Четырехугольник

А дедушка Эжена занимал видное место в Африканском национальном конгрессе. Ему мало было своих проблем, поэтому он боролся за права чернокожих.

У евреев с бурами были не слишком хорошие отношения. Евреи занимали руководящие посты в Африканском национальном конгрессе и боролись против апартеида, даже возглавляли черных террористов, а буры, наоборот, симпатизировали Гитлеру и выступали против войны с Германией. И Советский Союз сыграл там свою роль: наши советники в Анголе готовили черных террористов. И никто не думал, что произойдет, если победят черные.

И у Эжена в семье: отец был бур и стоял за апартеид, а мать – левая, выступала против. А Эжен все время колебался между ними. Только погибли его родители вместе: они ехали на свадьбу к соседям, когда их в машине расстреляли черные бандиты.

Когда черные пришли к власти, некоторые белые фермеры из англичан добровольно отдали им свои фермы. И Эжен тоже подумывал. Он все время колебался: то принял иудаизм и собирался переехать в Израиль, то одно время симпатизировал палестинцам, то поддерживал черных, то буров…

– Раздвоение сознания. Тяжелый случай, – констатировал Левин. – Он не был раньше женат?

– Был. У него была жена и две дочки. Но жена уехала от него в Кейптаун и собиралась дальше. Скорее всего, в Австралию или в Новую Зеландию. В Кейптауне было спокойнее, чем у нас. Там меньше черных. А мы жили недалеко от Йоханнесбурга.

– А раньше, пока не принял иудаизм, кем он был, протестантом? – спросил Левин.

– Я не знаю, – пожала плечами Фифочка. – Я никогда не интересовалась религией. У нас никто не верил в Бога. Разве что дед Берг в Белоруссии. Но я видела его всего один раз в жизни. Мне казалось, что Эжен атеист. Принял иудаизм, сделал операцию и забыл. Мать у него была левая, вряд ли она верила в Бога. Дед по матери точно не верил, он мальчишкой участвовал в Спартаковском восстании[34]. А Эжену просто нужно было куда-то приткнуться. Он привез нас с Эллочкой и не знал, что делать дальше. Думал уехать в Австралию. Хотел продать ферму, но покупателей не нашлось. А тут стали убивать фермеров-соседей. Сначала одних, а через несколько месяцев – других. Я ударилась в панику. Не могла спать по ночам, потому что бандиты приходили обычно ночью. Боялась наших черных работников. И Эжен тоже нервничал. Поехал на какое-то собрание, где они решали, что делать. С кем-то там поспорил. Кто-то вспомнил про его деда. Нервы у него были не в порядке; нет, у всех у нас были не в порядке. Он вернулся домой с этого собрания, принял какие-то таблетки, а через день застрелился.

Большой белый крест, – продолжала Леночка. – Могилы белых ставили рядом, одна к одной, и вместе они образовали большой крест, очень большой. Это как символ конца. Как завершение истории белой Южной Африки.

Мы похоронили Эжена, и я поняла, что нужно срочно уезжать. Очень срочно. Что в одну из ночей они придут. Они насилуют детей, чтобы избавиться от СПИДа, а потом убивают. Покупателей на ферму я не нашла, я быстро убедилась, что это бесполезно, времени у меня было не много, все почти даром раздала соседям и уехала с Эллочкой в Йоханнесбург. Это был большой и красивый город с небоскребами, с замечательным бизнес-центром в виде башни. Когда-то красивый, – поправилась Леночка, – потому что его захватили черные маргиналы: бандиты, больные СПИДом, наркоторговцы, проститутки, воры. А белым пришлось отстроить новый центр, на окраине. Но, я думаю, ненадолго.

– Ты хотела вернуться назад: в Израиль или в Россию? – спросил Левин.

– Меня уговаривали остаться в Йоханнесбурге. В Южной Африке не хватает женщин, потому что женщины уезжают в первую очередь, и там немало богатых мужчин, потому что это богатая страна. Как Россия, которую сколько ни грабь…

Но я уехала в Америку. В Нью-Йорк. У меня же там был отец. Он как раз что-то ставил. Какую-то пьесу про русских олигархов. И мама тоже уже была там. Поехала в гости к подруге и сразу нашла себе мужа. Сейчас у нее другой, прежний муж оставил ей наследство и умер, но тогда она зацепилась за Америку. И звала меня.

– Тебе повезло…

– Да, повезло. Хотя ты, наверное, догадываешься, что я нигде не пропаду. Даже среди людоедов. На меня летят мужчины, как мухи на варенье. – Фифочка засмеялась и лукаво посмотрела на Левина. – Они, мужчины, что-то чувствуют, правда? Какие-то особенные токи.

