Под белым орлом

Граф нежно положил Марию на подушки. Она ещё раз с улыбкой взглянула на него; затем её веки устало упали, её силы были утомлены, и она снова впала в полудремоту, из которой граф разбудил её; однако в её лице отражалось блаженное спокойствие; её грудь, так тяжело вздымавшаяся пред тем, теперь дышала легко и едва заметно.

— Позаботьтесь о барышне, — сказал граф Игнатий, подавая руку старой горничной, которая, всхлипывая, почтительно поцеловала её.

Граф Игнатий долгим взором окинул дремавшую больную, а затем повернулся к двери и быстрым твёрдым шагом вышел из спальни Марии. Привратнику у выходных дверей особняка Герне он сунул в руку золотой и затем возвратился в гостиницу Винценти.

С робким страхом граф Игнатий вышел отсюда и с гордой уверенностью вернулся домой. Теперь предстояла борьба с судьбою, и ему ясно было, что ему нужно делать. Он написал короткое письмо к дежурному флигель-адъютанту, в котором просил аудиенции у короля, говоря, что имеет сообщить его величеству в высшей степени важное дело, не терпящее отлагательства.

Уже поздним вечером того самого дня граф Игнатий получил извещение, что король примет его на следующее утро в Сан-Суси. Затем граф вышел из гостиницы и до глубокой ночи ходил по уединённым улицам Берлина, смотря на звезды, которые когда-то светили здесь его юному счастью и которым он теперь задавал печальный вопрос, победит ли их ясный блеск грозно вздымающуюся тучу.

XXXI

Король Фридрих II был один в своём рабочем кабинете в Сань-Суси; он сидел за своим письменным столом и усердно читал составленный канцлером фон Фюрстом доклад относительно исправления должности и управления финансами государственным министром фон Герне; этот доклад сопровождался бесчисленным множеством актов и документов, и король с одинаковым усердием изучал их, когда в докладе попадалось место, дополняемое и освещаемое приложенными документами. В это утро король принял только краткий рапорт своего генерал-адъютанта и совершенно отказался от приёма членов кабинета министров — так сильно заинтересовало его это дело, относительно которого он не допустил устного доклада и пожелал лично прочесть обо всём и вникнуть в каждую мелочь.

Наконец король провёл рукою по глазам, утомлённым продолжительным чтением, встал из-за стола и подошёл к стеклянной двери, выходившей на террасу.

— Какая пропасть загадок и необъяснимых злоупотреблений! — сказал он скорее печальным, чем гневным голосом, — почему никогда нельзя обратиться к доверию, которое столь необходимо для душевного спокойствия и без которого исполнение державных обязанностей лишается всякого радостного порыва? Животным я могу доверять, они любят меня, они благодарны, они кажутся такими, каковы они и на самом деле. Почему же мне приходится не доверять людям, созданным по тому же закону природы, как и я? Я почти вынужден терять веру и в самого себя; я почти принуждён предполагать, что и я в их положении действовал бы так же, а не иначе. Ведь было бы чрезмерно думать, что я представляю собою исключение из всех правил рода человеческого, столь высокомерно объявившего себя царём мироздания... Печально... печально... печально!.. Как утомляет державная власть, посредством которой всегда так мало удаётся удовлетворить народ и для проявления которой так мало находится орудий... Нет, нет... я не могу быть неблагодарным! — продолжал он, устремляя засиявший взор к небу. — Разве я не достаточно много орудий нашёл для исполнения своего державного долга в мире и на поле битвы в моём Винтерфельде, в моём Зейдлице, Цитене и Коччеи, Фюрсте и Герцберге и во многих других, сохранивших верность и преданность мне? Нет, нет, я не могу быть неблагодарным в отношении всех их, если один изменил мне! И всё же меня глубоко огорчает эта измена. Я вывел фон Герне в люди, потому что распознал в нём твёрдый и ясный ум. Я считал его смелым и безупречным человеком, и теперь ему пришлось так низко пасть ради жалких денег!.. Он не был беден, нужда не угнетала его; здесь только корыстолюбие, печальнейший из пороков. Факты слишком определённо говорят, чтобы можно было сомневаться. Но ещё печальнее потери денег то, что осуществление великих планов, связанных с компанией торгового мореплавания, стало невыполнимо, по крайней мере в ближайшем будущем. Мне не хочется верить, когда я вспоминаю о Герне, на которого я возлагал так много надежд, и всё же это — правда, неопровержимая, печальная правда; я охотнее примирился бы с тем, что фон Герне вёл игру, совершил фальшивую спекуляцию или глупый шаг; но ведь он вполне хладнокровно и спокойно лишал меня и государство огромных сумм. Что значит, что он отказывается от всяких дальнейших объяснений Фюрсту и желает изложить только лично мне причины растраты? — продолжал король, задумчиво расхаживая по кабинету. — Что он может ещё сказать? Нет, нет... он рассчитывает воздействовать на мягкосердие, на мою добрую память о нём; он думает, что с глазу на глаз я буду милостив к нему... Но нет, он не имеет права на это, я не желаю видеть его... Если у него есть что сказать в своё оправдание, он может сделать это через канцлера.

