Семя скошенных трав

Я иду вперёд, будто меня поманил кто-то — и Аэти уносится вперёд раньше, чем кто-то успел её остановить. И мы с ней первые видим Океан.

Спускаемый модуль грузового звездолёта людей, керамилоновая громада в чёрных и бурых пятнах окалины, стоит на плато, вздымающемся из воды такой крутой и гладкой стеной, будто его обрезали ножом. Под обрывом высотой, по-моему, в пять-шесть ростов взрослого мужчины, о серо-розовые гранитные скалы вдребезги и в белую пену бьются валы, лучезарно голубые, как небеса. Голубые, как кровь. Наш новый Океан — уже наш кровный брат. Солнечный свет ломается и сияет в довольно высоких волнах. Дует свежий ветер, слегка штормит. Над нами с пронзительным криком пролетает наш рыболов — не похожий, а наш, с Шеда, наш милый, серый, с чёрным хохолком и чёрным ожерелком, с ртутного цвета зеркальцами на широких острых крыльях — и все шедми провожают его взглядами. Одно дело — знать, что работы по акклиматизации животных Шеда шли успешно, совсем другое — видеть, как наш рыболов летит над этим Океаном… Это — как доброе пожелание от самой Хэталь, пусть это и звучит архаично и наивно.

Хочется спуститься к воде, ощутить, как на лицо оседает водяная пыль. Хочется бежать туда, где берег плавно сходит вниз, превращаясь в пляж: там, вдалеке — яркие домики для занятий с детьми, водная горка, площадка для спортивных игр… Издали кажется, что этот милый пляж совсем недавно оставлен детворой и теперь ждёт нас…

Но тут меня окликает Антэ.

— Тари, иди к нам!

Его голос печален. Я бегу к нему, прочь от Океана; пришлось обогнуть модуль, чтобы увидеть корпуса нашей станции.

Я останавливаюсь и смотрю.

Светлый пластикат покрывает жирная чёрная копоть. Ангар и соседний с ним жилой корпус сломаны, как игрушки из прессованного тростника — будто кто-то громадный и злой ударил по ним кулаком, а потом подпалил обломки. С лабораторного корпуса, словно порывом страшного шквала, снесло кровлю. Но детский корпус чуть в стороне — он кажется почти целым.

— Ракетами с орнитоптеров, — говорит Лэнга странным тоном, несколько даже удовлетворённым, будто зрелище доказало кому-то его правоту. — С тех самых орнитоптеров, которые не могут нести ракеты. Всё правильно.

— Ракетами с орнитоптеров, — тихо соглашается Иар, который подошёл к Лэнге. — «Гладиолусы» с истребителей тут бы всё в прах разнесли. А почему орнитоптеры не могут? Нас всех учили.

— Потому что так говорил военный атташе людей, — говорит Лэнга.

Они переглядываются, будто обмениваются какой-то секретной информацией, которую нельзя разглашать, когда рядом гражданские.

— Братья, сёстры! — кричит от модуля Гэмли, эта милая юная женщина, которую люди привезли с собой. — Очнулся ваш раненый!

А мы ждали, но почти отчаялись. Травма черепа — травма коварная; я почти не разбираюсь в медицине, но даже я знаю: раненный в голову может не очнуться никогда, особенно если он почти не получил медицинской помощи. Хао — не нейрохирург. Она сделала, что смогла — но ведь этого же мало…

Я бегу к людям, которые вынесли из модуля носилки и поставили их на гранитную плиту. Дгахоу смотрит в небо широко раскрытыми глазами, с болью, с тоской, с надеждой:

— Маленькая Тари… ветер, ветер. Неужели — ветер Шеда?

Лэнга присел на корточки рядом с носилками, касается белоснежной гривы парня, который положил оружие и отвернулся, когда начался тот ужасный бой между своими:

— Нет, братишка. Но мы — рядом с Океаном.

Синтезаторы по-прежнему не работают, но после посадки люди смогли открыть аварийный запас еды. Мы торопливо едим земные консервы, которые, как мне сказала Гэмли, рассчитывались на работавших на Земле учёных и дипломатов. Я никак не могу понять, вкусно ли это: я долго была голодна, казалось, что могу грызть старую китовую кожу — но еда землян оказалась такой непривычной, что этого даже голод не перебивал. У мяса странной чужой рыбы — заметный привкус, металлический, что ли… водоросли кажутся совершенно пресными. По лицам наших я понимаю: все относятся к этой пище настороженно… Впрочем, искусственный паёк на «Форпосте» был не намного сноснее.

