Страница 5 из 19
Наконец не выдержав, гомункул небрежно бросил:
– Элрик, сообщи Мустангу, что я тебя не убил и делать этого не собираюсь.
– Сам сообщи,– чуть помолчав, хрипло ответил Стальной.
– Ну, спасибо! – гомункул в возмущении всплеснул руками. – Чтобы он подумал обратное и отдал приказ меня пришить?
Признав его правоту, мальчишка нехотя поднялся и прошёл к телефону. С тем же отсутствующим выражением лица он поднял трубку и набрал номер. Некоторое время слышались только нудные гудки, которые сменил знакомый, ненавистный голос Огненного.
Энви напряжённо ловил каждое слово. Судя по разговору, Мустанг остался доволен, но настороженность по отношению к гомункулу никуда, конечно, не ушла. Он пребывал в уверенности, что долго Энви не продержится. Гомункул мысленно усмехнулся: пусть он несдержан и часто срывается из-за пустяков, когда на кону твоя жизнь, можно и потерпеть. Он будет играть паиньку столько, сколько потребуется.
Послышались короткие гудки, прервавшиеся лёгким клацаньем, когда Стальной положил трубку.
– Смотреть на тебя тошно, – процедил гомункул, поднимаясь на ноги. – Думаешь, мне сейчас легче? Вы с Огненным вообще отобрали всё, что у меня было!
— Не равняй меня с собой, – проходя мимо, ответил алхимик.
– О, ну конечно! – ядовито зашипел Энви, развернувшись к устраивавшемуся под одеялом Стальному. — Ты же великий гений-алхимик, спаситель всея мира, а я так – тварь бездушная, это ты сейчас хотел сказать?!
– Не передёргивай.
– Ты ж не считаешь меня за человека, чего тут передёргивать?
– Тебя это злит?
Энви громко хлопнул дверью, хотя хотелось хлопнуть по голове Элрика, и пнул было стол на кухне, но вспомнил опыт со шкафом и удержался. Очень неудобно злиться, когда при выражении эмоций рискуешь себе что-нибудь отбить. А злился он обычно бурно, и чаще всего – из-за Грида. Каждый раз, когда братец его подначивал, вокруг что-то да ломалось. Но тогда ему не приходилось волноваться о синяках или ранах: устраивал погромы он в боевой форме, а если удосуживался в любимом облике, регенерация всегда выручала.
Взгляд разъярённого гомункула наткнулся на полку с посудой. Схватив первую подвернувшуюся тарелку, Энви запустил её в дверь, представляя, как она попадает в голову Элрика. С грохотом разбившись о преграду, она разлетелась на осколки, а рассмеявшийся гомункул запрыгнул на стол, откуда запустил вторую такую же. После того, как и она раскололась на куски, разбивать посуду перехотелось.
Представление на месте обычных тарелок своих врагов, как оказалось, способно немного поднять настроение. Но что-то внутри всё равно продолжало неприятно скрести, и он не знал, чем это можно унять.
***
Закат вызывал непонятную тревогу и опустошённость. Сочившееся красным солнце медленно уплывало-тонуло за горизонтом, расплёскивая по небу последние лучи – Энви наблюдал за ним, прислонившись к окну и попивая остывающий чай, хотя с радостью выпил бы чего-нибудь покрепче. Хотя бы ради того, чтобы забыть об утреннем унижении, безучастно-мёртвом взгляде Стального и о том мерзком ощущении, которое не оставляло его, пока на плите горел огонь. Но нельзя, нельзя. Он и без того уже несколько раз сегодня едва сдержался, чтобы не придушить алхимика, не хватало ещё действительно прибить мальчишку по пьяни.
Энви всерьёз начинал сомневаться, что у него что-то выйдет: он понимал, что прошло слишком мало времени, но в Стальном точно что-то сломалось, и вернуть его во вменяемое состояние могло лишь чудо. Например, воскрешение его братца, только вот кто на такое пойдёт? Сам Элрик уже не будет играть чужой жизнью, а у других способных алхимиков причин для этого нет.
Гомункул рассеянно крутил в руках опустевшую чашку с полосками прилипшей ко дну заварки. За окном на город тяжело наваливалась темнота с проплешинами звёзд, уныло светились пыльные фонари. На него накатило настолько сильное нежелание что-либо делать, что даже двигаться было лень.
