Страница 63 из 103
Но когда он узнал меня, он замешкался, лишь на время, чтобы наклонить запястье и перенаправить острие с моего горла на плечо. Слишком долго. Нить ускользнула от меня, и я на всю жизнь запомнил тот тошнотворный угол, под которым эта кочерга выходила из его горла.
Потом Вариаслус. Я помню, как он схватил меня за запястье, тонкие пальцы были слишком испуганы, чтобы оттолкнуть.
Моя мать. Я бы запомнил одну-единственную растерянную морщинку между ее темными бровями, то, как кончики ее пальцев коснулись моего лица, когда она падала.
А потом я вышел в подъезд и стоял там в массивной, гулкой тишине. Мои ногти все еще слабо царапали стеклянную стену, отделявшую меня от тела.
Ты убил их всех. Ты убил их всех.
Фраза зациклилась в бешеном, легком дыхании.
Мои глаза уставились на дверь, наблюдая, как слабеющий солнечный свет пробивается сквозь украшавший ее полукруг витража. Мы вместе тлели в остатках гнева Решайе, стоя на пороге жуткого, неуверенного спокойствия.
Я надеялся, что мое отчаяние скроет мою неправду.
Но потом оно прошептало: {Ты не можешь лгать мне, Макс}.
И когда мои пальцы сомкнулись вокруг входной двери, моя борьба началась заново, с новым отчаянием — неумолимым с каждым шагом моего тела через лес, к знакомому сараю.
Пожалуйста. Пожалуйста. Я никогда раньше никого ни о чем не умолял. Ни разу. Даже в Сарлазае. Прости меня. Я был неправ. Ты всегда был прав.
Мои руки распахнули дверь сарая.
Кира сидела на коленях на полу, зеленая змея обвивала ее руки.
Пожалуйста, — взмолился я. Я больше никогда не буду с тобой бороться. Не делай этого. Я сделаю все, что угодно.
Наступило мгновение тишины. Я почувствовал, как внимание Решайе переключилось на меня, в тихом раздумье.
В этот момент я воспользовался его кратким отвлечением. В безумном порыве я попытался взять под контроль собственное тело.
Палец моей левой руки дернулся.
Я вскинул голову, чтобы посмотреть на эту руку и поднести ее к лицу.
Гнев. Растущий гнев. {Я же сказал тебе, ты не можешь мне лгать}.
И какая-то сила толкнула меня назад, отбросив на задворки собственного разума.
Я бы вспомнил, что Кира была единственной, кто пытался сопротивляться — жалу молнии, которая выскочила из кончиков ее пальцев, как только она упала на землю, даже когда пламя поползло по ее одежде.
Я бы запомнил, как быстро эта зеленая змея перескочила с ее руки на мою, вонзив свои клыки в мое запястье.
Больше всего я запомнил бы ее лицо — мое лицо — когда она смотрела на меня сквозь пряди длинных черных волос.
И я едва — только едва — вспомнил, как на меня снова навалилась давящая тяжесть моего собственного сознания. Дрожь от шепота Решайе: «Теперь у тебя нет никого, кроме меня».
Когда мы вместе погружались во тьму.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Тисана.
Я проснулась от рвотных позывов и рыданий одновременно.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, где я и кто я. Еще больше, чтобы понять, что голос, который выкрикивал их имена, был моим.
И еще дольше, чтобы понять, что другой человек держит тазик под моим лицом, собирая мою водянистую рвоту, в то время как другая рука убирает с моего лица матовые волосы.
Боги, как больно. Было так больно, что я не могла даже дышать, не могла думать, не могла сориентироваться в этом просачивающемся горе. Я никогда не встречала их. И все же я знала их так близко, что чувствовала их смерть, как кислоту в открытой ране.
Низкий голос шептал:
— Дыши. Дыши. Дыши, — так же ровно, как биение сердца. Моя рука протянулась и нашла тепло кожи.
Я сразу поняла, кто сидит рядом со мной.
Я подняла лицо и увидела в темноте призрачные очертания лица Макса, эти яркие, неестественные глаза блестели. Его вид пронзил кинжалом мое нутро до самых легких.
