Тавро Лилит

Потом они что-то пили в небольшом дешёвом ресторанчике на семнадцатом уровне. Сатрэм запомнил этот день, потому что это был последний день из тех, что связывали его с прежней жизнью, с Милоликой.

– Они совершенно вышли из-под контроля, – говорил коллега, имея в виду крепускулов. – Сомнений нет, их цель – тотальное господство!

Его глаза лихорадочно блестели.

– Только представь себе размах силы, которой обладают эти твари! – фанатично продолжал он. – Трансглюкация, деформация реальности, создание иллюзий – вот их неполный арсенал. Мы требуем от властей Актории искусственного регулирования популяции этих существ. Все, чего добивается наша организация – это право жить не прячась, ведь мы истинные хозяева Актории. Скажу тебе так: мир между людьми и крепускулами невозможен. Всё, чего добиваемся мы – возможность жить так, как того желают люди, истинные хозяева города.

– Кто это, «мы»? – перебил Сатрэм.

– Члены организации «Лига противодействия», – слегка понизив голос, но заявил коллега. – Власти не имеют права игнорировать нас! К нам присоединилась вся элита Актории.

– Нокакжебытьскатаморфами, людьми, подвергшимсявоздействиюкрепускулов, инезавершившимциклпревращения? –заметилСатрэм. –Имтрудно. Человеческоеобществобольшенепринимаетих. Какимбыть?

– А нападения катаморфов на горожан, грабежи и множество других преступлений? – парировал коллега. – Разве это не достаточные основания для того, чтобы считать их угрозой?

– Но...

– Сатрэм, – с горечью произнёс коллега. – Мы, учёные Актории, должны чувствовать свою ответственность за происходящее. Разве не наша вина в том, что мы, проповедуя так называемое «саморазвитие» и «самосовершенствование», тем самым повышали количество потенциальных катаморфов? Разве не наша вина в том, что мы использовали новые разработки, повышая мозговую активность? И когда явились крепускулы, эти огромные человекоподобные бесполые существа, тупые и невероятно сильные, они оказали на людей воздействие, подавляющее волю. Рождённые за пределами физического мира, они черпали ментальную энергию людей. Множась день ото дня, они словно раскидывали невидимые сети, в которые попадались легко внушаемые и управляемые люди, постепенно меняя этот город и его обитателей. Чтобы избежать столкновений с крепускулами, город поднимался на сваях всё выше и выше, но нижний город буквально кишит ими. Особенно возле Сен-Долор, вот уж настоящее логово! Надо было сразу предать его огню, но мы упустили время, и теперь нижний город кишит ими. А мы? Мы не способны даже контролировать появлениекатаморфов. Но выход есть. Тотальная проверка на потенциальную предрасположенность с самого рождения! Полное сканирование мозга с последующей блокировкой потенциальных способностей путём нейрокоррекции! Только это способно повысить безопасность!

– Но…

– Принятыенамимеры, - настаивал коллега. - Абсолютно адекватная реакция на инородные элементы, угрожающие всеобщей безопасности! Мы не имеем права отказываться от контроля. Ради человечества!

Прядь белёсых волос упала на его лицо, раскрасневшееся от возбуждения. Смахнув её резким движением головы и упершись локтями в стол, он посмотрел в лицо Сатрэму.

– Ты что, – с угрозой спросил он. – Предлагаешь терпеть эти нарывы на теле общества? Эти гнойники, которые в любой момент могут лопнуть и похоронить всех нас в зловонном хаосе?

Сатрэм слушал вполуха, потому что утратил интерес ко всему, что оставалось за пределами его нынешнего существования.

– …заметь, наблюдается чёткое разделение пространства, – брызгая слюной, продолжал коллега. – Нам совершенно очевидно, что Актория – это, своего рода, место отделения «зёрен» от «плевел». Ты понимаешь, что я имею в виду, Сатрэм? Ведь ясно же, что людей крепких, твёрдых в своих убеждениях не изменить.

– Да что ты знаешь об этом! – отвернувшись от непонимающего взгляда собеседника, прохрипел Сатрэм.

– Я знаю одно, – сказал коллега. – Если нам не удастся изменить положение дел сейчас, то потом от Актории останется гарь и пепел.

