Страница 34 из 46
Помню, помню я эту лестницу еще со времен моего ранения. Как же там было? Ночь, улица, фонарь, аптека, недобитая уборщица на ступеньках, бессмысленный и злобный мент… ну и так далее. Не суть.
Вадим и Людмила поднимаются впереди, и я имею сомнительное удовольствие любоваться напряженной спиной мадам Борджиа. Не менее сомнительное удовольствие любоваться моей спиной выпадает Хучику, который идет в арьергарде; по счастью, вскоре мы забирается внутрь и попадаем в небольшую прихожую, за которой просматривается узкий, едва освещенный тусклыми желтыми лампами коридор.
Пока угрюмый полицейский на проходной записывает наши контактные данные, я пытаюсь сообразить, почему относительно новое здание изнутри выглядит так, словно построено в середине прошлого века. Одно из двух: или я ошибаюсь и здание старое, но с хорошим наружным ремонтом, или строители этого дома знали какой-то советский секрет, позволяющий наводить ужас на посетителей.
Немного поплутав по коридорам и преодолев еще одну лестницу, мы попадаем в кабинет Хучика. Обстановка наводит тоску и ужас: выцветшие желтоватые обои на стенах, массивный железный стеллаж, заваленный толстыми желтоватыми папками, пузатый железный сейф у двери, обшарпанный деревянный стол, забранное решеткой окно (и это на втором этаже!) и высокие потолки (уверена, если обрезать их до нормального уровня, запросто можно собрать еще один этаж).
Картину безысходности несколько портит высокотехнологичное офисное кресло, а ободранный диван в углу наводит на мысли о том, что Хучик ночует на работе не только в переносном смысле.
Налюбовавшись мрачным ментовским логовом, перевожу взгляд на его хозяина. Хучик критически разглядывает нас с Людмилой. Особенно Людмилу — благо та почему-то начала улыбаться и махать ресницами в его сторону.
Выглядит это не столько интригующе, сколько жалко, но результат налицо — мент явно заинтересовался. Может, мне тоже попробовать? Я не строила глазки с замужества, но ведь когда-нибудь надо начинать! В смысле, возобновлять.
Как же там полагается?..
Одним глазом беру на прицел Хучика, другим то и дело кошусь на Литературу, чтобы не сбиться. Несчастный мент выдерживает наш перекрестный огонь не дольше минуты. Потом он поспешно ретируется за дверь, прихватив Людмилу для допроса, и просит Вадима взять объяснения у меня. Стажер вздыхает, усаживается в кресло и начинает бодро стучать по клавиатуре. Спокойно пересказываю все то, что обсуждала с Хучиком. Стажер не задает дурацких вопросов — он просто записывает мои слова, распечатывает объяснение на еле живом струйном принтере и сует подписать. Оставив свою закорючку, поднимаюсь с неудобного ментовского стула, снимаю со спинки пакет, заменяющий сумку…
Однако не тут-то было. Вадим очень вежливо просит дождаться Хучика — возможно, у того есть какие-то вопросы. То есть появятся после допроса Литературы.
Ну ладно. В ответ я прошу раздобыть еды. Стажер ненадолго задумывается, после чего извлекает из ящика стола упаковку бомжатинки:
— У него сигареты, вермишель быстрого приготовления и растворимый кофе из банки. Что будете?
Я буду все. Разумеется, кроме сигарет.
Сочувственно посмотрев на голодную экс-уборщицу, готовую наброситься на копеечную китайскую лапшу, Вадим щелкает древним электрическим чайником (это покрытое накипью чудо техники размещается на сейфе). Вскоре кабинет наполняется знакомым резким запахом (между прочим, амбре бомжатины придает ему почти домашний уют), и я с позволения стажера перемещаюсь на диван.
Благодаря обжигающей лапше (причем обжигающей не столько за счет температуры, сколько из-за большого количества специй) я вроде бы согреваюсь. Еще бы одежду просушить… только где? Едва ли Хучик оценит, если я завалю его строгий кабинет предметами женского гардероба.
Заметив, что я доела, Вадим забирает тарелку и протягивает мне сигарету. Интересно, зачем? Это такой джентльменский жест?
Вежливо отказываюсь:
— Спасибо, я не из этих.