Мои пальцы сжались вокруг его пальцев. Настоящий. Он был настоящим.
Я задыхалась:
— Они все… Они все…
— Я знаю. — низкий, болезненный шепот. — Ты говорила во сне.
Я издала крик, который вырвался из глубины моей души.
И я почувствовала, как руки обхватили меня, притянули в объятия, которых я жаждала, хотя мне было очень, очень грустно.
— Ты не должен быть здесь, — рыдала я, прижимаясь к его коже. — Ты не должен был быть здесь.
Улетай, — умоляла я. Даже когда я, как всегда предательница, притянула его ближе. Улетай от всего этого.
Я почувствовала, как его спина вздрогнула от прерывистого вдоха.
— У них больше нет ничего, что могло бы удержать тебя, — сказала я между рыданиями. — Нет ничего — ничего, что заставило бы тебя остаться.
— Не надо. — его шепот был сырым и горловым. И я почувствовала, как его слезы смешались с моими, горячими на моей щеке, когда наши тела прижались друг к другу. — Не будь дурой.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Макс.
Прошло примерно тридцать семь минут, прежде чем я понял, что обманываю себя.
Неделю назад я вырвался из Башен, убежденный, что у меня нет иного выбора, кроме как отделиться от всего этого. Я отказался участвовать в интригах Ордена и помогать им использовать Тисаану еще больше, чем уже невольно использовал.
Я вернулся домой. И стоял там, на краю своего участка, пошатываясь от гнева, отчаяния и дезориентации, вызванной путешествием по Стратаграмме, и просто смотрел на него. Мой маленький каменный домик и это дикое, заросшее цветами пространство. Это был прекрасный день — солнце, легкий ветерок, порхающие бабочки и все такое.
Идиллия. Бастион мира и спокойствия.
И в этот момент я возненавидел его.
После смерти моей семьи я потерял годы на наркотики, вино и бесцельное блуждание. Возможно, более медленный вид самоубийства. И когда я, наконец, выбрался из этого саморазрушения, я построил коттедж, слишком удаленный от мира, чтобы беспокоиться. Я посадил сотни и сотни цветов и сказал себе, что они — все, в ком я нуждаюсь. Все равно лучше, чем люди, — бормотал я про себя. За ними проще ухаживать. Более предсказуемы. И гораздо красивее.
И, если честно, цветы не сделали того, что сделала Тисана. Они просто сидели там, покачиваясь на ветру, не собираясь подниматься и продаваться организации, которая разрушила мою жизнь. Мне не нужно было бегать и умолять их не заключать кровный договор с Зеритом Алдрисом.
Но они также были статичны и молчаливы. Они были проще, да, но они не шептали по ночам истории о потерянных землях, не шутили и не смеялись. Они были более предсказуемы, но у них не было мечты о лучшем будущем, амбиций, надежды. Они были красивы, но они не могли сравниться с живой красотой Тисаны, которая немного менялась каждый раз, когда я смотрел на нее, как будто я открывал новую захватывающую грань в каждом ее выражении.
Я просто стоял там, и в один момент меня поразила моя собственная самозабвенная трусость.
Я провел годы в самодовольной уверенности, что я каким-то образом морально превосхожу других за то, что уклоняюсь от мира, который жесток, несовершенен и сложен.
Моральное превосходство, мать его. Я, сидящий здесь наедине с цветами, пока Тисана страдала. Я, живущий в этом коттедже, который стал ее домом так же, как и моим, возвращающийся к бессмысленной жизни и говорящий себе: «Ну, это единственное, что я могу сделать».
Я опустился на колени. И в течение тридцати минут я сидел там, приходя в себя от того, что собирался сделать.
Когда я снова встал, мое решение было принято.
Теперь Тисана лежала, прижавшись к моей груди, и спала. Хотя я достаточно помнил о времени, проведенном с Решайе, чтобы понять, что это было больше похоже на потерю сознания, чем на «засыпание». Время от времени мои пальцы опускались к внутренней стороне ее запястья, ощущая теплое биение крови под хрупкой кожей.