Страница 20 из 24
Эта встреча удивила его двумя обстоятельствами. Во-первых, Луцилла оказалась беременной, хотя в этом не было ничего странного, ведь она была еще молодой, а Помпеян не слишком старым. Во-вторых, она кидала на него весьма откровенные взгляды, от которых он совсем отвык, второй год находясь среди легионеров. Такое неприкрытое любопытство вызвало в нем самодовольные мысли: что ж, если ей хочется, пусть разглядывает, ему нечего скрывать.
Он, кстати, тоже успел ее рассмотреть. Луцилла, конечно, не выглядела самим совершенством вроде бывшей любовницы Вера Панфии – как-то, будучи в Антиохии, Агриппин познакомился с ней. Панфия всецело оправдывала данный ей негласный титул первой красавицы при дворе императора Вера и Луцилла, тогда еще нескладная, худая девочка никак не могла с ней соперничать. Ныне Луцилла превратилась в настоящую женщину, миловидную, с большими глазами, с приятным овалом лица и маленьким алым ртом, оттеняющим белизну ее кожи. С такой матроной у него могли бы возникнуть любовные отношения, если бы Луцилла пожелала.
Правда, покидая вечером гостиничную комнату, где он легко поужинал, Агриппин посмеялся над своими ожиданиями. Она – дочь императора, замужняя женщина. К чему ей трибун, только пытающийся добыть славу на поле боя, если ее муж-легат уже прославился в крупных сражениях?
Внезапная волна игриво плеснула ему в лицо, отчего он закашлялся, засмеялся над самим собой, над глупыми мыслями, пришедшими в голову. Агриппин повернул к берегу, вышел из воды на песок и встал, широко раскинув руки в стороны. Из-за дальних холмов медленно вставал огненный шар солнца, обещая сегодня, как и все предыдущие дни, щедро греть италийскую землю, отягчая благодатной тяжестью семена пшеницы и ржи, наливая спелостью фрукты, а виноградные лозы пьянящим соком.
Здесь, у берега моря, где в этот утренний час никого не было, он, трибун-латиклавий Квинт Агриппин, стоял раскинув руки и погружался в солнечный свет, как будто окунался в горячую воду термальных источников. Телу становилось тепло, приятно. Ветерок сушил кожу, окрасившуюся под лучами солнца в розовый цвет как у младенца. И правда, он был сейчас младенцем, дитем матери-земли, которая без устали изливала на него свою любовь. Так, простояв некоторое время, чтобы почувствовать себя полностью умиротворенным, приведя в порядок свои мысли, он оделся, вскочил на коня и помчался назад к гостинице. Луцилла в окружении конной охраны к этому времени уже выехала в Рим.
«Где Августа?» – спросил он Урию, едва подъехал к воротам постоялого двора.
«Они уехали», – ответил слуга, умолчав о проведенной с Нумерцией ночи и самое главное, о ее расспросах. Хозяин не обращал внимания на его интрижки с женским полом, но вот откровения слуги о нем самом могли ему не понравится.
После такой бодрящей прогулки Агриппина обуял зверский аппетит, он с удовольствием позавтракал, хотя и в полном одиночестве. Время от времени он кидал взгляд на стол, где вчера сидела Луцилла, улыбался, словно она могла через десяток миль, на которые уже отъехала, увидать и оценить его улыбку.
«Я тут слыхал, – подошел к нему Урия с озабоченным видом, – неподалеку шалят разбойники. Может нам переждать, когда появится обоз с большой охраной и пристать к ним?»
«Ты глупец! – возмутился, вскакивая Агриппин. – Почему не сказал раньше? Дочь императора уехала вперед, на нее могут напасть! Беги седлай лошадей, мы поскачем вдогонку и вернем их!»
Они помчались что есть духу, пропуская мильные столбы с такой скоростью, словно Аквилон35 нес их по дороге как мелкие пушинки. Мимо проносились поля и рощи, в некоторых местах кряжистые дубы нависали над дорогой и у Агриппина мелькнула мысль, что засаду было бы удобно устроить именно там. Но на них никто не напал. Дорога бежала вперед, изгибаясь меж холмов, ныряя в рощи. Казалось, что они вот-вот догонят Луциллу – еще немного, еще один поворот…
Через пару десятков миль дорога приблизилась к очередному изгибу, скрываясь за поросшим небольшими деревьями холмом, и именно тогда Агриппин заметил стаю птиц, кружащих над этим местом. Там что-то происходило, чутье, обостренное в боях, его не должно было подвести. Агриппин выхватил меч из ножен, вдавил в лошадиные бока пятки башмаков, устремляя коня вперед. Урия, скакавший следом, хотя и казался ловким малым, но все же был не из трусливых, а ведь чаще бывает наоборот. Он тоже выхватил из-за пояса длинный нож и помчался за господином.
