История одного супружества

Несколько безумных мгновений я думала, не соврать ли. Может, оттого, что туман тем вечером ложился так низко и мягко, или оттого, что глаза у него были такого особенного голубого цвета, или в его голосе мне послышалось что-то, о чем он не говорил.

Но я не могла врать незнакомцу, стоя в дверях.

– Да. Да, он вернется с минуты на минуту.

– Я знал, что Холланд женится на прекрасной девушке. Это было сразу понятно. Вы его детская любовь, правильно? Он все время о вас говорил.

Соседка, старая немка, вышла на крыльцо поглазеть на нас. Я шагнула в дом и сказала:

– Хотите зайти и подождать?

Мы сели на диван в нескольких футах друг от друга, он с довольным видом пил пиво, а я гладила Лайла. Он рассказывал истории из юности Холланда, который одно время был его подчиненным, и то и дело повторял, как он рад со мной познакомиться. «Красавица» – он все время говорил, что я красавица, и это звучало так же странно, как если бы кто-то называл меня француженкой. Потом он вложил мне в руку свой подарок – бирюзовую коробочку размером не больше тоста, – и поначалу я отказывалась. Слишком уж он норовил сразу сблизиться. Но Базз был обаятелен, что да, то да, и в конце концов уговорил меня открыть подарок.

– Спасибо вам. Как красиво.

Прошло пять минут, оберточная бумага лежала между нами на диване. Лайл бил хвостом по моей ноге в радостном предчувствии прихода Холланда. Мы услышали, что открылась входная дверь, и затем мой муж появился на ступенях нашей гостиной, расположенной ниже уровня коридора. Лайл подбежал к нему, а мы оба встали, словно в присутствии монарха.

Муж сошел вниз. Мы смотрели, как он по частям возникает в круге света: сначала узкий лаковый носок одной туфли, потом другой, затем заутюженные отвороты костюмных брюк, длинные ноги в угольно-черных штанинах, ремень на все еще подтянутой талии школьного спортсмена, мятая, что для него необычно, сорочка с закатанными рукавами и одинаковые отблески на часах и обручальном кольце. «Привет? Привет?» – а затем лицо, которое я так любила, изумленное темнокожее лицо моего мужа.

– Привет, милый, – сказала я. – К тебе пришел старый друг.

Холланд стоял очень тихо, в оцепенении, раскинув руки, как святой, и к нему бежали сын и собака. Он смотрел на Базза. А я смотрела, как в его взгляде загорается что-то похожее на презрение. Затем он уставился на меня. Почему-то вид у него был испуганный.

– Здравствуй, Холланд, – сказал Базз. Он приветственно протянул к нему руки.

Когда он обернулся к своему другу, я поняла, что мне показалось знакомым в этом человеке: он был одет как мой муж. Твидовый пиджак, складная шляпа, длинные выглаженные брюки, даже манера дважды закатывать рукава рубашки, чтобы они были чуть ниже локтя. Так начал одеваться Холланд после войны. И моментально стало видно, что мой муж, так тщательно выбиравший одежду в магазинах, которые были нам по карману, прикладывавший распродажные галстуки к уцененным рубашкам, переживавший по поводу кашне, был всего лишь доморощенным повторением стиля этого мужчины. То, что я считала его особенностью, продолжением физической красоты, оказалось имитацией. Словно восстановление утраченного портрета – это было имитацией человека, которого я до сегодняшнего дня не видела.

Он повернулся к своему другу.

– Ну привет, Базз, – ровно сказал он. – Что ты тут делаешь?

– Да просто пришло в голову заглянуть. У тебя жена красавица.

– Перли, это мистер Чарльз Драмер, он был моим начальником…

– Да, он мне сказал.

Мужчины еще несколько секунд обменивались тревожными взглядами.

– Давно не виделись, – сказал муж.

– Несколько лет, – сказал Базз.

Взгляд Холланда упал на ковер, где лежал обрывок голубой бумаги в форме затонувшего континента. Я сказала, что Базз принес мне подарок, и он, кажется, очень удивился.

– Вот как?

