Страница 62 из 103
Кожа пузырилась, когда горела, и эти пузыри лопались и вытекали под грубым захватом рук или более жестоким укусом клинка. Это, как я узнал, было универсальной истиной. Это касалось и орденоносцев, и солдат гвардии, и повстанцев-ривенаев, и мужчин, женщин и детей, которые ни к кому из них не относились.
Так было и с Нурой, которая — даже после того, что она сделала — была первым телом, к которому я подползл на пепелище Сарлазая. Я был уверен, что она должна быть мертва. Когда я передал ее лекарям, я испытал огромное облегчение, услышав ее тоненький, мучительный скулеж, когда листы ее кожи прилипли к зубастой ткани моей куртки.
Облегчение. Вознесение, что за гребаное слово.
Я смотрел, как мои пальцы разрывают слои ткани, как нити перетираются между ногтями…
— Макс, я подумала, что ты захочешь увидеть…
И я вернулся. Вернулся сюда, в свою спальню на западных берегах, лежа на животе на своей кровати. Смотрю на красное покрывало и растворяюсь в нем.
Я моргнул и подняла глаза, чтобы увидеть Киру, стоящую в дверях и улыбающуюся мне с необычной нерешительностью. Она держала в руках одну из своих стеклянных коробок.
— Смотри. Я вырастила эту. Только сегодня вылезла из шелка. — она подняла коробку, чтобы показать мне маленькую красную бабочку, беспокойно порхающую на вершине своего корпуса. Я едва взглянул на нее.
— Красивая.
— Я подумала, что он может тебе понравиться, потому что у него разумное количество конечностей.
Ее слова ушли на задний план. Я издал ничего не выражающий звук подтверждения.
Босые шаги Киры зашагали вперед.
— Знаешь… я рада, что ты дома на перерыв, — тихо сказала она. — Даже если это не так.
Прежде чем я смог остановить себя, я выпустил яростный смешок. Перерыв.
«Перерыв» на самом деле означал: «Ты явно собираешься сойти с ума в любой момент, и мы, конечно, не хотим видеть тебя здесь, когда ты это сделаешь».
«Перерыв» означал: «Ты ответственен за гибель сотен солдат Ордена, так что спрячься на время, пока мы решаем, кто ты — герой или военный преступник».
Но больше всего «перерыв» означал: «Меня зовут Зерит, мать его, Алдрис, и я жаждущий власти ублюдок, который хочет, чтобы все остальные кандидаты на пост архкомандующего были как можно дальше от Башен».
Что ж, это было прекрасно. Он мог получить ее. Внезапно это показалось чертовски тривиальным.
— Каково это — быть героем войны? — спросила Кира. — Он никогда этого не скажет, но даже Брайан впечатлен.
Совсем недавно было время, когда даже невысказанное одобрение Брайана было бы для меня дороже золота. Но теперь, как и звание коменданта, оно ничего не значило. Я хотел сказать ей: «Мне кажется, что в моих руках щелкают детские кости. Вот чем можно гордиться».
{Ты должен быть рад, что он наконец-то понял, на что ты способен}.
Мое сердце остановилось.
Я провел пальцами по всем своим мысленным стенам и дверям. Ни одна из них не казалась такой прочной, как раньше. После того, как Валтайн вошел и начал все перемещать, ничто не кажется прежним — и даже более того, за последнюю неделю моя голова стала более беспорядочной и запутанной, чем когда-либо.
— Мне нужно побыть одному, — огрызнулся я и не стал поднимать глаза, чтобы увидеть жалостливый взгляд Киры, прежде чем услышал, как она забрала свою стеклянную коробку и вышла из комнаты.
Я встал. Закрыл дверь. Запер ее. Затем пересек спальню и забилась в угол, упираясь лбом в стык двух стен.
{Ты сердишься], - заметил Решайе.
Конечно, я сержусь. Я попытался ухватиться за эту мысленную дверь, заменить ее, но ее вдруг стало невозможно найти.
{Ты злишься на меня.}
Ты убил тысячи людей.
Тысячи. От масштаба этого у меня до сих пор немели руки. И, за исключением слишком маленькой горстки людей, весь мир думал, что это сделал я.
{Я сделал нас героями войны.} От его нервирующего, детского смятения у меня застучало в висках.
Нас? Я выплюнул насмешку вслух. Нас нет.
Спираль боли сжалась вокруг моего разума — настолько искренняя и чистая, что слегка вывела меня из равновесия.
