Трупы в озере

– А и сдай. Тебе, молодой женщине негоже возле выжившей из ума матери сидеть. Тебе жизнь надо жить, с мужчинами встречаться. Я раньше, грешным делом, думала, что дом престарелых – это, как приют для убогих. Неа. Прошли те времена. Сейчас весь мир цивилизованный стариков социализирует. Путём общения со сверстниками. Устроим Лерку в пансионат. У меня там приятельница руководит. По высшему разряду старую примут. Там присмотр круглосуточный, сад для прогулок, общение. Мать-то гуляет у тебя?

– Нет, конечно. Кто её на прогулку водить будет? Да и не хочу перед соседями позориться. На лоджию выпускаю иногда.

– Надо же. Такая женщина представительная была, умнейшая. Что деменция с людьми делает! Не дай бог никому. В пансионате стариков на прогулку выводят, они там все с придурью, стесняться нечего. Гулять Егоровна будет! Воздухом свежим дышать. Устроим. Может, даже замуж старую определим.

– Вот спасибо Вам, Алевтина Степановна. Очень Вы добры ко мне. Только замуж маме не надо. Против я. Категорически. Мужиков жалко. Мать у меня похлеще чёрной вдовы. Да Вы и сами знаете. Надо будет дядю Пашу навестить. Как-нибудь. Хотите – вместе съездим?

– Лучше ему?

– Да как ему лучше-то станет? Овощ.

– Да, сколько помню, в семье вашей с мужчинами напряжёнка.

– Так точно, Алевтина Степановна, с мужчинами в нашей семье извечная жёсткая дичь.

Загрустившая Диана еле влезла в забитый людьми автобус. В салоне пахло пОтом и копчёной рыбой. Студентка выглянула в окно. Сердце забилось чуть чаще. ОНА на парковке для сотрудников. За шлагбаумом. С женщиной какой-то. Анна. Божественное создание. Нереальная красота! Восхищение!

Всю дорогу взволнованная Диана пребывала в состоянии лёгкого транса. Улыбалась. Мечтала. А по выходу из автобуса, по своему обыкновению, отмутузила сделавшего ей замечание мужика. На ногу, видите ли, крупная деваха ему наступила, особенно глубоко задумавшись. Нежные какие-то мужики пошли. Нетерпеливые. Вот, Диана и показала сильному полу, что такое боль. Повоспитывала. Но так, несильно: пару раз в челюсть. Ласточкина была доброй девушкой. Особенно сегодня.

– Хлеба купила? – надоедливая, вечно всем недовольная мать знала, как испортить Диане вечер.

– А кто мне сказал?

– Я говорю. Хлеба дома нет. И масла сливочного купи.

– Может, и молока купить?

– Ну, купи.

– А картошки не надо?

– Язвишь?

– Да, ты вечно с хлеба начинаешь, а потом вспоминаешь, что дома вообще жрать нечего.

– Купи картошки.

– А лука репчатого?

– Вся в отца. Абьюзерша.

– Вся в тебя.

Нет, никто и ничто не испортит влюблённой Диане Ласточкиной настроение. Ни картошка, ни лук, ни мать с отцом, ни бутерброд со сливочным маслом. Даже рыба копчёная, которой вся Дианина одежда в автобусе провонялась, драмы не прибавит. А вот возьмёт старательная художница и портрет Анны Михайловны нарисует. По памяти. Как чувствует. И подарит своему кумиру. С душой. Из уважения. Вот и будет у них с Анной повод поговорить. Главное, чтобы доктор не отправила её в долгий пеший. Анна-то вон какая, строгая. Вдруг не хватит у Дианки таланта? Вдруг не сможет красавице угодить?

– Диан, привет! – соседа Толика Диана за мужика не считала. Слишком деликатный, слишком вежливый, за собой ухаживает, как кокетливая модница. И друзья у Толика такие же. Тьфу, в общем, а не мужики. Но сегодня девушка увидела в Толике своё спасенье. Очень хотелось ей чувствами непонятыми поделиться. Прям на лестничной площадке. Почему бы и нет?

– Толь! А ты как понял, что не такой, как все? – странная формулировка, конечно. Так себе формулировка, – Ну, что у тебя не то, как у всех, не так, – ещё хуже, обидно даже, – Ну, это, – Диана и вовсе запуталась, опасаясь оскорбить собеседника грубым словом.

– Что я гей? – подсказал Толик, доброжелательно улыбаясь, – Ну, я родился таким. Мне и понимать ничего не надо было. Таким родился – таким и живу.

– А я такой не рождалась. Я вообще не такая. Ну, нормальная я. В смысле, как все.

