Тавро Лилит

– Какая древняя метафизика, – сказал он. – Пространство, время, энергия, материя... События можно датировать, описать причины и следствия поступков. Да, это можно сделать. Но ничего нельзя исправить, повторить! Именно поэтому жизнь – чудо.

– Но в каждой жизни, в каждой истории есть что-то общее, похожее на множество других, – возразил старец. – Хварна может даровать тебе день. Один единственный. Тот день, в котором ты хотел бы жить вечно. Выбирай… Планета Эсти – обитель Хварны. Восходы и закаты, которые ты наблюдаешь, только иллюзия. Все мы здесь живём вне времени. Не спрашивай, как ты попал сюда, ибо это милость Хварны, необъяснимая и непостижимая.

…Дома, лежа на узкой постели, Рэй пытался справиться с переполнявшими его чувствами, воспоминаниями, изменчивыми до неузнаваемости. Это были грёзы о минувших днях, среди которых не было ни одного одинакового или лишнего дня. Всё было центром и источником энергии, жизни. На Эсти чувства немного сгладились. Но порой память вдруг начинала мучить его с новой силой.

Итак… я мёртв. И райское существование на Эсти только иллюзия жизни. Но я могу выбрать один день.

И тогда ему вспомнилось.…

Это был день накануне отправления в последнюю экспедицию, который они провели в их усадьбе на берегу океана.

В воздухе уже веяло зимой. Выпал первый снег, и они выбежали из дома, ходили, оставляя на снегу забавные следы, смеялись. А потом поднялись в спальню. Он сел на край кровати, а Рамна встала напротив у окна. Несколько минут пристально глядела на него.

Он растворялся в воспоминаниях – её бледные гладкие руки, прикосновения, взгляд. Вспоминая годы, прожитые с Рамной, снова и снова перебирая прошлое, он так сливался с ней, что чувствовал на щеках её горячее дыхание, тёплые губы...

Это был день между осенью и зимой. И всё было так, будто они знали, что это их последний день вместе…

4.

…Учитель коснулся сознания Рэя. Невидимый, полный уверенности и надёжности жест...

В угасающем сознании Рэя проносились обрывки мыслей... Миг, рывок... и заплясали разноцветные сполохи, вихри. Но где-то в глубине его существа всё ещё пульсировала крупица прежней памяти.

Он словно застрял между точкой воплощения и точкой распада, вращаясь в хаосе межпространственного водоворота. Ощущение холодных, скользящих потоков энергий. Ни изображений, ни смыслов... Только чувства, яркие и очень сильные.

Вдруг всё исчезло – контуры, объёмы. Только золотистое сияние.

Он медленно соскальзывал в запредельный холод изначального. Древнейшие миры, отдалённое будущее...

Золотистое сияние погасло. И вспыхнуло вновь.

Рэй не знал, находится ли он где-то в центре или, может быть, на краю Вселенной, в точке, где рождается всё: звёзды, циклы жизни. Ему казалось, он наблюдает рождение миров: высокие белые волны налетали откуда-то из мрака, заливая берег изначального.

Вдруг словно чья-то холодная рука скользнула по лицу.

Мир вернулся в виде костюма астронавта межгалактического флота Земли. Мир, в котором существовало только одно имя: Рамна.

На далёком горизонте мелькали закатные сполохи. Воздух вибрировал.

…Она сидела на золотой ленте песка, у самой воды, сама золотистая, сверкающая, и чертила что-то пальцем на песке, тут же старательно всё стирая.

Видимо, то чего она хотела, нелегко нарисовать.

– Рамна, – произнес он одними губами.

Она поднялась и пошла ему навстречу. Женственная, как сама природа.

Весь мир отдалился, и больше ничто не имело значения.

Это был самый счастливый день.

И Рэй знал, что этот день продлится вечно.

Тавро Лилит. Из гари и пепла...

Поднималась молчаливая заря. Мрак, оккупировавший город ночью, неохотно отступал, прячась в провалах, разломах, трещинах.

Спасаясь от пронизывающего холода, Сатрэм спешил к Сен-Долор, единственному месту во всей Актории, где он чувствовал себя в безопасности с наступлением утра. Время от времени озирался, не преследует ли кто? Он знал, как ненадежна и изменчива стылая предутренняя мгла.

