Тавро Лилит

В сборник вошли рассказы в жанрах мистики, фентези и фантастики.

Белый лес

Власовы дети

Волчья квинта

За тьму в ваших глазах

Змея подколодная

Ночная стража, или Кто убил капитана Хассельбурга?

Скудельница

Стрела скифа

Тёмная лошадка

Третий дар Хварны

Тавро Лилит. Из гари и пепла...

Чёрный ящик

Фарфоровый город

Тавро Лилит

Белый лес

Садись поудобней, мой друг, ибо ты пожелал, чтобы я поведал тебе о боевых походах и чудесах, встреченных мной на этом длинном пути, и рассказ этот не будет короток...

То было время, когда императоры Рима и Константинополя боролись за провинцию под названием Паннония, земля которой, лежит у истоков Дуная и подножия Белых Альб[1].

На этой земле, покрытой густыми лесами, когда-то жили кельты, к потомкам племени которых, как ты знаешь, я принадлежу.

С тех пор, как Рим был разграблен и сожжён кельтами, римляне уже не могли жить спокойно, зная о существовании возле границ народа, способного захватить «вечный город». Да и слишком остро в те времена стоял земельный вопрос в империи, чтобы можно было пренебречь этими богатыми и плодородными землями. Римляне старались поддерживать союз с жителями этих придунайских территорий, а вскоре присоединили их к своей державе. Тогда-то в этих краях и появились две провинции – Реция и Норик. Частично сюда входила и Паннония.

По всей Паннонии протянулись великолепные дороги, а там, где прежде были кельтские поселения, римляне строили крепости. При слиянии нескольких полноводных рек стоит и Сегестика – лучший город во всей Паннонии, построенный кельтами в незапамятные времена. За её крепкими стенами кроме римских войск, находили укрытие и ремесленники, и купцы, и чиновники, и иной люд.

Сисция – так называли этот город римляне – постоянно переходила из рук в руки то Риму, то Константинополю. Паннонскую провинцию охраняли два пограничных легиона, три пехотных и четыре кавалерийских когорты, да в придачу два отряда конных стрелков. Всего около десяти тысяч человек с внушительным запасом вооружения. Но это были времена, когда Рим уже утратил былое величие, а его армия славу непобедимой. Всё чаще варвары заставляли римлян потесниться, и было немало племен, совершавших грабительские набеги на земли паннонских римских провинций.

Но гунны… Они наводили настоящий ужас своими стремительными атаками. При царе Ругиле их натиск усилился. Константинополь оказал помощь Риму лишь тем, что принял на себя их главный удар.

Гунны стёрли с лица земли римские оборонительные рубежи и захватили придунайские провинции. Одна за другой пали римские крепости на Дунае, и орды гуннов растеклись по Паннонии, уничтожая всё на своем пути. Римское войско, выступившее навстречу, подвергалось постоянным нападениям подвижных конных гуннов. Они появлялись внезапно там, где их никто не ждал. Среди нас поговаривали даже, будто гунны произошли от браков женщин, сосланных за колдовство в пустыню около Мэотийского болота[2], с местными злыми духами, так жестоки и коварны они были.

В этой непрерывной войне гуннская знать обогащалась стадами скота, рабами. Их дома топали в роскоши – ковры, цветные шерстяные и шелковые ткани, бронзовые зеркала, узкогорлые вазы из белого нефрита. Тысячи людей были угнаны в рабство. Ужас опустошения веял над этими землями.

Паннония стала центром гуннской державы, а восточноримский император платил Ругиле золотом.

В одном сражении армия римлян была рассеяна, а наш отряд конных стрелков был разбит, и мы, оставшиеся в живых, отступали, прячась в густых паннонских лесах. Мы двигались на восток, к Сегестике, едва приметными тропами, подальше от оживлённых дорог.

Была ночь на Самайн[3], короткий промежуток времени, не принадлежащий ни прошедшему, ни будущему году. Весь день дул непрерывный, обжигающе ледяной ветер, а к вечеру стало ещё холодней. Люди валились с ног от холода и усталости, и командир приказал остановиться. Меня ранило гуннской стрелой, и рана нестерпимо болела, но я был молод тогда и мог держаться на ногах. Мы решили разбить лагерь в лесу и переночевать. Несколько человек из отряда отправились собирать валежник для шалаша и хворост для костра.

