Страница 11 из 17
Я перевожу взгляд с мамы на папу и обратно, но они меня даже не замечают – чересчур заняты тем, чтобы подчеркнуто не смотреть друг на друга.
Поэтому я выхожу из комнаты и хватаю с обеденного стола ноутбук. Экстренное отступление.
Сердце так колотится, будто сейчас выпрыгнет из груди. Ненавижу все это. Раньше они так себя не вели. Да, временами грызлись – мы живые люди, в конце концов. Но прежде каждый спор разрешался шуткой, а теперь даже шутки ощущаются затишьем во время войны.
Я падаю на диван в гостиной и закрываю глаза – хотя могу поклясться, что они все равно за мной наблюдают. Лошади. Особенно тот конь с огромного полотна маслом, которое висит на противоположной стене. Если это не портрет БоДжека[16], написанный лично Леонардо да Винчи, я ничего не понимаю в живописи.
Из спальни доносится мамин голос:
– …рано прихожу. Прошу прощения? Я перенесла две телеконференции, чтобы…
– Да-да. Как я и сказал… – папины слова едва можно разобрать, – …рано.
– Да ты смеешься, наверное. Это не…
– Ты видишь подтекст там…
– Знаешь, чем тебе действительно стоило бы заняться, Майкл? Не просиживать весь день в трусах за компьютерными игрушками, а потом упрекать меня…
Я откидываю крышку ноутбука и запускаю iTunes. «Весеннее пробуждение»[17], альбом с оригинальным кастом. Я методично жму на F12, пока звук не достигает максимума.
– Мара, прошу тебя…
Джонатан Грофф привычно обволакивает меня, заглушая все остальное.
В конце концов, именно для этого и нужны симпатичные мальчики.
Глава шестая
БЕН
Хотел бы я чувствовать себя пуэрториканцем на улице в той же мере, что и дома.
В средней школе некоторые ребята твердили мне, будто я не настоящий пуэрториканец – потому что слишком белый и знаю по-испански только десяток простейших фраз, вроде te amo и cómo estás[18]. Я в тот же день попросил папу обклеить предметы в квартире стикерами с их испанскими названиями. Он с радостью исполнил мою просьбу, но попутно объяснил, что пуэрториканское происхождение не имеет ничего общего с цветом кожи или знанием языка. Дело в семье и крови, сказал он. Мне это тогда жутко понравилось. (Только не надо думать, что я из тех сумасшедших патриотов, которые при знакомстве сразу заявляют: «Привет, я Бен. Я из Пуэрто-Рико».) В нашей семье папа самый темнокожий – хотя все равно довольно светлый, как обычный белый человек с загаром. Глядя на него, люди ожидают от меня похожей внешности. Уж в папином-то пуэрториканстве никто не сомневается.
И в моем тоже не сомневались бы – если бы застали, как сейчас, за готовкой софрито, когда я лихо смешиваю под Лану Дель Рей кинзу, перцы, лук, чеснок и свежий майоран, пожертвованный нам маминой коллегой. Папа сперва наполняет тарелки салатом, а затем выкладывает сверху рис и каян. Мне достается двойная порция: я еще в детстве полюбил жареный рис, по-видимому, хрустевший на зубах, совсем как мои любимые леденцы. Мама ставит в духовку кокосовый пудинг. Остаются последние приготовления.
Мама стучит меня по плечу и что-то говорит, но я ничего не слышу из-за музыки. Тогда она выдергивает у меня из уха наушник.
– Да что с тобой такое?
Грива ее черных волос переброшена через плечо и благоухает огуречным шампунем. Мама работает бухгалтером в фитнес-зале, но, хотя и сидит весь день в офисе, царящий там запах пота увязывается за ней, как пьяница за бутылкой. Поэтому, вернувшись домой, она всегда первым делом отправляется в душ.
– Нелегкий выдался день, – отвечаю я.
– Хадсон? – спрашивает папа.
– Бинго.
Папа качает головой, не отвлекаясь от мытья кастрюль и сковородок. Этому секрету его научил дедушка: сидя за столом с набитым желудком, особенно грустно смотреть на высящиеся в раковине горы. По смуглым ладоням бегут пенные струйки.
– Диего, давай скорее, я с голоду умираю. – Мама протягивает мне приборы. – Бенито, накрой на стол. Расскажешь всё после молитвы.