От пробоины в стене полуразрушенного дома, выпустив облако едкого дыма, отъехала машина Акторианской патрульной службы. Увернувшись от света фар, Сатрэм спрятался в ближайшем закоулке.Он умел оставаться незамеченным. Он, странное ночное существо, изгой, катаморф.

Сатрэм накинул на голову капюшон и, низко опустив голову, перебежал на другую сторону улицы. Пройдя несколько метров вдоль высокой чугунной ограды, свернул с дороги и вышел на соборную площадь.

Сотканный из мглы и света, отливающего красным там, где сохранились стёкла витражей, Сент-Долор вздымался к небу. Чистая готика – строгий фундамент, стрельчатые арки, шпили, башни, пинакли, химеры и горгульи по краям контрфорсов. Казалось, это строение существовало всегда, на протяжении всех дней и ночей, до начала дней. До Кольца...

Направляясь к западному входу, Сатрэм пересёк площадь, влажную от росы, и прошёл мимо мёртвого фонтана, покрытого толстым слоем бледно-зеленой ряски. Земля у стен собора, липкая и вязкая, при каждом шаге чавкала, неохотно отпуская ногу. Здесь, на почве богатой мёртвой органикой, густо разросся просвирник, до самой зимы обжигающий глаза кроваво-красными цветами.

Через потайную дверь проник в западный неф. Возле центральной колонны опустился на колени. Сунул окоченевшие пальцы под слой мха, нащупал отверстие люка и потянул на себя тяжёлый металлический круг. В ноздри ударил тошнотворный запах.

Сатрэм сошёл вниз на несколько ступеней, осторожно опустил крышку и, прислонясь спиной к стене, откинул голову назад. Затылком он почти физически ощущал, как, цепляясь за известковые швы между камнями, ползут вглубь почвы корни растений, изо всех сил стараясь как можно прочнее укрепиться в ней.

«А вот люди оторвались от своих корней», – думал Сатрэм. – «В борьбе за выживание о многом успели позабыть».

Новая Актория, по сути, так и осталась хрупкой конструкцией, отчаянно нуждающейся в защите. Бетонные сваи, опасно высокие и, при всей кажущейся надёжности, возносили город слишком высоко, к самому небу. Но к небесам ли?

Осторожно, ступень за ступенью Сатрэм начал долгий спуск по крутой полуоборотной лестнице. От бесчисленных поворотов кружилась голова, его окружал зловонный мрак, но выпуклые фасеточные глаза отлично видели в темноте.

После того, как Актория вычеркнула его из списков законных обитателей, он устроил здесь что-то вроде норы. Сатрэм не знал, почему в ту ночь оказался именно в катакомбах Сен-Долор, – случайно или сработало что-то вроде инстинкта, – но здесь, среди древних, но ещё очень крепких нормандских стен он чувствовал себя защищённым.

Его бил озноб, любые попытки согреться бесполезны. Единственное, чего можно добиться, спустившись в сырое подземелье, – это перестать ощущать резкие порывы ветра. Но ему необходимоукрытиенакакое- то время, прежде чем он отомстит этому городу. И он не знал, надолго ли?

Сатрэм достиг площадки, где находился вход в один из горизонтальных ярусов. Бесконечно длинная галерея низких сводов терялась в темноте. Сатрэм поскользнулся на чём-то липком.

– Вот дерьмо! – ругнулся он.

Из проёма хлынула волна ледяного воздуха. Это вспорхнул и заметался, ударяясь крыльями о стены, испуганный микрохироптер.

– Ну, ну, успокойся, Просперо! – устало проговорил Сатрэм, подставляя локоть.

Вцепившись коготками в жёсткую ткань плаща, микрохироптер что-то проверещал.

– Не ворчи, старина, – сказал Сатрэм, почёсывая мышь между ушами. – Я ужасно устал, но кое-что тебе принёс. Вот, держи.

Сатрэм порылся в кармане и извлёк крупный перезрелый плод знаменитой атленской сливы. Он разломил его и предложил кусочек Просперо. Микрохироптер схватил фрукт и упорхнул в темноту.

Уходящая ночь, впрочем, как и все предыдущие, была потрачена на поиски пищи. И сейчас ему хотелось только одного: завернуться в плащ, натянув рукава до самых кончиков пальцев, и скорчится в каком-нибудь углублении.