{Конечно, мы есть}.
Вознесенный, как я ненавидел это. Ненавидел. Из глубин этой ненависти мои ментальные стены начали обретать форму. Вот оно. И если бы я мог уговорить его вернуться, захлопнуть дверь…
Нас нет. Ты сам это сделал.
Отвлеки его. А потом…
Резкий удар отозвался в задней части моего черепа. Словно резко захлопнулась тяжелая дверь, остановившись на середине движения. Затем все волоски на моем теле встали дыбом от ощущения ногтей, волочащихся по металлу.
{Я дал тебе все, чего ты желал. Я дал тебе власть, которую ты так отчаянно хотел, чтобы реализовать свои амбиции}.
Я не хотел этого. Это было… это было ужасно. Я не хотел, чтобы это случилось.
{Ты не можешь мне лгать.}
Ты использовал мое тело, чтобы делать ужасные вещи. Мое тело. Это мое. А теперь убирайся из моей головы и дай мне насладиться временем с моей семьей.
Я не мог этого сделать. Стоял здесь в углу и шипел на себя как сумасшедший, сжимая костяшками пальцев обои. Нет, такой жизни не будет ни у меня, ни у кого другого. Первое, что я сделаю, когда вернусь в Башни, это вытащу этого монстра из моей…
{Монстр?}
Это слово потрясло меня изнутри, зажгло яростью и болью.
В яростном порыве я пытался удержать контроль — пытался захлопнуть эту дверь…
{Я отдал тебе все. Я принял твои амбиции как свои собственные. Я проглотил твои слабости. И я дал тебе любовь, которую ты не заслужил. Даже сейчас заслуживаю. Даже сейчас, когда ты называешь меня чудовищем. Если я чудовище, то кто же тогда ты?}
Белая, изнуряющая боль проскользнула под моим черепом. Мой разум начал ускользать, но я боролся с ним, набрасываясь на каждую ниточку контроля.
{Ты принадлежишь мне, Максантариус. Только мне. И ты предпочитаешь этих людей мне? Этих людей, которые никогда не поймут тебя так, как я? Людей, которые никогда не полюбят тебя так же глубоко?}
Я не твой. Я, блядь, не ТВОЙ.
Это были единственные слова, которые мой разум смог сформировать в результате этого всепоглощающего усилия, и они были быстро заглушены стеной ярости и моим собственным нарастающим ужасом.
Я чувствовал, как Решайе поднимается, поднимается и поднимается, пока мы не оказались на одном уровне. Как будто мы смотрели друг другу прямо в глаза, идеально совпадая на один ужасающий момент. Каждый из нас с одинаковой силой вцепился в контроль.
И тогда оно сказало печальным, вкрадчивым шепотом: {Ты забыл, кто ты, Максантариус}.
Я почувствовал, как выпрямилась моя спина. Мои пальцы разжались.
Нет.
Дверь захлопнулась перед моим лицом.
Стоп.
Я совершил ужасную ошибку.
Мои ноги пересекли комнату. Мои руки отперли дверь. Открыл ее.
{Ты заставляешь меня делать это}.
Я с бешеной силой бросился на собственный разум, но встретил только стену.
СТОП.
Это слово прозвучало эхом, сначала как приказ, затем как мольба. Я боролся, боролся и боролся.
Но шаги продолжались.
Комната Атраклиуса была первой, по соседству с моей. Я запомнил его недоуменную ухмылку, когда я только открыл дверь, и то, как она едва успела превратиться в страх, прежде чем его кровь забрызгала золотой ковер. Я буду помнить, как хрустят его искореженные очки под моим сапогом.
Потом была Мариска, потом Шайлия. Я запомнил два набора каштановых локонов, опаленных и горящих.
Стоп-стоп-стоп-стоп…
И все же я боролся. Я отчаянно цеплялся за свои мышцы, царапался, оставляя следы ужаса. Ты не сделаешь этого, ты не можешь этого сделать…
Мой отец. Я бы вспомнил, как он схватил кочергу, прежде чем увидел мое лицо, поднял ее изящной рукой, вылепленной десятилетиями его собственного военного опыта. Как при виде этого во мне взыграла нездоровая надежда, как я бросил все силы на то, чтобы ухватиться за истертую нить контроля и заставить свое тело застыть на мгновение — всего на одну долю секунды. Сделай это, молился я. Сделай это быстро.