Я раскладываю ножи и вилки по обеденным коврикам, спонтанно купленным в магазине на углу, когда наши финансовые дела шли чуть лучше нынешнего. Мамин – в форме совы, ее любимой птицы. Папин – льняной, в черных и белых полосках, которые он вечно ковыряет ногтем, дожидаясь, пока мы закончим с едой. А на моем красуется тираннозавр, пьющий из фонтана. Вот только он не вызывает у меня улыбку с тех самых пор, как я порвал с Хадсоном.
Наконец мы усаживаемся вплотную друг к другу. Не припомню, чтобы кто-то из родителей когда-либо сидел во главе стола. Мама находит это чересчур пафосным – словно мы пируем в тронном зале замка, а не ужинаем в тесной квартирке с двумя спальнями. А папа просто не хочет сидеть далеко от мамы.
Мы беремся за руки, и мама приступает к молитве. Для моих родителей вера – не пустой звук, но при этом у нас здоровое отношение к религии. Мы не из тех кондовых католиков, которые размахивают Библией, но при этом выборочно игнорируют заповеди, мешающие им изрыгать ненависть. Нет, мы из тех католиков, которые считают, что люди не попадают в ад из-за ориентации, отличной от традиционной, – и так было еще до моего рождения. Родители молятся более-менее постоянно, а я – в основном за ужином. Этим вечером мама благодарит Бога за еду на нашем столе, просит здоровья бабушке, которая недавно упала, выходя из машины, молится о прибавке папе в его аптеке, а также о том, чтобы у всех все было хорошо.
– Итак. – Мама хлопает в ладоши. – Хадсон. Что у вас с ним?
Мне нравится, что родители не брезгуют обсуждать со мной подобные темы, но и не лезут особо в душу.
– Ну, я пытался помочь ему на уроке, а он дал сдачи.
Папа щурится.
– Ты вроде бы говорил, что он не любитель драк.
– Абсолютно нет, – киваю я, и папа ощутимо расслабляется. Пару лет назад меня ограбили на выходе из супермаркета, после чего родители установили мне жесткий комендантский час – ужасно несправедливо, потому что наказали фактически жертву. В итоге то лето вылетело в трубу, хотя я знаю, что папа из лучших побуждений учил меня основам самообороны и гонял по стадиону с секундомером. – Он просто наорал на меня перед классом. И я ничего не ответил.
– Вот и хорошо, – замечает мама.
– Особенно хорошо, что при необходимости ты сможешь ему накостылять.
– Это точно.
Как-то раз я поднял Хадсона и прижал к стене с поцелуями, потому что мы видели такую сцену в фильме про гетеропару и решили повторить. Однако когда он попробовал провернуть такой же фокус со мной, то с трудом удержал в воздухе – хотя весим мы одинаково.
– Ладно вам, варвары, – качает головой мама. Она не выносит разговоров о насилии и даже экшены не смотрит – чему мы с папой втайне радуемся, потому что она умудряется задать десять тысяч вопросов за фильм, пускай все и видят его в первый раз. – Надеюсь, скоро все наладится.
– Я бы на это не рассчитывал.
Я как могу стараюсь растянуть ужин, потому что оставаться одному невыносимо. Мама рассказывает про новый детективный подкаст, который сейчас слушает, – как напряжение в нем нарастает с каждой серией, так что ей уже не терпится добраться до финала и наконец вдохнуть полной грудью. Папа, в свою очередь, делится забавной историей про отца и сына, которые умудрились столкнуться в аптеке, покупая презервативы.
– А как продвигается твоя история, Бенито? – спрашивает мама. – Я там больше не появлялась?
О том, что я пишу роман, знают только Дилан, Хадсон, Харриет и мои родители. В этом году я не смог купить маме подарок на День матери и в качестве компенсации вывел ее в образе нестареющей чародейки, которая владеет магией умиротворения. Я даже распечатал эту главу, но в последнюю секунду пережил приступ неуверенности в себе и ограничился устным описанием. Боюсь, я продвинулся уже так далеко, что любой критический отзыв может заставить меня замолчать.
16
«Конь БоДжек» – американский трагикомедийный мультсериал. Сюжет разворачивается вокруг коня по имени БоДжек, его бывшей возлюбленной и друга-человека.
17
Бродвейский мюзикл 2006 года, получивший премию Лоренса Оливье.
18
«Я тебя люблю» и «Как дела?» (исп.)