Староград

Без лишних любезностей, он сразу же повёл нашу небольшую процессию к себе в кабинет, где протянул мне толстую кипу бумаг. Взглянув на них, я сразу понял, что всё это – документы, касающиеся завода, а потому, тут же отложив их, я обратился к директору:

– Паша, ты же знаешь, зачем я пришёл. К чему вся эта бумажная волокита?

– Но я всё равно настойчиво советую тебе их просмотреть, Густав. Ибо в них есть ответы на все вопросы.

– Их тут сотня, не меньше! У меня нет столько времени, чтобы все их разбирать, так что постарайся устно пояснить мне, почему я всё ещё не получил свою долю.

– Предприятие убыточно.

– В каком это смысле?

– Ну вот так, убыточно и всё. Не приносит прибыли настолько, что приходится тратить все чеки с продажи консерв на содержание здания и механизмов в рабочем состоянии.

– Чушь! Твоей жадной роже выделяют огромные деньги из бюджета на все затраты.

– И тем не менее их не хватает. Я даже не могу платить рабочим, и сейчас они трудятся за идею и скромную долю от продукции.

– И куда же, скажи мне, уходит вся маржа?

– Да нет маржи, в том-то и дело! Закупать продукты не на что! Платить нечем! А все деньги с той части, что я продаю, уходят на то, чтобы окончательно не подохнуть. И всё потому, что сырьё, которое должны доставлять бесплатно, мне приходится покупать по полной цене! Чёрт бы побрал этих фермеров-кровопийц!

– По-моему, ты меня обманываешь и просто хочешь забрать все деньги себе! Вот скажи, каким образом к расходам причастны фермеры, если они день ото дня показывают всё более головокружительные результаты, а всю свою продукцию продают сугубо государству? Кто, вот скажи, тебя заставляет её покупать, комендант Салем?

Я явно поставил Гнёсова в неудобное положение своей осведомлённостью о процессе получения сырья. И всё явно пошло не по его задумке. Хотя чего он ожидал? Что я не изучу того, благодаря чему формируется моё личное благополучие? Тогда это было бы большой ошибкой, ибо я вовсе не похож на различного рода ушлых бюрократов, которые слишком глупы, чтобы разбираться в том, на чём делают миллионы и миллиарды. Решив не ждать, пока Павел наконец придумает ответ, я пошёл в наступление:

– Давай, вставай и пошли посмотрим, что же за такие проблемы у тебя там с продукцией!

– Ладно, на, держи! Забирай свои деньги! – внезапно крикнул он и, достав из ящика стола две увесистые пачки наличных, кинул их мне.

Даже не пересчитывая, я понял, что здесь примерно раза в два больше чеков, чем я должен был бы получить при обычных обстоятельствах. Внушительная сумма!

– А вот это у нас называется убыточное предприятие? Надуть меня решил? Да ещё и дважды?

– Чего это дважды? Я дал тебе даже больше, чем ты заслужил! Теперь, по твоей милости, фабрика закроется ещё быстрее, а рабочие с меня три шкуры сдерут, так и не увидя своих денег. Спасибо огромное, жадное ты животное! А теперь проваливай с моей фабрики!

– Э, нет, мужик, никуда я не пойду. Начнём с того, что ты не должен забывать, кто здесь главный! – крикнул я и стукнул по столу. – Ещё раз будешь дерзить, я тебе самолично пулю промеж глаз пущу! А теперь пойдём посмотрим, что же ты такое прячешь там, что готов мне платить, лишь бы я этого не видел. Кажется, это даёт тебе куда больший заработок, чем те крохи, что ты мне вручил.

Я попал в точку. Мужчина даже слегка окосел, когда я повысил тон, а затем тут же, словно трусливый пёс, поковылял в сторону выхода из кабинета, изрядно нервничая и шаркая своими лакированными ботинками по ламинату. Я отправился следом.

Вскоре мы уже были около дверей цеха, рядом с которыми директор остановился и всё так же нервно, но с лёгкой ноткой заговорчества, посмотрел на меня, а потом шёпотом произнёс:

– Гер Вейзен, прошу, всё, что вы увидите… Ну мы же можем по этому поводу договориться, верно?

– Тебе придётся выложить очень немаленькую сумму! И только попробуй меня обмануть ещё раз!

