месяц, и они снимают их на троих.

Леночка взглянула на часы.

– Знаешь, уже поздно. Мне нужно собираться. Сын Миша, он страшный ревнивец до сих пор. Он следит за мной не хуже Сэма. Поэтому Сэм легко отпускает меня в Москву. Только в прошлом году мы ездили вместе, он скупал каких-то русских художников. Среди них Погоржельского. Он написал свою новую натурщицу-модель. Мы жили в «Метрополе».