То, что увидел Агриппин его не удивило. Повозка стояла посреди дороги, из нее выглядывало испуганное лицо служанки, а вокруг несколько всадников в кольчугах отбивалось от толпы разбойников, вооруженных чем попало. У тех были и мечи, и ножи, и копья. Грабителей оказалось явно больше – три убитых скифа уже лежало на земле возле лошадей, которым пропороли животы. Несколько обездвиженных человек из нападавших валялось рядом. Кто-то громко стонал, из кого-то хлестала кровь. Командир скифов бешено скаля зубы и крича «марра»36, с яростью опускал меч на плечи и головы грабителей, хотя и не все его удары достигали цели.
«Беги к повозке, защищай Августу! – приказал Агриппин, быстро оценив обстановку. – Я помогу варварам».
Он врезался с тылу в толпу нападавших и на какое-то время привел тех в замешательство. Среди грабителей особо выделялся высокий, костистый человек с золотой серьгой в ухе, в котором Агриппин сразу определил вожака. «Убью и они разбегутся» – подумал он, направив коня в его сторону.
Однако проворные разбойники пырнули кинжалом в конское брюхо, тот начал заваливаться вниз, впрочем, дав времени его хозяину выскочить из седла. Агриппин рванул застежку фибулы на плече, освобождаясь от красного плаща, который только мешал, а затем, рубя направо и налево, двинулся вперед. Мелькали ножи и мечи врагов, в его панцирь не раз попадали удары, отовсюду слышались вопли и крики. Но Агриппин, легат-латиклавий первого Вспомогательного легиона, действовал решительно, жестко, оставляя позади себя только убитых и раненых разбойников. Они валились след за ним, как деревья в лесной просеке.
Так он бился пока не добрался до главаря, злобно кричащего что-то. В руке тот держал боевой топорик, которым пытался нанести удар по голове трибуна, не прикрытой шлемом, однако Агриппин умело уклонялся. В пылу боя он заметил краем глаза как в бок ему нацелился нож другого разбойника. Агриппин резко прыгнул в сторону, повернулся и проткнул грудь противника.
Однако за это время человек с серьгой в ухе успел отступить назад, прикрывшись еще двумя подручными. Опять все сначала! Опять надо пробиваться к нему! Агриппин бросился вперед, легко справившись с двумя бандитами – оба повалились перед ним как скошенные колосья. Теперь они были один на один. Главарь махал топором вокруг себя, словно длинной палкой, рассчитывая не подпускать близко опасного бойца. Однако такие размахи требовали пространства для постепенного отступления, которого у разбойника нет. Он уткнулся спиной в ствол дерева, а Агриппин нырнул под топор и с силой вонзил меч в его горло. И тут словно рассерженный Юпитер посмотрел строгим взглядом с небес, защищая достойных; за спиной Агриппина шум внезапно утих. Он оглянулся. Грабители бежали прочь, светлые пятна их туник мелькали среди деревьев, а над дорогой вдруг поднялся крик, доносившийся из повозки – у Луциллы начались роды.
Следом за вторжением германцев через Альпы, империю постигла еще одна беда. В Дакии подняли восстание языги, поддержанные вождем роксоланов Тарбом. До этого император вел с ним личные переговоры и Тарб обещал в обмен на денежные субсидии подавить любое сопротивление римлянам в Дакии, вернуть им золотые рудники. Казалось, что договориться удалось, Марк с облегчением подумал о прикрытом с востока фланге. Достигнутое соглашение позволяло сконцентрироваться на борьбе с германцами, которые воспряли духом после гибели префекта Виндекса.
Однако Тарб его предал, отправив вместо помощи римлянам мужчин своего племени поддержать языгов. По совету Помпеяна Пертинакс был переведен императором на восточный фланг и вступил в командование первым Вспомогательным легионом, соседним с легионом самого Помпеяна. Чтобы сдержать порыв варваров Пертинакс вместе с наместником Клавдием Фронтоном двинулся в Дакию, но и там им, как в землях маркоманнов, пришлось принять тяжелый бой. Клавдий Фронтон погиб.