– Ну…

Не договорив, он распахнул предо мной двери, а затем отошёл в сторону, открывая мне вид на залитый естественным светом производственный цех, в котором тут и там бесконечно гудели станки и механизмы разной степени сложности. Всё выглядело просто идеально: чистый пол, чётко работающие машины, работники, слегка уставшие и худые, но всё равно одетые и обутые по всем правилам.

Было даже странно видеть такую картину, учитывая то, как директор нервничал во время моего прихода. Нет, что-то явно было не так. Но что?

Я начал обходить механизмы, один за одним, вот тут работники замешивают фарш, а вот тут, в огромной промышленной мясорубке, он создаётся из… Это что глаз??? Там, среди уже почти полностью переработанного мяса, которое огромные жернова замешивали снова и снова, плавал покрасневший человеческий глаз, что, казалось, смотрел прямо на меня.

– Это то, о чём я думаю? – недоумевающе спросил я у на глазах потускневшего Паши.

– Понимаешь… Ладно, я лучше сразу покажу тебе холодильную камеру…

С этими словами он развернулся и отправился к тяжёлой стальной двери на другом конце этого чрезвычайно просторного помещения. Я в недоумении и лёгком смятении последовал за ним, тогда я ещё не осознал, что только что увидел. С силой надавив на створку, мужчина вошёл в помещение, откуда тут же подало сильным холодом.

Моим глазам предстала ужасная картина… Человеческие, лошадиные, собачьи и крысиные туши, в большинстве своём уже освежёванные, занимали собой все крюки в этой холодильной камере. Получается, всё это время я и сам ел… Рвота тут же подступила к горлу, но я кое-как сдержал этот порыв, как сдержал и тот поток мыслей, что за ним последовал. Директор, слегка помявшись, заговорил всё так же нервно…

– Видите? Я просто вынужден покупать мясо у больниц, армейских конезаводов и прочих мест, где трупов сейчас больше, чем могут закопать! Другого мяса нет!

– Но почему? – я всё ещё не мог уложить в голове всё то, что только что увидел.

– Я просто хотел заработать больше денег, чем те гроши, которые ты мне предлагал за продажу тушёнки мимо кассы. Это же просто детский сад! А вот один мой товарищ, начальник порта, предложил мне несколько миллиардов чеков за то, чтобы я переправлял всех этих модифицированных бурёнок контрабандистам. Те вроде как должны были сбыть их богатым зарубежным фермерам. Ну а на вырученные деньги я покупал гораздо более дешёвое мясо.

– Более дешёвое? Ты буквально пускал на мясо людей!

– Их всё равно бы никто не стал искать. Раненые, убогие, больные, да лазареты мне с радостью отдавали всех этих несчастных практически за бесценок, лишь бы не складировать их в своих моргах!

Я не знал, что ему ответить. Мысли роились беспокойным ульем пчёл, никак не приходя в порядок. И лишь один вопрос вырисовывался чётко:

– На кой чёрт тебе столько денег?

– Я хочу уехать отсюда как можно дальше.

– На это тебе вполне бы хватило и тех денег, что мы зарабатывали на продаже «мимо кассы».

– Вовсе нет. Я не хочу уезжать убогим бедным ронийским беженцем, кои тысячами рванули в Европу, словно саранча. Я желаю жить заграницей, как европеец. А для этого мне нужен особняк в Оливии, на Лазурном Берегу, роскошный автомобиль, маленькое производство, для того чтобы подкреплять свой капитал, а также маленькая винодельня. И это я ещё не говорил о тех суммах, которые придётся потратить на частную школу для моих детей.

Сейчас Павел казался мне отвратительным, даже учитывая мою личную, страстную любовь к деньгам. Я видел в нём то, чем никогда бы не хотел стать: жадным, склизким и абсолютно плюющим на все принципы гуманизма плутократом.

– Ты же понимаешь, что теперь тебя ждёт?

– Я заплачу, очень много заплачу. Столько, что ты и сам сможешь купить себе всё, что захочешь! Это действительно прибыльное дело, я даже возьму тебя в долю на постоянный процент!

– Да подавись ты своими деньгами! И я надеюсь, что твои детки очень оценят стремление отправить их в частную школу! – Я подал знак рукой сопровождавшему нас солдату. – Устранить!