Король позвонил.

— Канцлер фон Фюрст и начальник полиции Филиппи здесь? — спросил он у появившегося в дверях флигель-адъютанта.

— Так точно, ваше величество, — ответил последний.

— Пусть войдут!

Канцлер и начальник полиции появились в кабинете.

Король ещё раз подробно расспросил обоих относительно допроса, снятого с арестованного министра фон Герне и Серры.

Ясные и определённые ответы того и другого вполне согласовались с докладом, который только что читал король, или дополняли его в тех пунктах, относительно которых король желал дальнейших разъяснений.

Между тем появился дежурный флигель-адъютант, один имевший право во всякое время входить к королю, если того требовали необходимые обстоятельства.

— Что там такое? — спросил король, недовольный тем, что ему помешали. — Я вовсе не желаю, чтобы мне мешали.

— Я не посмел бы беспокоить вас, ваше величество, — ответил флигель-адъютант, — если бы не был убеждён, что этого требуют настоятельные и, может быть, весьма важные обстоятельства.

— Что же именно? — спросил король уже приветливее, но всё ещё нетерпеливо.

— Прибыл вице-маршал литовский граф Игнатий Потоцкий, — ответил флигель-адъютант, — и просит милостивой аудиенции у вашего величества, причём он своё желание объясняет обстоятельствами, которые он считает в высшей степени настоятельными и важными для вашего величества.

— Что говоришь ты? — спросил Фридрих. — Вице-маршал литовский? Это — брат фельдцейхмейстера.

— Так точно, ваше величество! — ответил флигель-адъютант.

— Я вспоминаю, я раз видел его... год тому назад он был здесь... он был у меня за столом... умный человек и очень понравился мне.

— Его вид, ваше величество, чрезвычайно важен, — продолжал флигель-адъютант, — хотя он и показался мне очень взволнованным, как будто из ряда вон выходящее событие привело сюда вице-маршала.

Король опустил взор, затем сразу поднял его и обратился к начальнику полиции.

— Тебе известно, что Потоцкий здесь? — спросил он.

— Так точно, ваше величество, — спокойно ответил Филиппи. — Он остановился в гостинице Винценти.

— Так, так, следовательно тебе известно все? Что же привело сюда вице-маршала?

— Что собственно является целью его пребывания здесь, я не знаю, ваше величество, так как не имею права беспокоить или допрашивать сановника польского королевства; но то, что он делает здесь, я могу сообщить вам, ваше величество. Он совершил продолжительный визит в дом арестованного министра фон Герне и беседовал с его племянницей. Это самое и обратило на него моё внимание — я не знал, кто он, так как он прибыл сюда под чужим именем. По своему возвращении от мадемуазель фон Герне он прописался в гостинице под своим настоящим именем и оставил инкогнито.

— Так, так! — сказал король, — он был у Герне?.. Мне припоминается, что я когда-то слыхал о намерениях Герне, связанных с каким-то польским магнатом; я не знаю, кто рассказывал мне об этом... да, да, припоминаю, этот каналья фон Пирш. Так, так; может быть, здесь найдётся ключ к необъяснимой растрате Герне? Всё равно, мы увидим. Я едва ли могу отказать вице-маршалу в настоятельно просимой им аудиенции, пусть он войдёт! Вы, господа, подождите там, пожалуй, вы ещё понадобитесь мне.