– Дианка, ты в девчонку, что ли, влюбилась? – внезапная догадка Толика, озвученная им так просто и обыденно, больно резанула Диану по ушам.

– Нет, конечно. С чего ты взял? И вообще, это не твоё дело! – она всегда заводилась с полоборота, готовая дать в торец любому, кто пытался залезть в душу. Но здесь другое дело, конечно. Сама к Толику пристала. С расспросами.

– Извини. Если захочешь высказаться, всегда готов стать свободными ушами. Иногда бывает нужно с кем-то поговорить.

– Не нужно мне ни с кем разговаривать.

Всё у этих геев не так, как у людей. Свободные уши, надо же. Сколько знала Диана мужиков, им всем плевать было на её причуды и душевные терзания. А этот, гляди, поговорить предлагает. О чём с ним разговаривать? О гомосеках? Диана Ласточкина не такая. Она нормальная. А Анна? Анна просто очень красивая женщина. Художники любят красивых людей. Это эстетично. ЭТО понятно.

Вернувшись из магазина, Диана сразу же схватилась за планшет, забывая поужинать. Но портрет Анны никак не выходил. Вроде бы похожее лицо, но образ то и дело ускользал, искажался. Видимо, нужно как следует запомнить, а лучше сфотографировать. Хотя, как ЕЁ фотографировать? Только палиться.

– Смелая девушка! Сейчас я покажу Вам, что такое асфиксия, – прекрасная Анна запрыгнула Диане на грудь и крепко схватила изящными руками за горло. Дыхание тут же перехватило. Сердце ёкнуло и остановилось. Будто тяжёлой каменной плитой придавило. Ни повернуться, ни закричать. И Анна уже и не Анна вовсе, а покойник, измазанный болотной тиной.

Ласточкина в ужасе вскочила с кровати. В комнате было тихо и темно. Приснилось. Художница открыла свой ноут. Анна смотрела на неё оттуда, загадочно улыбаясь. С саркастической ухмылкой в уголках безупречных губ. Именно так. Именно так. Суть Диана уловила. Остались лишь мелкие штрихи. Ещё завтра нужно будет приглядеться. Чтоб наверняка. Ах, АННА! Дианины руки сами собой полезли возбуждённой хозяйке в трусы. Нет! Не станет она опошлять образ божественной Анны примитивной мастурбацией. Её чувства выше. Много выше! Студентка принялась увлечённо ласкать себя, то и дело поглядывая на ещё совсем сырой эскиз. Недорисованная картинка почему-то казалась обезумевшей Ласточкиной почти шедевром. И ЭТО не то, о чём подумал развращённый Толик. Это выше! Много выше! Совсем не то. Ведь Диана даже не лесбиянка. Она слабо застонала.

Но на занятиях Диану ждало разочарование. В учебную комнату явился невысокий мужик с кроличьими глазами и велел сидеть тихо. На вскрытие их больше не повели. Анна Михайловна отсутствовала.

Глава 6. В гости к дяде Паше

Павел был пятым законным мужем Валерии Егоровны. Трудно сказать почему, но этот добродушный, покладистый мужичок был Анне особенно близок. Возможно, потому что относился к ней с сердечным великодушием и всегда защищал не самую послушную девочку от авторитарной матери. Впрочем, родного отца Анька вообще не помнила. Тот умер ещё совсем молодым, от инфаркта.

А однажды дядя Паша потерялся. Взрослый мужчина, абсолютно трезвый, в хождениях налево не замеченный, серьёзный и со всех сторон положительный, ушёл в дачный магазин за спичками и не вернулся.

Мамка впала в бешенство. Уйти, как в анекдоте, за спичками, а потом где-то зависнуть, было для неё личным оскорблением, жестоким предательством, абсолютным преступлением.

– Убью эту курву! Разорву! – горячечно орала разъярённая Бессонова, отправляясь вечером на поиски загулявшего мужа. Шестнадцатилетняя Анька всерьёз подозревала тогда голубоглазую, вечно флиртующую с окрестными мужиками соседку, но волновать раздосадованную мать опасалась. Та и так уже покрылась от переживаний розовыми пятнами, с ног до головы.

У голубоглазой курвы Павла не оказалось. Впрочем, как и у других курв. И скоро Анька с мамкой поняли, что с дядей Пашей случилось что-то не слишком хорошее. Но мать успокоилась. Мужья экспрессивной Валерии Степановны умирали с подозрительной регулярностью, и умная женщина понемногу к этому привыкла. А вот с любовницей гордая Бессонова смирилась бы едва ли.