Маршрут - 21

— Вы откуда?

— С Челябинска.

— Ага, вы, кстати, второй, кого мы встречаем! — вмешалась в разговор Тоня.

— Да…Я уже давно никого не видел, — Николай мельком взглянул на шкаф, в который и убрал шкатулку.

— Дедушка, а что вы там храните?

— Что?! Где? А, там-то? Ничего полезного — старческий хлам. Вам в Москву-то зачем? Путь не близкий, ещё и зимой.

— Нужно. Ответы кое-какие найти.

— Ох-хо, ответы всем нужны, — он немного растерянно засмеялся.

— Деда, а вам сколько лет? — Спросила Тоня.

— Мне? Давно это было… Началось, когда мне шестьдесят пять, сейчас уж девять прошло, вроде. Семьдесят четыре получае… — он вновь закашлялся, — Старый я уже. Старше Родины. А тебе сколько, внучка?

— А мне одиннадцать! Или двенадцать, — на секунду Тоня задумалась, — Двенадцать, да.

— Это как же, ты не помнишь? А день рождения у тебя когда?

— В День Пионера!

— Девятнадцатого мая… Точно! Голова дурная, у меня на такую дату даже есть кое-что.

Николай поспешно удалился, девочки проследовали за ним.

Комната. Определённо принадлежала девушке. Широкий стол для учёбы. Над ним больше десятка различных рисунков, в них выдерживалась перспектива и даже анатомия. Доброкачественно сделанный стул с мягкой спинкой, небольшая кровать над которой красовался постер какой-то зарубежной труппы в венецианских нарядах, стены пастельно синего цвета, а в шкафу сидела пара кукол, с волосами-пучками и стеклянными широкими глазами. На полочке в углу стояла яркая, но в то же время непримечательная коробочка. Николай полез в шкаф с зеркалом, достал оттуда комплект одежды.

— Это что? — спросила Тоня.

— Как же, наряд примерной пионерки!

— Ну, если так. Просто немного странно выглядит.

— В детстве моей внучки такое носили, только потом уже сменили на менее строгий вариант. Ты померь, тут и зеркало есть. А мы пойдём пока, да, Оля?

— Эм, ладно. Тоня, не теряй нас, мы буквально за стенкой.

— Агась.

Оля на мгновение обернулась и скрылась за дверным косяком. Вновь кухня.

— Пойду чай Тоне отнесу, пока не остыл.

— Постой, не тревожь её пока, — Николай был настойчив в своей просьбе.

Оля немного смутилась, села обратно: — Что-то случилось?

— Пусть она немного отвлечётся. Ей там определённо весело. Лучше ответь, вы кто такие? — сам он чуть нахмурился.

— Ну, мы. Вы меня пугаете.

— Ох, не стоит. Я так, устал немного, оттого таким. Грозным. Выгляжу.

— Устал? — Оля чуть вжалась в стул.

— Да. Сама видишь, что вокруг. Всё же, зачем вам с собой винтовка, да и старьё такое? Вы одни совсем? — он кивнул в сторону коридора, где лежала «Света», облокоченная на стену.

— Да, одни, а винтовка чтобы защищаться от… Защищаться в общем.

— А ты способна кого-то защитить? — сказал он без издёвки, но очень серьёзно.

Оля опустила голову: — Не знаю.

— Ну-ну, не опускай нос. Это так, привычка, — Николай стал вдруг мягче и сам разнервничался.

— А вы защищали?

— Я? Ох, и не раз. Конечно, думал порой, какой в этом был смысл, раз всё так обернулось, а сейчас… Мы же ничего не знаем наперёд, лишь делаем то, что от нас зависит, значит, был этот смысл. Точно был. Ты не думай, что главное — это уметь винтовку держать, хотя и это важно. Главное — быть готовым её использовать, — он улыбнулся, — Кто ваши родители?

— Без понятия. Ничего такого не помним. Даже не знаю, когда война началась.

— Не помните, значит. Как же, ни семьи, ни школы, ни родного дома? Вас по фамилии как? — Николай с тревогой оглядывал её.

— Не знаю, да мы и не родные, — Оля вдруг схватилась за правое плечо.

— Что с тобой? Сними-ка рубашку.

— Зачем?

— Сними говорю.

Оля послушалась, оставшись в пропитавшаяся потом майке. Синяк на правой руке был размером с две её ладони.

— Ох-хох, — Николай уж попытался встать, как поплохело. Оля хотела помочь, но он только отмахнулся.

— Тьфу! Сколько ты так ходишь? — он принялся рыться в шкафах.

