Страница 84 из 85
Прошло три дня, а он до сих пор не осознал потери. Не чувствовал ее. Он вообще ничего не чувствовал.
Пусто в доме? Да. Скучно? Нет, тоскливо, – особенно бесконечными синими вечерами. Зато и спокойней ведь. Покоя, вот чего, оказалось, не хватало ему все время. Да где уж его обрести, в их смешной квартирке? Любил ли он сына? Да? А где же, в каких подвалах души оказалась запрятана его любовь? С любовью так, с ней никогда ничего не ясно. Нервов едва-едва хватало на Сашку одного, куда уж тут мечтать о троих? И вот, в итоге, он сидит в одиночестве, в тоске, хоть и в покое, и тупо пытается разобраться во всем.
Разобраться в ситуации.
Было ли предательство? И кто кого предал?
Они познакомились на школьном балу. Бал назывался «Золотая осень». Да-да, снова осень. Позже в их городе стали выпускать плодово-яблочное вино с таким название, гадость несусветная, в обиходе именовалось «Зося». Но это было уже значительно позже. Бал же, как и положено школьному балу, был безалкогольным. Старшеклассники накачивались вином в закусочной напротив школы, и, осмелевшие, перебегали дорогу в неустановленном месте, возвращались кружить в актовом зале и тискать школьных подруг под звуки вальса.
А что же он?
Он в те времена предпочитал отсиживаться в углу, причем, совершенно трезвый. При этом сгорая от желания танцевать, нравиться, быть в центре внимания – и задыхаясь от стеснительности одновременно. Смущение пересиливало многократно. Такое вот в наследство неведомо от кого ему досталось внутреннее богатство, которое он долго, очень долго не мог переварить, усвоить. Остаться с девчонкой наедине? О, Господи, только не это! И что ему с ней делать? Да уж лучше смерть на месте!
Был, был такой пунктик. И кто его знает, как все сложилось дальше, если бы вдруг не объявили Белый танец.
Белый-белый.
Он помнит до сих пор пьянящий тот коктейль, дикую смесь восторга и ужаса, взаимопроникновения «да» и «нет». Но «нет» уже не существует, «нет» больше невозможно! Он запомнил внезапную пустоту в груди – оборвалось вдруг и ухнуло куда-то в темные глубокие подвалы сердце. Как подгибались ноги – тоже помнит. И как рука дрожала, ложась на ее талию.
Ее сияющие глаза, конечно, не забыть. Она, как признавалась позже, тоже была на грани обморока. За гранью, где-то в другой реальности.
Они оба там были, и встретились – в другой реальности.
Раз два три, раз два три... Белый, белый вальс, три четверти.
Точно открылся другой мир, переполненный неизвестными ему раньше ароматами, звуками и ощущениями. Кружилась голова от танца и от запаха и жара ее пылающего тела – неизвестно, от чего больше. Она, возможно, знала, уже тогда, чего хочет и на что идет. Он ничего не знал заранее, но узнал в тот миг. Судьбу не выбирают, на нее себя обрекают – добровольно. Поэтому, запоздалые стенания по поводу ее несправедливости смешны и неуместны.
Люди сходятся и расходятся, как волны в бескрайнем море, сливаются в бесчисленном множестве комбинаций и сочетаний, чтобы, если совпадет все, что должно совпасть, дать на выходе нечто совсем иное, новое. Природа, – а, может, тот, кто выше и ее, – пребывает в постоянном поиске, все время перебирает варианты, ищет золотую комбинацию. Найдет ли? Что, если найдет? Продолжит поиск или вернется обратно, начнет с начала, обратится к тому, что уже было отвергнуто? Движение вечно, хоть и относительно. Поэтому люди продолжают сходиться, и расходиться, и вновь сходиться. Ищут, пока обладают инерцией движения. В этом брожении проявляется высший закон, не стоит впадать в уныние и панику. Попробуй выяснить, окончательно ли шов разошелся, или есть надежда, что возможно его стянуть?
Когда они поженились, никто не удивился, не пожал плечами недоуменно. Их сближение было неотвратимо, неизбежно. Как встретились, как полюбили – в том видели все, и они сами в том числе, промысел Божий, не иначе. Кто же еще смог бы одарить их друг другом? Только Бог. Судьба. Он существует! И он благоволит им, – вот доказательство!
Благоволил.
А теперь-то что? Как понимать все, что случилось?
Их встреча была чудом. Громадным, необъяснимым и внезапным волшебством вселенских воистину масштабов. Для них вселенная распахнулась сверх всех пределов. Что естественно, ведь им было все равно – где быть, где жить. Нет, нет – где возжигать огонь любви. В любом уголке вселенной им было одинаково уютно и тепло. Когда – вместе. Да, да, то самое – рай в шалаше.
Был и шалаш, и рай, и чудо преображения души. Все необычно, все возвышенно, совсем-совсем не так, как у других. Иначе ведь быть не могло, другие – это другие. Ни у кого из них нет ее, ни у кого – его. Они есть лишь друг у друга, друг для друга и друг в друге. О, как это чувство необычности, уникальности, неповторимости их любви согревало и поддерживало обоих! До того что даже прелести гарнизонной жизни не могли смутить их, заставить сердца забиться вразнобой.
Все гарнизоны чем-то похожи один на другой. Прежде всего, людьми, их наполняющими, и естественно, отношениями между ними. Просто удивительно порой бывает, на сколько групп и группочек, слоев и прослоек может разделиться столь немногочисленная, в сущности, общность. Это летчики – и все остальные. Командиры – и все остальные. Те, кто послужил за границей и те, кто там не побывал. И по принадлежности к разным частя: базовские, полковые, транспортники, истребители, молчуны, связисты – и прочие, прочие... Господи! И у каждой группы или группочки свое особое, не подлежащее сомнению представление о собственном месте в обществе. Удивительно, как им удавалось удерживаться вместе между другими. А чему тут удивляться, собственно? Попросту им хватало общества друг друга, вот и все. Свои были чувства, мысли, и взгляды на все – свои. Заносились? Возможно. С чьей-то точки зрения. Но какое им было дело до чужих точек зрения? Никакого. Потому что были они единственными и неповторимыми. Были, были... До недавнего времени и оставались ими.
А потом их настигло горе.
Сын, их первенец, которого ждали с таким нетерпением, родился мертвым, не возвестив о своем прибытии в мир. Страшный удар. Катастрофа. Как они выбрались из нее? Как смогли сохранить друг друга? А ведь, признаться, временами он думал, что Люси никогда уже не выйдет из больницы. Она долго и мучительно болела, неделями никого не узнавала и совсем не разговаривала. В мыслях, очевидно, уносясь в те дали, куда ушел их не рожденный сын. И не торопилась возвращаться обратно, как будто пытаясь что-то вымолить – там, или о чем-то договориться – с Тем. Ее отлучки за пределы становились все продолжительней, казалось, еще немного, и она совсем поставит крест на своей жизни – здесь.