Страница 38 из 49
– И почему, Борис Евгеньевич, вы решили, что разговор этих неизвестных людей может представлять для нас хоть какой-то интерес? – спросил Шугаев, выключая магнитофон.
– Не совсем неизвестных, Павел Александрович, – парировал Смолин. – Один человек известен – это Ребриков. Тот самый, который выиграл шестьдесят миллионов рублей!
– А откуда вы знаете, что это Ребриков? – поинтересовался Колапушин.
– Он же играл и давал интервью нашему каналу. Я, естественно, просмотрел эти записи и запомнил его голос.
– Надо же! Он узнал его голос! – язвительно заметил Мишаков. – Откуда у вас эта совершенно противозаконная запись? Вы что, прослушиваете телефон Ребрикова? По какому праву?!
– Ах да! Простите, я совсем забыл. – Смолин опять раскрыл свой кейс, достал оттуда лист бумаги и подвинул его Мишакову. – Вот здесь все написано.
Мишаков вслух начал читать исписанный лист, крайне ехидно комментируя прочитанное:
– Значит, вот как дело обстояло? Шел по коридору телеканала – нашел кассету... Это в помещении телеканала, куда посторонние только по пропуску могут попасть! А генеральный директор, конечно, поднимает с пола кассеты, вместо того чтобы сделать втык уборщице. Решил послушать... Ага! У генерального директора федерального телеканала больше нет дел, кроме как слушать все найденные на полу кассеты?! Узнал голос Ребрикова...
Мишаков резко оттолкнул лист.
– Что вы мне суете эту филькину грамоту?!
– Это не филькина грамота, а мое заявление, – спокойно ответил Смолин, – написанное два часа назад.
– Вы нас за полных идиотов не держите, договорились?! Нам ведь тоже кое-что известно о службе безопасности вашего канала! Приходилось сталкиваться, как же! Совершенно ясно, Борис Евгеньевич, что это ваши люди прослушивали телефон Ребрикова и вели запись его разговоров! «Жучка» на его линию влепили, так?
– Докажите это, – так же спокойно ответил Смолин.
– Докажем, докажем, не беспокойтесь! И когда докажем, вам придется отвечать! Именно вам, Борис Евгеньевич, а не только вашим исполнителям! Вы сами принесли эту запись сюда!
– Не «когда докажете», а «если докажете», – по-прежнему невозмутимо сказал Смолин. – Вот если докажете, тогда я и отвечу.
– Ну, знаете!.. – задохнулся от возмущения Мишаков. – Я, как работник прокуратуры, терпеть это глумление над законом больше не собираюсь! Разговаривайте с ним сами, если желаете, а меня здесь нет!
Резко поднявшись из-за стола, Мишаков пошел к выходу из кабинета. Уже открыв дверь, он остановился и, обернувшись, сказал Смолину:
– И все-таки, Борис Евгеньевич, – «когда»! Не «если», а именно «когда»! Запомните это, пожалуйста!
После этих слов он вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.
– А ведь Виктор Николаевич совершенно прав! – заметил Шугаев, укоризненно взглянув на Смолина. – Вы, Борис Евгеньевич, пользуетесь незаконными методами!
– Я уже говорил, Павел Александрович, что это надо доказать! Лучше скажите, вам эта «радуга» о чем-нибудь говорит?
– Абсолютно ни о чем! – быстро проговорил Колапушин, предостерегающе глянув на Шугаева. – Возможно, что это просто какое-то условное слово.
– Вот и я так думаю, – отозвался Смолин. – Но согласитесь, во всем этом есть что-то странное. Ребриков категорически отказывается разговаривать с кем бы то ни было! Наши репортеры хотели проинтервьюировать его прямо у него дома. Он им отказал! Отказывает и другим корреспондентам, хотя, казалось бы, что для него в этом плохого? Наоборот – лишняя слава. А он не желает! И в то же время соглашается на встречу с совершенно незнакомой ему женщиной по одному ее слову! И слово это очень похоже на какой-то пароль! Я не собираюсь выяснять, что вы намерены делать, – я понимаю характер вашей работы. Но считаю, что эта запись очень важна, вы согласны?