Пару белых перчаток. Только когда Базз уговорил меня их примерить, я заметила вышивку на правой ладони – красную птичку с задранным хвостом и простертыми крыльями, словно только что пойманную. Если раскрыть ладонь, птица шевелилась на руке, как живая.

– Синица в руке! – весело сказала я Холланду, вытягивая руку и показывая, как двигается птица.

– Синица в руке, – повторил Базз, держа руки в карманах.

Холланд, старый мой муж, ты переводил взгляд с меня на своего друга и обратно. Что ты видел? Что пронеслось перед твоим юным взором? Да, очень странную пару ты обнаружил в собственной гостиной. Нас вдвоем ты точно не ожидал увидеть. И тут, о чудо, ты засмеялся.

Ни одна женщина никогда не назовет «хорошим другом» того, с кем перестала общаться, но мужчины бросают и возобновляют дружбу с непринужденностью больных амнезией. Я предположила, что Базз как раз такой друг, старый армейский приятель, который просто отпал, когда взрослой жизнью Холланда завладели жена, сын и работа. Я повидала достаточно старых друзей Холланда, чтобы предположить, что оба они заводили дружбу так же легко, как и бросали.

Мистер Чарльз Драмер, Базз, работал в корсетном бизнесе – не самой прибыльной отрасли. Он оптом поставлял корсеты, корсажи, грации и пояса в универмаги – даже в то время это было старомодной профессией, но, если уж на то пошло, она придавала ему завидный донжуанский лоск в придачу к красоте и широким плечам, не нуждающимся в подплечниках. Он знал наши секреты. Он понимал, на какой женщине надет бабушкин нейлоновый корсет с пластинами, а на какой – последний, так сказать, вздох девятнадцатого столетия: корсетный пояс с дырочками. Он с тайным удовольствием распознавал первые ласточки бюстгальтеров с круговой прострочкой (через пару месяцев мы все обзавелись этими острыми грудями), отмечал вихляющую походку, указывающую на то, что женщина мечтает задрать юбку и поправить натирающий пояс, или – самое лучшее – видел фигуристую женщину и с первого взгляда понимал, что под платьем у нее ничего нет. Он словно бы видел нас голыми.

Очень гордился своим изобретением: назвать новую грацию «Обещание» и прилагать к каждой покупке брошюру о десятидневной похудательной диете Елены Рубинштейн. Капля соблазна, обещание надежды. Меня восхищало то, как он понимал женщин.

После нескольких первых визитов Базз стал постоянным гостем. Его присутствие придавало нашему дому какой-то новый лоск и настроение. Мне нравилось, что соседи, видя, как он приходит и уходит, будут любоваться его тщательно подобранным костюмом и привычкой, воспитанной в каждом хорошем виргинском мальчике: как только я открывала дверь, он снимал шляпу, словно я сама миссис Рузвельт. И конечно, я ценила его общество, как одинокая жена миссионера радуется каждому гостю на своем дальнем рубеже.

Однажды вечером я приготовила паровой пирог с ягнятиной и горошком и вспомнила, что в газете был конкурс, посвященный этому блюду.

– Если придумаешь ему название, сможешь целый год жить за их счет! Как тебе такое? – Я улыбнулась сыну, подозрительно разглядывавшему овощи.

Базз поблагодарил меня за угощение и спросил, что они имеют в виду под «жить целый год».

– Две тысячи долларов? – предположил Холланд, подмигивая мне с улыбкой.

Я шлепнула его лопаткой по руке.

– Вот и видно, сколько ты смыслишь в домашних расходах. Приз – пять тысяч долларов.

Я отрезала пирога Сыночку, стараясь, чтобы ему досталось поменьше гороха.

– Я думаю, ты заслуживаешь большего, – сказал Базз.

– Я бы поучаствовала, если б смогла придумать, как его назвать.

Холланд рассмеялся и сказал, что я и так живу за чужой счет, только за его, а не фирмы, которая печет пироги.

Сыночек в отчаянии смотрел в тарелку.

Мы придумали несколько смешных названий – «Пастушкин пирог», «Барашек, кому барашка?», – и тут мой малыш поднял голову и спросил Базза:

– Куда делся твой мизинец?

– Сыночек, – начала я.

Он беспомощно поднял на меня глаза.

– Мам, у него нет мизинца.