– Да, истинная правда, – подтвердил Левин. – Твою сексуальную энергию. Ты всегда была неотразима. Мы сколько лет не виделись, и вот опять…

– Снова действуют чары? – с кокетливой улыбкой поинтересовалась Фифочка.

– Как будто не четверть века прошла, – кивнул Левин. – Я знаю, что не нужно обольщаться, что нельзя дважды войти в одну реку. И все равно…

– На меня тоже действуют, – созналась Леночка. – Ностальгия. Но как-нибудь в другой раз.

«Из-за этого паршивца Миши», – догадался Левин.

– И все-таки я хочу тебя спросить: почему ты вышла замуж именно за Мишу Бялика?

– А не за тебя? – Леночка широко улыбнулась, и Владимир Левин отметил, что зубы у нее по-прежнему хороши.

«Не может быть, чтобы все свои. Ведь ей лет пятьдесят пять, никак не меньше, – подсчитал Левин. – Но она совсем не изменилась, только стала больше похожа на маму. Такая же наманикюренная, ухоженная фифочка. Такая же сексапильная. Сколько у нее за жизнь было мужчин?!!»

– Да, – ревниво подтвердил Левин. – Почему не за меня?

– Это чары действуют, – засмеялась Леночка. – Ты же мне не предлагал?

– А ты хотела, чтобы я предложил? – настойчиво спросил Левин.

– Я как-то не думала, – созналась Леночка. – Я знала, что это невозможно. Нам ведь было хорошо, правда? Без всех этих проблем, без лишней ревности. Тебе, надо признаться, не хватало фантазии. Ты был героем-любовником, пока у тебя стоял штык, а как только он превращался в нахохлившегося воробышка, ты сразу сникал и становился очень скучным. Не то что бедняга Погоржельский.

– А что Погоржельский? – Левину стало любопытно.

– Он был просто сексуальный маньяк, – сообщила Леночка. – Он даже из-за границы привозил всякие такие штуки, так что как-то раз его задержали на таможне.

– Да, я был слишком деловой, – нехотя согласился Левин. – Такое время. Кооператив.

– Да, ты был сильно озабоченный.

– А ведь нам все равно было очень хорошо, – напомнил Левин. – Помнишь, как мы Ее звали?

– Пещера блаженства, Бесстыдница, Ад, Адочка, Ненасытница, Rima pudendi, Римочка, – выпалила Фифочка.

– А Его: Герой, Штык, Дьявол, Орел, – торжественно подхватил Левин.

– Как-то даже Автомат Калашникова, – напомнила Фифочка.

– Или просто Калашников, – подтвердил Левин.

– Да, это было наше любимое занятие: загонять дьявола в ад, – хихикнула Леночка.

– Это из «Декамерона». Это я не сам придумал, – сознался Левин.

– Плагиатор, – ласково сказала Фифочка. – Только, знаешь, я на тебя слегка обиделась, когда я познакомила тебя с Мишей и ты добровольно отошел в сторону.

– А что, мне нужно было вызвать его на дуэль, набить ему морду или обратиться за помощью к бандитам? – удивился Левин. – Ты вроде не девочка была. Знала, что делаешь.

– Вот поэтому мы и расстались. То есть перешли в статус друзей, – подвела итог Леночка.

– Итак, ты оказалась в Нью-Йорке. Одна, с ребенком, – напомнил Левин.

– Я пошла работать официанткой. Это было самое трудное время в моей жизни. Я ведь, можно сказать, почти никогда раньше не работала. А отец был уже на пенсии, и у него была другая семья. Режиссура его не кормила. И мамин муж тоже, он был богатый, но все равно скрипел. Они, американцы, очень жадные, – стала вспоминать Леночка.

– И однажды ты встретила своего принца?

– Нет. Хотя принцев было сколько угодно. В первый же день мне сделали предложение. А вскоре выстроилась целая очередь. Даже один полицейский предлагал мне руку и сердце.

– Но ты его отвергла?

– Он был неплохой человек. Но очень правильный и скучный. Пуританин. И еще толстый, – пояснила Леночка.

34

Спартаковское восстание в Германии происходило в январе 1919 года и закончилось поражением. Группа «Спартак» (1914–1919) – крайне левая группа, входила сначала в Социал-демократическую партию Германии на крайнем левом фланге и выступала с антивоенных позиций, а затем в только образованную Коммунистическую партию Германии. Идеологически родственна большевикам.