– Во всяком случае, Борис Евгеньевич, – осторожно подбирая слова, ответил Шугаев, – мы обязательно будем учитывать ее существование. Вы оставите нам эту кассету?
– Естественно. Надеюсь, у вас нет ко мне дополнительных вопросов?
Шугаев, прежде чем ответить, вопросительно взглянул на Колапушина, но тот отрицательно помотал головой.
– Никаких, Борис Евгеньевич! Вот ваш пропуск.
– Вот и прекрасно! В таком случае я поеду по своим делам, с вашего разрешения. До свидания.
Смолин легко поднялся со стула, взял протянутый листок и все так же стремительно вышел из кабинета.
– Хорош! – неодобрительно, но восхищенно проговорил Шугаев, глядя на закрывшуюся дверь. – Видал, Арсений Петрович! И это у меня в кабинете!
– Видимо, уверен, что мы ничего доказать не сможем.
– Можешь не сомневаться! Даже людей посылать без толку. Во-первых, нам около квартиры Ребрикова светиться совершенно незачем, да и нет там уже этого «жучка», будь уверен! Они записали все, что хотели, и «жучок» сняли – иначе бы он не рискнул к нам приехать. Максимум, что, может быть, удастся доказать, – что кто-то открывал, скажем, недавно телефонную коробку на лестничной площадке и что-то присоединял к проводам. Вот и все! Кто, что – этого мы никогда не узнаем! Забыли об этом! Но помог он нам существенно – согласен?
– Если это не тот самый хитрый ход, о котором говорил Мишаков.
– Все не оставляешь мысли, что это он сам все и организовал ради поднятия рейтинга? Зря ты это! Он, конечно, наглец первостатейнейший, но не до такой же степени, в конце-то концов! И не получается у тебя – он должен был бы сначала передачу показать, а уж потом к нам с этой записью прийти. Давай все-таки будем исходить из того, что все организовал сам Троекуров с кем-то еще.
– Скорее кто-то вместе с Троекуровым. И не Троекуров, а этот кто-то играл в этом деле главную роль.
– Соглашусь. Есть у тебя предположения, кто бы это мог быть?
– Ну, если организатор не Смолин, то рабочие отпадают автоматически. Девочка эта молоденькая тоже вряд ли смогла бы придумать такое, да и Троекуров с ней никогда бы не связался. Все это придумал человек, который великолепно знает игру! То есть любой из тех, кто в тот день находился в аппаратной и кто всегда там находится во время съемок! Остальные – операторы, например – просто всех тонкостей знать не могут.
– Кроме этой девочки, больше никого не исключаешь?
– Не могу, Павел Александрович, – ответил Колапушин после секундного раздумья. – Все они работали на этой программе с самого начала, все знают игру досконально! Все люди очень неглупые. А некоторые, – Колапушин вспомнил режиссера Гусева, – вообще относятся к игрокам как к рабочему материалу. Как будто это не люди, а заготовки какие-то для работы. Понимаю – это профессиональный цинизм – подозревать всех и вся, но я этим и не собираюсь заниматься. А вот исключить кого-то тоже не могу – так уж сложилось...
– Понимаю тебя, – вздохнул Шугаев. – И что делать собираешься?
– Сейчас обзвоню всех ребят – пусть срочно сюда едут. Эта намеченная на завтра встреча может оказаться важнее всего остального. До завтрашнего утра не так уж много времени осталось – надо срочно разработать какой-нибудь план. Павел Александрович, может, дадите мне хоть кого-нибудь из наружки?
– Хочешь – верь, хочешь – не верь, но нет у меня сейчас свободных людей! Вы же не одни у меня! Выкручивайся, Арсений Петрович, сам как сможешь.
– Павел Александрович! Ребриков практически всю мою группу в лицо знает! А если он с этой женщиной о чем-то очень важном говорить будет? Мы же к нему даже и близко подойти не сможем!
– Все я понимаю, но людей свободных нет! Любую другую помощь окажу – хоть ночью домой звони! Дать тебе техников из ОТО [5]? Можно попробовать издали их разговор записать.
– Да разве на Арбате в этой толчее издали что-нибудь запишешь? – безнадежно махнул рукой Колапушин.
5
Оперативно-технический отдел.