Сатрэм поднялся из-за стола.

Пепел и гарь остались от его жизни, от личности.

Истина заключалась в том, что он уже не тот, кем был прежде.

***

В огромном холле, отделанном чёрным мрамором и зеркалами, под потолком, украшенном фреской, и среди великолепных копий античных статуй Сатрэму удалось немного расслабиться.

Но от ада, который внутри, не скрыться.

Консультация у специалиста и, возможно, последующая нейрокоррекция неприятная, но необходимая мера. И это решение он принял сам.

Сатрэм глядел на себя в зеркало: неподвижные глаза, холодный взгляд из-под нахмуренных бровей, высокий лоб. Лицо состоявшегося человека. Но он отлично понимал, что уже не тот достопочтенный акторианец, каким был раньше.

Сатрэм опустил веки, и словно из сумерек погрузился во тьму. Ему вспомнилось, как он удивлялся, зачем Милолике накрасили лицо, прежде чем положить в капсулу и отправить её в погребальный огонь.

В голову снова пришла и стала более отчетливой мысль о самоубийстве.

Он не боялся смерти, он желал её.

Смерть – единственный опыт, который предстоит постичь абсолютно всем живым существам. Он знал, как всё случится: туннель, яркий свет… Сверхчувственное восприятие. Последний всплеск активности головного мозга. Это может продолжаться около часа.

Умирать трудно. Но жить наедине с угрызениями совести труднее.

Лицо Милолики продолжало вращаться перед глазами.

– Вы на приём? – услышал Сатрэм и оглянулся.

На противоположной стороне холла возле дверей стоял смуглый темноволосый человек невысокого роста.

– Простите, что вы сказали? – смущённо откликнулся Сатрэм.

Мужчина подошёл ближе.

– Доктор Тала, – представился он и пригласил. – Прошу вас.

Тала вошёл первым и, громко стуча каблуками, направился к массивному деревянному столу.

Осматривая кабинет нейропсихолога, Сатрэм поразился гармоничному балансу тёмных и светлых оттенков: насыщенный синий, белый, коричневый, натуральное дерево, металл, стекло. В просторном окне за спиной Тала, как надежная опора хозяина комнаты, громоздились башни небоскребов. Впрочем, сорок третий уровень, достаточно высокая ступень социальной лестницы, чтобы не беспокоиться о завтрашнем дне.

Врач сидел за столом так, что мог контролировать дверь и не быть застигнутым врасплох. Сатрэм почти физически ощутил, что рабочий стол из чёрного дерева – центр всей комнаты, он как бы фокусировал всю энергию.

– Расскажите о ваших проблемах, – попросил доктор, откидываясь на спинку кресла. – И поподробнее.

Сатрэм долго подбирал слова, способные передать то, что стало его кошмаром.

– Между спиной и грудью, – наконец, произнёс он. – Там постоянно болит. Ноет. Нет, скорее, чувство лёгкой ломоты. Но это не самое страшное.

Он помолчал.

– Как вам это объяснить... В моем восприятии числа и буквы приобрели совершенно определенные цвета. Теперь буква «м» неотделима от синего, а «л» от жёлтого. Я ощущаю не только цвет, но и вкус, текстуру слов.

– Синестезия, – буднично, словно стараясь удержать Сатрэма в пределах объяснимого, произнёс Тала. – Неврологическое явление. Цвет воспринимается сразу несколькими органами чувств, через ассоциации со звуком, текстурой, вкусом и формой. Вообще люди «видят» разными способами. Одни получают информацию в виде образов или снов; другие воспринимают внутренние миры через звуки и слух; третьи «видят» при помощи обоняния, осязания или вкусовых ощущений.

– От этого можно сойти с ума, – пробормотал Сатрэм.

– А для творческих людей – это подарок судьбы, – вновь улыбнулся Тала. – Синестезия стимулирует творчество.

Прищурившись, врач наблюдал за ним.

«Он хитёр», – подумал Сатрэм, глядя в глаза психоневрологу. – «И, кажется, прекрасно знает, что происходит со мной».

Тала улыбнулся. Зубы у него были крупные и слегка желтоватые. Как у лошади.