Страница 14 из 46
Он был потрясён, как быстро меняется облик старого паломника. Сквозь кровавую дымку в глазах Галаш видел, как на лице цвета грозовой тучи пылают жёлтые глаза. Сквозь шум в ушах слышал последние в своей жизни слова:
– Я разрушу все поганые пристанища мерзкого духа.
– За что? – пробормотал Галаш, захлёбываясь кровью.
– За тьму в ваших глазах.
Крестовый поход детей — принятое в историографии название народного движения 1212 года.
Боже небес, Боже земли, Боже ангелов, Боже архангелов, Боже патриархов, Боже пророков, Боже апостолов, Боже мучеников, Боже исповедников, Боже дев, Боже, власть имеющий жизнь по смерти и отдых по трудам даровать, ибо нет иного Бога, кроме Тебя, и не может быть иного, ибо Ты еси Создатель видимого всего и невидимого, и царствию Твоему не будет конца: смиренно пред величием славы Твоей молим, да благоволишь освободить нас властию Своею от всяческого обладания духов адских, от козней их, от обманов и нечестия…
Кирилл II прозванный «философом» – первый русский митрополит Киевский и всея Руси, поставленный патриархом Германом II в 1224 году.
1228 г . в Киеве с позволения князя Владимира Рюриковича создается католический доминиканский монастырь на Оболони.
1233 г . Киевский князь Владимир Рюрикович изгоняет доминиканских монахов из Киева.
Яцек Одровонж (1183 или 1185–1257) — католический миссионер, доминиканский монах. Во время четырёхлетнего пребывания в Киеве обратил в католичество множество клириков и мирян, воздвиг костёл в честь Девы Марии на Оболони.
Николас из Колони – юный проповедник из Германии. За несколько недель собрал 20000 последователей – детей, подростков и юношей, которые были готовы идти за ним на Святую Землю.
Стефан из Клуа, пастушок, проповедовал во Франции. Собрал 30000 последователей.
Битва под Дамиеттой (1217г.) произошла во время Крестового похода (1217-1221 гг.)
Вигиларий – в католических монастырях монах, который будил братию и созывал на общую молитву.
Нао́ с (от греч. ναός — храм, святилище) — центральная часть христианского храма.
Змея подколодная
1.
Гай засвистел – громко, пронзительно. Конь его закрутил головой, подставляя ухо под звук, и помчался по выбеленному ромашкой полю. Высоко в небе звенел невидимый жаворонок. Сильно пахло травами, разогретыми зноем.
Нагайя стояла рядом с Гаем, всматриваясь в его лицо – с восхищением, обожанием – и никак не могла налюбоваться.
– Любовь моя к тебе, как смерть необратима, – сказала она ему.
– Это Дый застилает тебе очи, затмевает разум, – хмуро ответил Гай.
Конь подбежал к нему и покорно остановился рядом. Гай накинул ему на шею повод, сунул ногу в стремя, рывком сел в седло и сказал, натягивая поводья:
– Знаешь ведь, что сосватали меня. Против отцовской воли не пойду.
Ухватившись за стремя, Нагайя попросила:
– Останься со мной.
Гай подхлестнул коня и крикнул:
– Ступай прочь, отродье блуда!
Конь рванулся, пришпоренный. Нагайя упала.
Долго рыдала, лёжа на остывающей земле. Кровь из носу хлещет, а ей вроде и не больно. Понемногу успокоилась.
– Что же ты наделал, Гай! Ты сам всему виной. Будет тебе тоска, будет тебе маята.
Ночью Нагайя снова плакала, а в самый тёмный час перед рассветом вышла из дому. Над дальним лесом висел лунный серп – прозрачный, лёгкий, белый – кажется, дунет ветерок, он тронется и улетит. Побрела Нагайя, сама не зная куда. Обогнула заросший тёрном и татарником овраг, осторожно ступая босыми ногами по ушедшей в быльё тропе, прошла вдоль извилистого ручья, ведущего в самую чащу леса и остановилась посреди папоротников, возле древнего явора.
– Мать Сыра Земля! – позвала она, прильнув к прохладной чешуйчатой коре. – Оберни ты страсть кипучую в смолу горючую!
И послышался вдруг тихий гул – будто ответила ей земля.