— Из кого?!
— Ммм…ну… — меня немного смущают его удивленные глаза. — Не из тех, кто курит.
Стажер недовольно бормочет, что у них с Хучиком нервная работа, и надо же как-то снимать полученный стресс. Да и вообще, какие у меня претензии к курильщикам?
Старательно заверяю, что нет, никаких, хотя на самом деле претензии есть — от них воняет, и еще я невольно вспоминаю бывшего мужа, а это сомнительное удовольствие. Ну, вот! Опять вспомнила. Теперь главное не накликать.
Определенно, без Петьки моя жизнь стала гораздо лучше.
18
Хучик чует аромат «бомжатской лапши» прямо с порога:
— Марина, вы же тут задохнетесь, — ворчит он, забирая у Вадима мое «объяснение». — Сидите, у нас там от силы минут на двадцать.
Да-да, знаем мы эти двадцать минут. Наверняка они будут заканчивать еще часа полтора. К тому же меня как бывшую уголовницу не слишком вдохновляет предложение «сидеть».
Только других вариантов у меня все равно нет.
— Как скажите, Федор Иванович, — бормочу я.
Следак бросает на меня подозрительный взгляд и с шумным вздохом извлекает из сейфа толстую папку:
— Возьмите, полистайте.
Вскакиваю с дивана и радостно хватаю добычу. Вот это другое дело! Интересно, что он мне дал? Где тут название? А, вот! «Материалы уголовного дела по факту суицида Костылевой С.Я.»?..
Опускаюсь на диван в немом потрясении. Интересно, зачем этот лис вручил мне дело дочери Костылевых? Тут явно какой-то коварный план.
— Читайте, читайте, — усмехается Хучик, закрывая за собой дверь. — Раз уж вы все равно суете свой нос…
Вадим ловит мой удивленный взгляд и пожимает плечами:
— Вообще-то мы не даем подо… свидетелям чужие материалы. Ну ладно, начальству виднее. Надеюсь, вы не зальете дело этой бурдой.
Я вежливо выслушиваю короткий, но леденящий душу рассказ о карах, которые непременно обрушатся на голову несчастной уборщицы, когда та опрокинет на дело стаканчик с кофе, и принимаюсь за чтение.
Зловещая и драматическая история семьи Костылевых разворачивается передо мной в обрамлении коричневого картона и чуть желтоватых листов — похоже, Федор Иванович долгое время держал эту папку не в сейфе, а на подоконнике. Восприятию текста слегка мешает стилистика — ну что сказать, уголовное дело это вам не роман Донцовой. Динамика тут, как правило, на нуле, и даже такая интересная вещь, как чей-то подозрительный суицид, описывается так же скучно, как легендарная «сцена с дубом» в романе «Война и мир».
Толстовскую многотомную жуть я помню со школы. «Войну и мир» нам, кажется, задали на лето перед десятым классом, но я в те далекие времена читала только «Занимательную физику» Перельмана, так что знакомство с классиком оказалось настоящей пыткой. Причем обоюдной: мы изучали «бессмертный роман» на уроках, анализируя главу за главой в поисках скрытого коммунистического смысла, а Толстой в это время вертелся в гробу. И я до сих пор гадаю, входило ли это в программу…
О том, что материалы уголовного дела это не самая веселая в мире вещь, я узнала, так сказать, на себе. И это не только про печальный финал! Я помню, само уголовное дело тоже было довольно скучным: в нем были горы протоколов осмотров, допросов и обысков, плюс стопки одинаковых объяснений от бестолковых свидетелей. Помнится, «добрая» половина коллег считала меня проституткой, которая не здоровается, а «злобная» вешала на меня все кражи в НИИ за последние десять лет! На физика, кстати, никто не подумал. В те времена он был молодым перспективным ученым и запросто очаровывал всех наших дам. Ментов он тоже, наверно, очаровал…
Так вот, стиль изложения в уголовных делах за это время ничуть не улучшился. В деле Костылевой он тоже хромает на все четыре ноги, а одни и те же события описываются по меньшей мере пятнадцать раз — глазами каждого из свидетелей. В целом они одинаковые, отличаются лишь мелкие, на первый взгляд незначительные детали, вроде цвета свитера у погибшей девочки.