Второй сын

– Как это?

– Все его недооценивали. Не обращали на него внимания. Считали слабым… и ранимым, но Арвин верит, что наши силы и слабости суть одно. Они – две стороны одного меча.

Она ничего не поняла, но не стала спрашивать, и Хёд продолжал:

– У Одина было много сыновей. Имя одного из них носит Сейлок, наша земля. Если хочешь, я расскажу тебе и о нем.

– О нем я тоже не слыхала.

– Кого‐то из них знают лучше, кого‐то хуже, а кого‐то и вовсе не знают. Кого‐то из них любят, а кого‐то ненавидят. Больше всех любили Бальдра. Его собственная мать любила его так сильно, что убедила все живое не причинять ему вреда. Единственным растением, с которого она забыла взять такую клятву, была омела. Даже норны взирали на Бальдра с любовью и предупреждали его, когда кто‐то думал ему навредить. Другой сын Одина, Локи, злился из‐за того, что Бальдра так сильно любили, а его просто терпели. Ему тоже хотелось любви, но вместо того, чтобы стараться заслужить любовь и уважение Одина, он целыми днями раздумывал, как уничтожить Бальдра. Локи подсылал к брату соблазнительниц, губы которых были обмазаны соком ягод омелы, и воинов с оружием, вырезанным из ее ветвей. Но его козни не имели успеха, ведь Бальдр заранее знал о намерениях его посланников. Тогда Локи отправился к самим норнам, жившим среди корней дерева жизни, Иггдрасиля, но те стали над ним смеяться. «Ты не можешь убить его, Локи», – хохотали они.

Хёд так правдоподобно изобразил злобный старушечий хохот, что Гисла прыснула. Он был прекрасным рассказчиком.

– Тогда Локи спросил: «Кто, если не я?» Но норны не знали. Они сказали ему: «Мы видим лишь то, что можно увидеть». Локи счел их ответ очень странным и ушел, раздумывая над этой загадкой. Он бился над ней, пока однажды не встретил в лесу Хёда. Тот охотился, стреляя по дичи из лука. Локи заметил, что Хёд прислушивается к добыче, но не видит, как летят его стрелы… или как они попадают в цель. Тогда‐то Локи и понял, что сумел наконец разгадать загадку норн.

– Слепой бог… охотился? – Гисле не верилось, что такое возможно.

– Я охочусь. И ловлю рыбу. Я много чего умею делать, – сказал Хёд, нарезая пойманную им рыбу на куски и раскладывая их на решетке над пылавшими углями.

– И что тогда сделал Локи? – смущенно спросила она.

– Бальдра мог убить только бог… лишь другой бог мог приблизиться к нему.

– Но зачем Хёду было убивать Бальдра? Он что, тоже ему завидовал? – снова перебила она.

– Нет. Но Локи решил перехитрить Хёда. Он понял, что норны ни о чем не узнают, если Хёд не будет понимать, что делает.

– Значит, норны не могли увидеть то, чего не видел Хёд? – переспросила она, пытаясь понять.

– Да. Хёд не собирался убивать брата… и не узнал бы о том, что убил его… а значит, норны не сумели бы это предсказать и предупредить Бальдра.

– Мы видим лишь то, что можно увидеть, – повторила она и поежилась. – Не нравятся мне эти норны.

– Локи с Хёдом отправились на охоту. Локи велел Хёду стрелять. Хёд был уверен, что целится в зверя. Он выстрелил стрелой Локи, которую тот вырезал из омелы, и попал брату прямо в сердце. Возлюбленный Бальдр погиб от руки слепца.

Гисла охнула. Она не ждала такой внезапной и трагической развязки.

– Бедный Хёд, – прошептала она. – Как жестоко обошелся с ним Локи.

– Да… После этого Локи навечно приковали к скале. Над головой у него вилась ядовитая змея, и яд из ее пасти капал ему прямо в глаза. Вот история моего имени, – окончил свой рассказ Хёд.

Он бросил в огонь рыбью требуху и обмыл руки и нож в небольшом углублении в камне, постоянно наполнявшемся свежей водой. Углубление было небольшим, размером со щит взрослого воина, – поместиться в него целиком мог бы лишь младенец, – и все же здесь, в пещере, среди скал и камней, это казалось большой роскошью.

– Что стало с Хёдом после того, как он убил Бальдра? – спросила она, когда он снова сел рядом с ней перед жаровней.

