Синдикат

Фирсов покрутил головой, удостоверяясь, что шлем посажен правильно и не добавляет момент инерции к резким движениям. Еще раз провернул кресло, слушая гудение мотора, оценивая синхронизацию ложемента и орудия — на советском винтокрыле, как и на его двоюродном брате по ту сторону океана, была реализована «сопряженная схема», то есть оператор крутился вместе со всем блоком управления вооружением и всегда смотрел в ту сторону, куда направлена пушка. Чуткое ухо не поймало ни единой чужеродной нотки, которая указывала бы на какую-либо неисправность. Фирсов щелкнул переключателем, позволив автоматике вернуть кресло и орудие к походному состоянию, то есть строго по курсу.

— Проверку систем вооружения закончил, — сказал он, поправив гибкое щупальце микрофона и в очередной раз удивился, как же быстро вернулись старые навыки. Двигатели уже прогревались на холостом ходу, бригада обслуживания разбежалась по углам ангара.

Как правило, у оператора имелось куда больше забот, однако сейчас набор вооружения был маленьким, а сложная процедура согласования радиочастот и шифрования вообще исключалась, этим занимался Эль Мохито.

— Замечаний нет. К вылету готов.

— Принял, — эхом отозвался Костин и пробормотал себе под нос. — Масло… гидрожидкости количество… гидрожидкости давление…

Фирсов еще раз глянул на пиктограммы, демонстрирующие состояние и готовность единственной ракеты. Стукнул пальцем по колпачку над кнопкой запуска. Хотелось улыбаться, глупо, во весь рот, не от большого веселья, а чтобы как-то дать выход кипению адреналина в крови. И почему-то в ушах отчетливо зазвучало что-то из Вагнера, хотя Фирсов никогда не испытывал большой симпатии к классической музыке.

Вибрация усилилась — пилот добавил оборотов на двигатели. Машина едва заметно дрогнула, затем снова, но сильнее, будто готовилась к прыжку. Это Костин проверял тягу и отрыв.

— Проверку закончил, — сообщил пилот отсутствующему диспетчеру. — Антенна?

— Желтый индикатор, — отозвался Фирсов. — Люк закрыт.

— К вылету готовы. Эй, попрыгун, ты там живой?

Последнее, очевидно, относилось к Матвею, который занял место в подвесном контейнере. Диверсант отозвался после короткой паузы и невнятного шуршания — наверное, уже надел кислородную маску, чтобы не тошнило от вибрации. Несколько слов прозвучали неразборчиво, но видимо они вполне удовлетворили летчика.

— Открыть створки, — скомандовал Костин.

Лопасти двойного винта размылись, превращаясь в мутные круги. Потоки воздуха швырнули мусор и всякую мелочь к ребристым стенам. В защищенной кабине и наушниках Фирсов чувствовал лишь успокаивающий фоновый гул, как в самолете с хорошей изоляцией, зато снаружи пронзительный режущий свист гулял под сводами ангара.

«А коньяк то и не разбили!» — запоздало вспомнил Фирсов.

Дурная примета — уходить в боевой вылет без ритуала. Очень дурная, а вертолетчики суеверны. Но что уж теперь… как пойдет, так пойдет.

Тело покоилось в антисептическом геле, который охлаждал, расслаблял, парализовывал мышцы, устраняя эффект конвульсий, а также создавал ощущение невесомости, очень полезное для абстрагирования и концентрации. На деревянном поддоне (Мохито неизменно веселило это сочетание современной технологии с четырьмя досками на гвоздях) неярко светил экран контрольного терминала и матово поблескивала конденсатом холодная черная емкость с двойной дозой «химии».

Граф уже завис в пограничной зоне, когда мозг частично синхронизировался с электроникой, но человек все еще видел, чувствовал и сохранял моторные функции. Большинство взломов происходило именно на тонкой грани двух реальностей. Большинство… однако, не все, потому что была еще одна ступень, шагнуть на которую могли только избранные. Этот шажок сейчас и предстояло совершить. Максим коротко помолился и натянул шлем, совмещающий сложную сетку электродов и не менее хитрую систему принудительного охлаждения хрома в черепе.