— Неделю или больше.

— Это гематома от растяжения или ушиба сильного, я же даже не доктор, — он достал большую аптечку и раскрыл её, — У вас самих такая есть?

— Есть.

— Как можно было так ушиб запустить? — он достал какую-то мазь и толстым слоем нанёс на бинт.

— Думала, само пройдёт. А что это такое?

— Само пройдёт у них. Само пройдёт! Вот же дети. Само пройдёт. Знал я одного парня, на года три младше меня был. Само оно пройдёт! Не хотел кишки лечить, по итогу от боли скрючился во время драки, ему голову проломили, потом в коме месяца три лежал. Руку давай. Надеюсь, поможет, — Николай покраснел от негодования.

Он необычайно ловко и очень плотно бинтовал руку. Всё больше обливался потом, даже вена на виске вспухала.

— Пожалуйста, не напрягайтесь так, вам же плохо станет.

— Молчи, а то ещё Тоня прибежит.

Оля послушно отвернулась и замолкла. Он еле слышно шептал что-то некультурное себе под нос, вдруг чуть ослабил бинт и сделал аккуратный узел.

— Вот, хорошо. Ничего тяжёлого не таскай дня два, — он вновь достал из ниоткуда тряпку, сильно зажмурился и принялся вытирать пот.

— С… Спасибо. Что это за мазь?

— Полезная. Ты что делала, что у тебя такое с рукой произошло?

— Много чего. Дверь выбивала, ящики ломала, рычаги тягала, канистры таскала. Растянула, наверное, — Оля уж хотела продолжить, как в коридоре появился странный пушистый житель.

— А, Кишка (ударение на «и»), ты. Проснулся, комок шерсти?

На кухню вальяжно заходил достаточно худой дворовой кот, правое ухо порвано, а сам он чуть прихрамывал на левую переднюю лапу. Самый простой дворовой кот, чёрно-серенький и полосатый.

— Кишка? — Оля в лёгком восторге смотрела на кота.

— История забавная, видишь, он у меня весь побитый? Лет десять или больше назад это было. Я прогуливался после работы, небо тогда таким чистым было, не то, что сейчас за окном. На пенсию уже выходил, всё никак не могли меня из отдела вытащить, уж больно работа мне нравилась. В общем, а ко мне мальчуган лет пяти подбегает и кричит: «Кишка, Кишка!» Я не сразу понял, уж думал труп, а может и мелочь какая, но раз уж зовёт, то пошёл за ним. А там, этот вот, — Николай поднял кота, что уже успел усесться у его ног. — От какой-то дворовой шавки котят защищал. Так он и не папаша их, морды и расцветки совершенно разные были. В общем, я собаку приложил портфелем, да посильнее, она сбежала, а героя я с собой забрал. Я его выходил, а котят потом соседи разобрали. Да ты взгляни на эту морду, он у меня старый совсем, нахлебник! Ха-ха-ха, но я не жалуюсь.

Котяра улёгся на колени хозяина, немного поёрзал на них и растянулся, обнажая большие шрамы на пузе.

— Почесать тебя? Давай почешу. Ну, а ты чего смотришь? Ты не бойся, он не кусается, если, конечно, не злить. Он ещё своё не отжил, хе-хе, — Николай вновь закашлялся.

Оля принялась гладить Кишку. Хотя и худой, а пушистый и тёплый. Очень тёплый. Такой приятный, можно было бы часами сидеть и просто поглаживать ему пузо или чесать за порванным ушком.

На кухню пришла и Тоня.

— Чего, чаи гоняете? — Тоня будто всё это время ждала момента, чтобы самой сказать это, — А я вот какая нарядная, смотрите!

Ниже колен чёрная юбка с ремешком, что с большой блестящей позолоченной бляшкой. Белоснежная, глаженая, заправленная в юбку рубашка поверх такой же белой маечки. Аккуратные чёрные туфли и алый, яркий-яркий пионерский галстук, который Тоня даже смогла сама завязать. И весь этот наряд навевал какую-то неизгладимую горькую радость, особенно проявляющуюся на лице у Николая. Он лишь тихонько улыбался и любовался Тоней, которая стояла руки в боки, ноги вширь и подбородок чуть приподняла.

— Да. Очень нарядная! Очень. Вот только ты юбку задом наперёд надела или кажется.

— Кажется, правильно всё.

Тоня трепала юбку, натягивая её чуть повыше. Жёлтая бляшка блестела в свете кухонной лампочки. Юная пионерка определённо негодовала.