Страница 8 из 76
Я чувствую укол тревоги из-за того, как я обошлась с ним сегодня утром. Я была так смущена, что меня застукали в свадебном платье, и так удивлена, увидев Кейджа вместо Слоан, что, боюсь, я была немного стервозной.
— Так что же было в коробке, которую он принёс?
— Принадлежности для рисования. Масла и кисти. Странно то, что я не помню, чтобы заказывала их.
Слоан смотрит на меня со смесью сочувствия и надежды.
— Значит ли это, что ты работаешь над новым произведением?
Избегая её испытующего взгляда, я ковыряюсь в салате.
— Я не хочу сглазить, говоря об этом.
Больше похоже на то, что я не хочу выдумывать ложь, но, если я скажу Слоан, что всё ещё не рисую, но каким-то образом заказала себе художественные принадлежности, не помня, как это делала, она отвезёт меня прямо с обеда в кабинет психотерапевта.
Возможно, Диана Майерс была права: я живу в пузыре. В большом, пушистом пузыре отрицания, который отделил меня от мира. Я медленно, но верно теряю связь с реальной жизнью.
Слоан произносит:
— О, детка, я так рада! Это большой прогресс, шаг вперёд!
Когда я поднимаю глаза, Слоан буквально вся лучится от счастья за меня. Теперь я чувствую себя полной задницей. Мне придётся нанести немного краски на пустой холст, когда я вернусь домой, просто чтобы меня не грызло чувство вины.
— И в комиссионном магазине ты тоже очень преуспела. Ни слезинки на глазах. Я очень горжусь тобой.
— Значит ли это, что я могу заказать ещё один бокал вина?
— Ты уже большая девочка. Ты можешь делать всё, что захочешь.
— Хорошо, потому что Это Всё Ещё Тот Самый, Который Нельзя Упоминать, и я надеюсь отключиться к четырём часам.
Это тот самый день, когда пять лет тому назад я должна была идти к алтарю.
Слава богу, сегодня суббота, иначе мне пришлось бы писать объяснительную, если бы я валялась в отключке, а от меня за версту несло спиртным, и это посреди урока.
Слоан отвлекается от какого-то неодобрительного заявления, которое она собиралась сказать, на чирикающий звук своего мобильного. Пришло сообщение.
Она достаёт из сумки телефон, смотрит на него и улыбается.
— О, да, большой мальчик.
Потом она смотрит на меня, и её лицо вытягивается. Она качает головой и начинает печатать.
— Я скажу ему, что нам нужно перенести встречу.
— Кто он? Что перенести?
— Это Ставрос. Мы должны были встретиться сегодня вечером. Я забыла.
— Ставрос? Ты встречаешься с греческим судоходным магнатом?
Слоан перестаёт печатать и закатывает глаза.
— Нет, девочка, он – тот красавчик, о котором я тебе рассказывала. — Когда я тупо смотрю на Слоан, она настаивает: — Помнишь, ну, тот, кто пришёл на мой урок йоги в обтягивающих серых спортивных штанах без нижнего белья, чтобы все могли видеть идеальные очертания его члена?
Я выгибаю бровь, уверенная, что запомнила бы это.
— О, да ладно. Я тебе всё о нём рассказала. У него есть дом прямо на озере. Триста футов частного пляжа. Технарь. Что-нибудь из этого припоминаешь?
У меня в голове ноль мыслей, но я всё равно киваю.
— Верно. Ставрос. Серые спортивные штаны. Припоминаю.
Она вздыхает.
— Но не выглядишь припоминающей.
Мы смотрим друг на друга через стол, пока я не спрашиваю:
— Как рано начинается болезнь Альцгеймера?
— Не так рано. Тебе ещё нет и тридцати.
— Может быть, это опухоль мозга.
— Это не опухоль мозга. Ты просто вроде как… — Слоан морщится, не желая ранить мои чувства, — выпала из реальности.
Значит, болтушка Диана была права. Застонав, я кладу локти на стол и опускаю голову на руки.
— Я сожалею об этом.
— Тут не о чем сожалеть. Ты пережила серьёзную травму. Ты всё ещё переживаешь это. Нет правильного расписания для скорби.
Если бы только нашли тело, я могла бы двигаться дальше.
Мне так стыдно от этой мысли, что у меня горит лицо. Но уродливая правда заключается в том, что двигаться дальше некуда.