Небо на востоке посветлело, как будто начался рассвет. Энви это показалось странным: до утра ещё целая ночь, не могла же она пролететь так быстро? Немного подвинувшись, гомункул выглянул в окно и будто примёрз к своему месту.
Большой, расположившийся за пару улиц от него, дом охватило пламя.
Гомункул скатился с подоконника, чудом не свалив с него чашку, и заметался по комнате. Огонь тянул к нему цепкие щупальца, запах горелого, жар и скручивающая, шипящая боль ожогов преследовали его, и ошалевший гомункул ринулся прочь из кухни.
Энви хотелось куда-нибудь забиться. Спрятаться. Как в бесконечно далёкий первый день жизни, закрыть глаза и представить, что ты за плотной стеной, за которой никто не тронет, не достанет.
Гомункул больно ударился плечом о дверь, отлетел в сторону с тихим поскуливанием. За спиной ликующе шипел и потрескивал огонь, разбрызгивая повсюду капли жгучей, горячей крови, а он скользил по ручке непослушными пальцами и уже не скулил, а выл, царапая ногтями неподдающуюся дверь.
Энви не смел оборачиваться. Спиной ощущая жар пламени, он бешено бился в закрытую дверь, которая никак не желала слетать с петель. В конце концов, отчаявшийся гомункул не выдержал и сжался в комок под ней. Огонь торжествующе сомкнулся вокруг него, медленно обгладывая пойманную жертву, заставляя корчиться от боли и раскрывать рот в немом крике. Каждую клетку его тела плавило, иссушало, оставляя скукоженные оболочки, его выжигало изнутри, и не было способа прекратить эту муку.
В бок что-то стукнулось, и гомункула немного подвинуло в сторону. Подскочив, Энви шарахнулся к стене с придушенным писком, дико глядя на появившуюся в проёме фигуру и не понимая, как он вообще ещё может что-то видеть.
– Ты кричал. Кто-то вломился? – услышал он сиплый со сна голос. Знакомый, совсем чуть-чуть недовольный.
– Там… Там огонь, – гомункул повёл дрожащей рукой в сторону окна.
– Ясно.
Он постепенно приходил в себя, и вместе с этим осознавал, что Элрик увидел его напуганным почти до обморочного состояния. Вообще-то, утром было едва ли лучше, но глупость положения его разозлила: никакого огня, конечно, не было, иначе Элрик не стоял бы на пороге, а дом уже выгорел бы.
– Что тебе ясно? – напряжённо процедил Энви, прищуриваясь.
– У тебя пирофобия, – устало ответил алхимик. – Заходишь или мне дверь закрыть?
Энви не стал делать вид, что и без этого обойдётся. Хватит, насиделся уже в одиночестве. Лучше уж провести остаток ночи по соседству с Элриком, чем остаться наедине с собственным страхом.
Положив руки под голову, Энви бессмысленно смотрел в потолок. За окном уныло шумело: непогода ближе к ночи разыгралась не на шутку, и чем дальше, тем ливень становился сильнее. Завтра улицы будут напоминать обмелевшие речки, и наверняка будет туман. Энви не любил, когда мир окутывало сизое прохладное марево: в нём подчас даже своей руки не видно, а ещё он похож на сбившуюся в густое облако тревогу. Больше, чем туман, гомункул не любил только песчаные бури. Попал он однажды в такую, так песком засыпало, что пока выбрался, успел дважды умереть от удушья, а потом ещё битый час плевался песком, которым буквально пропитался.
Небо разорвал грохот грома, обрушившегося на землю с такой силой, что всё вокруг задрожало, а гомункул испуганно вскочил, подумав, что началось землетрясение. Стёкла задребезжали, грозя вот-вот тоже разлететься в куски. Даже Элрика проняло, вон как встрепенулся.
– Ал? – вырвался у него хриплый, отчаянный шёпот.
За окном молния лизнула истерзанную темноту и утонула в ней спустя несколько секунд. До Энви не сразу дошло, почему Стальной позвал брата.
Понял, когда жуткий грохот, отдалённо напоминавший лязг громадных доспехов, повторился.
– Не уходи, Ал! – мальчишка слетел с кровати, помчался к двери и скрылся за ней быстрее, чем гомункул успел что-то сказать.
Стальной, похоже, действительно умом тронулся. Энви такой расклад не нравился: ему нужно было, чтобы Элрик смирился со смертью брата, а не убегал в собственную реальность, в которой он ещё жив. Не грохнулся бы в обморок по дороге, как в прошлый раз… Придётся за ним присмотреть.