С другой стороны, то, что едят люди, вообще не поддаётся описанию. Люди отсели в сторонку, чтобы мы не чувствовали запаха — и хорошо сделали. С нами остались только несколько человек — у которых были консервы вроде наших.

— А мне можно попробовать твою еду, Иар? — интересуется Аэти.

Иар ест рыбу — и протягивает ломтик своей новой подруге, но его останавливает Алесь:

— Не вздумай. Аэти, пищу людей есть нельзя — кроме той, которую мы готовили специально для вас. Для себя мы добавляем в неё кусочки земных растений, они для вас ядовиты. Хорошо, если только зоб у тебя воспалится — а если умрёшь?

Глаза Аэти восхищённо округляются:

— Вы едите ЯД?!

Иар поспешно отодвигает контейнер в сторону. Алесь смеётся:

— Просто непригодно для вас. Мы, например, к вашим крапчатым осьминогам даже прикасаться не можем: это смертельно. А вы их сырыми лопаете!

Аэти вздыхает:

— Осьминожки… маленькие… в тягучем соусе… как Старшая Сноури готовила…

Лэнга обнимает её за плечо:

— Я тоже умею. И тут наверняка есть крабоварка, мы ещё будем крабов ловить, сестрёнка.

Дгахоу, которому помогает Хао, приподнявшись на локте, спрашивает:

— А мне точно можно есть только это желе? Очень хочется хоть кусочек розового гребешка… размечтался я, да? — и это Хао ужасно радует. Она тут же принимается искать в горке запечатанных контейнеров, приговаривая: «Сейчас-сейчас, братишка, сейчас я найду… если ты хочешь гребешка — тебе надо гребешка… сейчас, ведь был где-то гребешок в лёгком соусе!»

Вся эта болтовня и еда как будто сделали воздух легче: мы уже можем слегка опомниться и начать строить планы.

Хао говорит, что мы с ней, Данкэ и Гэмли должны остаться здесь. Мы начнём потихоньку поднимать детей из анабиоза: начнём с беременных девочек и самых старших — и они помогут нам с бельками. С нами останутся человеческий врач Белла и ксенопедиатр Аня, которая больше всех людей знает о нашей медицине. Я слышала, они обе когда-то работали в миссии людей на Шеде. Все остальные — и шедми, и люди — пойдут смотреть, в каком состоянии корпуса станции. На полуостров Медузий идёт чудесная весна, совсем как наша, очень тепло и солнечно — но мы не можем предсказать, сколько продлится замечательная погода и когда нагрянут привычные весенние штормы: нужны пригодные для жизни закрытые помещения…

Да что там! Нам нужно всё! Я думаю о том, что понадобится пища и одежда, оборудование, медикаменты, игрушки… Что нам нужна связь со Скальной Обсерваторией, где мы собирались устроить вторую базу, и мысом Ветров, где была база наших биологов и генетиков и где будут продолжать работы оставшиеся в живых учёные — мы ждём их сегодня или завтра. Нам нужен транспорт.

Такое положение дел обычно называют «осьминогу не хватает щупалец» — и, добавлю, он не знает, за что хвататься в первую очередь.

Антэ, Лэнга, Бэрей и люди устроили военный совет — и по всему выходит, что мы тут голые на голых скалах. У нас — только скудная малость. Все надеются найти в руинах станции хоть что-нибудь полезное — но никто не сомневается, что надежда самая призрачная: люди, несомненно, похозяйничали там от души и ограбили все помещения, до которых дотянулись. Дгахоу пытается сесть и досадует, что ему не хватает сил; его товарищ Лэнга возражает, что для Дгахоу в его состоянии и способность съесть пару ломтиков моллюска — уже подвиг. Хао сердится и угрожает накачать Дгахоу снотворным, тот сердится не меньше, говоря, что не намерен изображать тут дохлую креветку, когда каждая пара рук на счету. В конце концов вмешивается Антэ, который всем нам казался наследником Кэно, и предлагает, почти приказывает Дгахоу не дёргаться до вечера и помогать нам только словесно — да и то если это не окажется слишком утомительно. Мол, никому не нужно, чтобы боец Дгахоу снова впал в кому, потому что перенапрягся. Это прозвучало убедительно, Дгахоу перестаёт спорить.