– Отец прогнал его, и небеса оплакивали потерю сразу двух сыновей Одина, Бальдра и Хёда. Двух неразрывно связанных друг с другом богов.

Он начертил в пыли рисунок – два полукруга спиной к спине, один развернут влево, другой вправо. Стрела, пересекавшая первый полукруг, вонзалась во второй со спины.

– Ты узнала историю слепого бога Хёда. Вот его руна, – и он постучал по рисунку. – Тебе понравилась его история?

Она нахмурилась.

– Почему Арвин назвал тебя Хёдом? – Теперь это казалось ей почти жестоким.

– Он сказал, что мне нужно учиться на этом примере.

– М-м. Но почему имя тебе дал Арвин… а не родители?

– Думаю, прежде у меня было другое имя. Но я его не помню. Я живу с Арвином с раннего детства.

– И все это время ты жил здесь… в этой пещере?

– Арвин – хранитель пещеры. В каждом клане есть свой хранитель пещер.

– Не знала я, что пещерам нужны хранители, – неуверенно сказала она, хотя эта пещера ей очень нравилась.

– Только некоторым.

– Мне кажется, что ты опять все выдумываешь, – сказала она.

– Нет, – ответил он. – Это правда.

– Что ж… мне понравилась история бога Хёда… но его имя мне все равно не нравится.

Он пожал плечами:

– Это всего лишь имя. Оно мало что значит. Кто дал тебе имя?

– «Гисла» значит обещание. Священная клятва. Но мать с отцом никогда не говорили мне, почему выбрали это имя. А свое обещание они точно не выполнили.

– Что за обещание?

– Они меня бросили.

– Но ведь не по своей воле, – мягко возразил он.

– Значит, не нужно было мне клясться, что все будет хорошо. – От внезапной вспышки гнева ей стало легче.

Гнев выжег цепкую, хваткую, испепелявшую грусть, а она продолжала думать о том, как несправедливо обошлись с ней родные. Быть может, ей было бы не так больно, если бы она ненавидела свою семью.

– Это всего лишь имя, – мягко повторил он, чуть ли не защищая их, и ее гнев мгновенно обратился против него.

Он вздохнул, словно почувствовав, как его обжег жар ее гнева, и не сказал больше ни слова. Они сидели в молчании, ожидая, пока приготовится ужин. Когда они поели, он вымыл тарелки, вытер их досуха, аккуратно поставил на полку и разлил по чашкам горячий чай. Только тогда он снова заговорил.

– Там, откуда ты родом, поклоняются Одину? – спросил он, уводя ее в иные, куда более прохладные воды. Она окунулась в них с головой, дождалась, пока они остудят снедавший ее гнев.

– Северные земли очень обширны, – ответила она. – Я не могу отвечать за всех, кто их населяет. Я из Тонлиса. Мы поем ему песни… ему и Фрейе… а еще звездам, и земле, и камням, и растениям. У нас есть песни на все случаи жизни.

– Так ты из Сонгров, – сказал он, и в его голосе зазвучало восхищение. – Я слышал предания о Сонграх.

– Правда?

– Арвин говорит, Сонгры поют руны.

– Я не знаю рун, – нахмурившись, возразила она.

– Да… Их знают немногие. Зато ты знаешь песни.

– Я знаю много песен.

– Можешь мне что‐нибудь спеть? Пожалуйста, – настойчиво попросил он.

– Я сейчас не хочу петь. И не знаю, захочу ли когда‐нибудь.

– Но… почему? – В его голосе слышалась мягкая мольба, и она чуть было не уступила.

– Слишком больно, – выдохнула она.

– Горлу больно?

– Сердцу.

Он помолчал, и она решила было, что он смирился с ее отказом.

– Арвин говорит, если сумеешь постичь боль, она станет силой, – сказал он.

– Не нравится мне твой Арвин.

Хёд прыснул, и капельки горячего чая, который он только что отхлебнул, полетели у него изо рта в разные стороны.

– Мне вообще кажется, что его не существует. Думаю, он как тот слепой бог, – прибавила она, чтобы его раздразнить.

– Ты думаешь, Арвина не существует?

– Но ведь ты его никогда не видел? – парировала она.

Он снова рассмеялся:

– Ты очень умна! А еще ты сейчас улыбаешься. Я это слышу.

Она и правда улыбалась. Ну и ну.

– Почему у тебя нет волос? – спросила она, решив поговорить о чем‐нибудь другом.