Среди них был и я.

В поисках сухого валежника я уходил в лес всё глубже и дальше, как вдруг неожиданно ветер стих, и пошёл крупный снег. Не знаю отчего, но мне стало теплее.

Я шёл и шёл, не останавливаясь, не смея остановиться, влекомый неясным желанием идти, до тех пор, пока не оказался в самой чаще, в неком странном месте. Может быть, оно показалось мне странным оттого, что всё вокруг покрывал белый снег, и стояла оглушительная тишина? В какое-то мгновение мне даже показалось, что я умер и обрёл последнее пристанище среди белого мёртвого покоя. Обессилев от постоянной боли, я присел, прислонился спиной к стволу дерева и закрыл глаза.

Может быть, мне суждено было замёрзнуть и умереть, сидя так под тихим снегопадом, но вдруг послышался хруст сухих веток, и я ощутил чьё-то присутствие. Мышцы мои привычно напряглись, и я невольно нащупал рукоятку меча. С огромным трудом и нежеланием я поднял тяжёлые веки и увидел перед собой прекрасное женское лицо. Широко открытые глаза цвета ясного неба в погожий день смотрели со спокойным любопытством. Белая кожа, казалось, излучала свет. Красным золотом полыхнула прядь волос, выпавшая из капюшона алого плаща, накинутого на плечи незнакомки.

Девушка сидела напротив, и какое-то время мы молча смотрели друг на друга.

Наконец, она сказала:

– Меня зовут Авлари.

А я… так обессилел, что не мог отвечать и едва произнёс своё имя:

– Зорсин.

Она кивнула.

– Я вижу, тебе совсем худо. Ты ранен? Я могу помочь. Пойдём, здесь неподалёку мой дом.

И она протянула мне хрупкую руку, оказавшуюся неожиданно сильной.

Я с трудом поднялся, и мы побрели.

Снег падал и падал, и в этой абсолютной белизне мне вдруг на мгновенье показалось, что я ослеп.

Шли мы недолго, и вскоре за очередным заснеженным кустом или большим сугробом, показался маленький домик. Он приютился под одной из елей, таких высоких, что их верхушки, да ещё в снегопад, невозможно было рассмотреть.

Пока Авлари открывала ветхую дверь, я прислонился к стене.

Деревья плотно обступили домик. На клокастой еловой ветке я заметил большого чёрного ворона. Смежив морщинистые веки, спрятав голову в плечи, он сидел так неподвижно, что, казалось, древняя птица спит. Но неожиданно ворон открыл глаза и посмотрел на меня так, что сердце моё замерло. Он словно видел меня насквозь.

Наконец, Авлари позвала:

– Входи, Зорсин.

В ту же минуту ворон взлетел, взмахнув тяжёлыми крыльями и сбив с ветки снег.

А я перешагнул высокий порог.

Мне в ноздри ударил терпкий запах сухих трав.

Авлари сбросила плащ, и встала передо мной. На деревянном столе едва теплился огарок свечи, и в слабом мерцающем свете вспыхнуло красное золото её волос.

Она протянула мне кружку вина, смешанного с водой. Я поднёс её к губам и стал жадно пить. С каждым глотком тело наполнялось теплом. Очаг в доме ещё не успел остыть, и пахло так вкусно, что голова пошла кругом.

Всё, что происходило со мной с этой минуты, и сегодня кажется сном. Пожалуй, я даже не стану утверждать, что это случилось наяву. Голова, словно наполнилась туманом, все чувства были обострены, а сознание притуплено. Осталась только одна мысль, за прожитые годы истончившаяся как старый меч, один вопрос – кто она? Может быть, это была сама Хозяйка Туманных Гор[4], что тёмными ночами подстерегает путешественников, встречая их волшебным светом своей совершенной красоты, чрезмерной холодностью и излишним спокойствием? Стоило ей улыбнуться, и путники по своей воле следовали за ней в потусторонний мир, забывая этот.