Чтобы подняться к высотам числовых операций, требовалось соединять нервы и электронику, а дальше, как в сказке, мертвое старалось убить живую плоть. Перегрев был главным ограничителем и врагом любых приращений, физической константой, которую нельзя отменить, но можно обмануть — очень дорого. И очень опасно. Как специалист высочайшей квалификации Максим знал, что большинство архитекторов погубили не пули агентов, а гипотермия мозговых тканей, то есть собственное оборудование. И большинство приемов числовой борьбы строилось на том, чтобы «разогнать» аугментации противника, повысив теплоотдачу, вынуждая либо прекратить взлом, либо идти на сумасшедший риск.

Максим был в курсе новейших разработок, которые предполагали еще более глубокое сращивание нервной системы и хрома, замену крови синтетической жидкостью с функциями хладагента и наконец, помещение мозга в полностью искусственную среду. Но архитектор искренне надеялся, что уйдет на пенсию до того как смелые и прогрессивные эксперименты станут рядовой технологией. Даже если чудеса науки снизят вероятность того, что после очередного взлома тебя достанут из ванны в виде бормочущего идиота.

Кожу головы покалывало, едва заметные судороги прокатывались по мышцам ног. Если бы не гель, тело архитектора уже колотила бы непрерывная трясучка — побочный эффект электростимуляции. Требовалась все большая концентрация, чтобы удерживать сознание на грани перехода во вселенную чистой информации.

«Обязательно займусь каким-нибудь спортом» — честно пообещал себе архитектор, оценив через внешнюю камеру свою располневшую от малоподвижного образа жизни тушку. Многие специалисты его профиля месяцами обходились без обычной пищи, становясь похожими на мощи, которые поддерживали на этом свете витаминизированные коктейли, инъекции и трансэпидермальные ванны. Но архитектор всегда любил поесть, это была типичная компенсация, «заедание» стресса.

«По крайней мере, куплю тренажер» — скорректировал Максим намерение, честно взвесив собственную силу воли.

«Хотя бы меньше жрать» — завершил архитектор логическую цепочку.

Была еще одна возможность — доработать желудочно-кишечный тракт хромом, так делали почти все звезды масс-медиа. Современные технологии предлагали широкий выбор, от искусственного ограничения усваиваемости калорий, до трансляции вкусовых ощущений прямо в височные доли, без нагрузки организма пищевой массой. Но для программиста эти пути не годились — любая электроника могла конфликтовать с рабочими аугментацими. А что для обычного человека лишь секундный сбой, который можно и не заметить, то для графа смерть или увечье.

Максим взглянул на таймер, времени оставалось немного. Архитектор сделал инъекцию из черного баллончика, вручную отрегулировал вентиляцию, температуру ванны, проверил настройки для аварийного извлечения из числовой реальности. Последнее он проделал особенно тщательно, помня, сколько коллег по цеху «собрали клаву», перемудрив с настройками. Закончив, Мохито еще раз перебрал в голове будущие действия, возможные ответы и собственные контрмеры. Вставил в нос трубочки кислородного аппарата, которые заодно играли роль тампонов и насоса — Максим не любил приходить в себя с мокрыми, клейкими от крови губами, а кровотечение из носа было неизбежным спутником хорошей «врезки».

Архитектор быстро просмотрел списки активных процессов, однако не обнаружил ничего нового, кроме уже известных суб-паразитов, подхваченных за последний выход в сеть. На всякий случай Мохито скинув на чистую «катушку» резервный шаблон и окунулся в гель с головой.

Теперь один глаз архитектора «видел» трехмерную схему, в центре которой, как гнездо паука, расположилась непосредственно «точка входа». От нее бежали во все стороны несколько сотен тонких линий, которые непрерывно соединялись, перекрещивались, обрастали ложными путями, вели в тупики лабиринтов, манили искусно безыскусными ошибками. Так выглядела модель уже идущего взлома, которым прямо сейчас занималось двенадцать рабочих групп по всему свету, каждый — своей долей мозаики, оценить которую во всей полноте и скорректировать до победного завершения мог лишь один человек. Другой глаз созерцал динамическое изображение, похожее на параллелепипед, собранный из линий и треугольников — схему работы сторожевой системы башни «Правителя». Большая часть диаграммы мерцала красным, так отображались автономные или неподчиненные элементы. Некоторые светились зеленым, например верхняя часть модели, символизирующая крышу и сигнализацию ПВО.