Тогда Нагайя решилась.
– Дай мне щит, Мара! – попросила она. – Открой стези незримые, в ночи хранимые!
А в самом перекрое луны, на исходе третьего часа ночи у самого лица со свистом рассекли воздух крылья Огненного Сокола Рарога. Высоко в небе над топями болотными, над лесом праведным полыхнул дух огненный, а под ногами вспыхнул цветок, как звезда багряная.
И казалось, в небе пожар, и кончается белый свет.
А под утро стало заносить небо облаками, и Сида – провожатая в мир Нави – указала путь…
Вечером следующего дня Нагайя вывела во двор двухнедельного козлёнка, затолкала его в мешок и отправилась к заповедному озеру. Знала, если в нужный час оказаться возле жертвенного камня да принести Великому Змею кровавый дар, то можно просить о самом тайном, и исполнится желание.
Шла, не замечая, как цепляются за подол репьи. Всё оглядывалась, боясь, что вездесущие ребятишки увяжутся следом, а при них разве попросишь у Змея сокровенного.
На месте оказалась уже в сумерках. Пробралась сквозь заросли рогоза к самой кромке воды и остановилась на узком песчаном мыске, на самом краю которого, обласканный с трёх сторон озером, лежал древний камень-валун. Поверху почти ровный, слегка наклонённый к узкой стороне, а по бокам весь в разноцветных прожилках, проступивших на гладкой синеватой поверхности, как старческие морщины.
Нагайя опустила ношу на песок. Делала всё обстоятельно, как положено: развязала верёвку, – в мешке жалобно блеял и рвался на волю козлёнок – высекла кресалом огонь, запалила костёр.
Когда она заговорила, то почуяла, как дрожит воздух от её слов.
– Пусть пылают костры горючие, пусть горят костры ярые! Радею тебе, Мара! Кладу заклятье великое!
Жадно обгладывая поленья, костёр шипел и плевался во тьму искрами. Загораживаясь рукой от едкого дыма, говорила Нагайя, не узнавая собственного голоса:
– В седьмой день седьмого месяца мною, Нагайей, дочерью Хота, принесена жертва. Тяжесть тягучую, ярь пудовую налагаю на тебя, Гай, сын Скола. Как сей камень тяжёл, так слова мои крепки. Да исполнится то в ходе одной луны!
В теле животного ещё чувствовалось движение – ноги били воздух, – когда из перерезанного горла на каменный алтарь брызнула кровь.
Влажный песок под ногами на мгновенье вздыбился и снова опал. А потом расступилась земля, открывая вход в подземный мир, где сон и смерть. Снизу доносились странные звуки, будто кто-то по камню иголками царапает. Нагайя почуяла чужое недовольство, изумление.
И тогда заглянула Нагайя за край.
Дно двигалось, меняло цвет, искрилось. Медленно выходил Змей из оцепенения. Поднял голову, содрогнулся до самого кончика хвоста, и, струясь радужным ручьем, пополз наружу.
Выбрался на поверхность, потёк по влажному песку к озеру. Приняв его, вода забурлила. Пил Змей и никак не мог напиться. А напившись, встал на хвост возле камня. Не взглянув на окровавленную жертву, остановил огненный взгляд на Нагайе, легко скользнул вниз.
Цепенея от страха, следила она за тем, как тянется по песку длинная чёрная тень. Подполз змей, обвил её ноги сыромятным ремнём.
И грянули невидимые бубны, будто кто-то плакал, стонал и смеялся. А когда могучие звуки замерли, по небу рассыпался сноп молний.
Радостно хохотала Нагайя, стоя босыми ногами на камне:
– Гай! Гай! Всю соль выкачаю из крови твоей, и станет она водою. Погибнет в тебе сердце. Сам придешь ко мне, бездушный, бессердечный, с водой вместо крови. Станешь рабом моим, коль не захотел быть суженым!
…Семь дней и семь ночей не смыкала она глаз. Сидела в самом тёмном углу дома, прислушиваясь к судорожным вздрагиваниям внутри. Ждала, когда сможет напиться. Ждала, хоть и опасалась, что не выдержит долго, умрёт от страха и неизвестности. Никогда прежде она не испытывала такой жажды. Словно глотать разучилась.