Самое худшее в пропавшем человеке, которого так и не нашли, – это то, что те, кого они оставляют, не могут по-настоящему оплакать его или её. Их родственники застряли в вечных сумерках неведения. Не в состоянии поставить точку, не в состоянии должным образом горевать, они существуют в своего рода оцепенелом подвешенном состоянии. Будто многолетники зимой, дремлющие под мёрзлой землёй.
Это вопросы без ответов, которые вас беспокоят. Ужасные «что если», которые грызут вашу душу голодными зубами по ночам.
Он мёртв? Если да, то как это произошло? Страдал ли он? Как долго?
Он вступил в секту? Его похитили? Начал новую жизнь где-нибудь в другом месте?
Он один в лесу, живёт за счёт даров земли?
Он ударился головой и забыл, кто он такой?
Он когда-нибудь вернётся?
Список бесконечен. Односторонние, открытые вопросы и ответы, которые повторяются по зацикленной траектории каждый час бодрствования, за исключением того, что вы разговариваете только с самим собой, не находя ответов на свои бесконечные вопросы.
Для таких людей, как я, нет ответов. Есть только жизнь в анабиозе. Существует только медленное и устойчивое ожесточение вашего сердца.
Но будь я проклята, если позволю своей лучшей подруге закаменеть, очерстветь вместе со мной.
Я поднимаю голову и твёрдо говорю:
— Ты пойдёшь на это свидание с парнем в серых спортивках.
— Нат…
— Нет причин, по которым мы с тобой обе должны быть несчастными. Конец дискуссии.
Слоан смотрит на меня прищуренными глазами, пока не вздыхает и не качает головой.
— Мне это не нравится.
— Тяжело. А теперь напиши своему мальчику-игрушке, что у вас будет свидание, и заканчивай обедать.
Я делаю вид, что доедаю салат, как будто у меня аппетит жвачного животного, потому что Слоан чем-то похожа на заботливую бабушку: ей всегда становится лучше, когда она видит, как я ем.
Наблюдая за мной, она сухо говорит:
— Я знаю, что ты делаешь.
Отвечаю Слоан, набивая рот салатом.
— Я понятия не имею, что ты имеешь в виду.
Закатывая глаза к потолку, Слоан медленно вздыхает. Затем она удаляет всё, что печатала на своём мобильном, и начинает всё сначала. Она отправляет сообщение и бросает телефон обратно в сумочку.
— Счастлива?
— Ага. И я хочу получить полный отчёт утром.
Звуча как глава гестапо, она требует:
— Что ты собираешься делать сегодня вечером, если ты не со мной?
Я быстро соображаю.
— Побалую себя ужином «У Майкла».
«У Майкла» – это небольшой стейк-хаус в высококлассном казино на невадской стороне озера, куда богатые туристы отправляются играть и тратить свои кровные. Стейк-хаус расположен как раз над казино, так что вы можете смотреть сверху вниз на всех, кто играет в кости и блэкджек, пока вы набиваете своё брюхо филе миньон по завышенным ценам. На самом деле я не могу себе этого позволить на свою зарплату, но как только это вылетает из моего рта, я с нетерпением начинаю ждать этого события.
Если наблюдать за тем, как я ем, заставляет Слоан чувствовать себя лучше, то для меня облегчение приносит наблюдение за тем, как другие люди принимают плохие решения.
Она спрашивает:
— В одиночку? Единственные люди, которые едят в одиночестве, – психопаты.
— Ну, спасибочки огромное. Есть ещё какие-нибудь маленькие жемчужины ободрения, которыми ты бы желала со мной поделиться?
Слоан неодобрительно поджимает губы, но молчит, так что я знаю, что сорвалась с крючка.
Теперь мне просто нужно придумать, что надеть.
~
Когда я прихожу в заведение «У Майкла» в шесть часов, я уже в приятном предвкушении.
Я взяла такси, чтобы мне не пришлось садиться за руль, потому что мой план на этот вечер состоит в том, чтобы заказать самую дорогую бутылку шампанского в меню — к черту, я запишу её на кредитную карточку — и хорошенько надраться.
Без свадебного платья в доме я чувствую себя намного легче. Как будто я отпустила что-то тяжёлое, за что держалась слишком уж долго. Я порылась в глубине своего шкафа и вытащила ещё одно платье, которое я никогда не ношу, но за которым не тянется столь долгий шлейф прошлого. Это красное шёлковое облегающее платье, которое умудряется льстить моей фигуре и смотрится при этом не так уж вычурно.