Мадемуазель скульптор

Но недаром русские говорят: утро вечера мудренее. Встав 12 сентября поутру, я уже пребывала в хорошем настроении, и ночные мои тревоги улетели прочь. Надо было дальше жить, и творить, и любить.

В октябре Екатерина II, возвратившись из Царского Села, пригласила меня к себе. Встреча была назначена на десять утра, я отправилась в экипаже, присланным Бецким. (По контракту, за Фальконе закреплялась карета, но на деле определенной кареты не было, каждый раз он писал ходатайство к де Ласкари, капитан без особой охоты направлял нам любую, бывшую в тот момент в его распоряжении.) Накануне я почти не спала, приводя в порядок свой туалет — чепчик, платье, туфли, перчатки и проч. Кровь стучала в висках. Что императрица предложит мне? Как себя вести в ее присутствии? Отчего позвали только меня одну?

Зимний дворец поражал своим величием и мощью. С Дворцовой площади я попала внутрь. Там была лестница, у которой, словно статуи, неподвижно стояли чернокожие лакеи. Пахло какими-то благовониями. И едва ли не каждую дверь охраняли караульные с саблями. Зеркала, позолоченные рамы, гобелены, картины, золоченые канделябры, люстры, росписи потолков, под ногами паркет и ковры, — все это потрясало воображение. Сразу чувствовал себя маленькой пылинкой в этом царстве великолепия.

Мне навстречу вышла статная дама в очень дорогом платье и высоком белом парике. Обратилась ко мне по-французски:

— Бонжур, мадемуазель Колло. Рада видеть вас. Разрешите представиться — фрейлина ее величества Анна Михайловна Волконская. Мне поручено проводить вашу милость в покои императрицы.

— Мерси бьен.

Мы пошли через ряд комнат, где сидели на диванах и стояли у окон, и бродили взад-вперед какие-то люди, большей частью в париках и расшитых камзолах; я не удержалась и спросила:

— Кто они и чего хотят?

Анна Михайловна снисходительно улыбнулась:

— Одного хотят — лицезреть ее величество, обратиться с просьбой, обратить на себя внимание. Я не знаю половину из них. Половину из них никогда не пустят к императрице. Но они питают надежду.

— Как же они сюда попали, если никому не известны?

— Отчего «никому»? Каждый кого-то знает из окружения государыни и по доброй воле знакомого или же за деньги смог пройти во дворец. У монаршего двора свои тайны.

В окнах мелькала Дворцовая площадь. Мы прошли, по-видимому, спальню, так там стояло огромное ложе под балдахином, и свернули налево — в кабинет. Первыми нас встретили две собаки — шпиц и левретка: не облаяли, тщательно обнюхали, заглянули в глаза и приветственно помахали хвостиком. В кабинете были только дамы — пять или шесть, исключение составлял Бецкой, восседавший у ширмы в глубине, с книгой на коленях. Сбоку был камин, но не топленый — на дворе еще не ударили холода. Мальчик-арапчонок в белом парике убирал с блюда очистки апельсина и яблока.

Государыня сидела в кресле у стола, уставленного письменными принадлежностями, перед стопкой бумаг, и читала верхнюю из них. Подняла глаза и приветливо улыбнулась:

— Доброе утро, милое дитя. Как вы поживаете? Как дела у мэтра Фальконе?

Поблагодарив, я ответила, что, слава Богу, все идет нормально, и большая модель была бы уже готова, если бы мсье Этьена не раздражали звуки стройки поблизости.

— Да, он мне писал, — вспомнила царица. — Но мсье Бецкой клятвенно заверил, что теперь строители сделались потише. Частный театр нужен Петербургу, государство не в силах содержать много театров.

— Понимаю, ваше величество.

Рассказала ей о Гром-камне в Лахте. Самодержица и тут была в курсе:

— Да, мсье Бецкой мне докладывал. — Обернулась к нему: — Вы уже смотрели его?

Тот привстал в поклоне:

— Третьего дни, ваше величество, вместе с Фельтеном. Камень потрясает своими размерами. Юрий Матвеевич также подтвердил, что находка уникальна, и само Провидение нам ее послало.

— Как же вытащить валун из болота?

— Инженеры наши начали решать сей вопрос.

Снова обратилась ко мне:

— Что же вы стоите, Мари? Будьте любезны, сядьте. Так общаться легче. Знаете, для чего я вас позвала?

— Затрудняюсь ответить, ваше величество. Вероятно, пожелали заказать мне новые работы.

— Это непременно, — согласилась императрица. — Вы, я знаю, в Париже сделали бюст Дидро. Повторите его для меня, пожалуйста. И еще хочу бюст Вольтера. Я с обоими в переписке, и мне будет веселее сочинять им эпистолы, видя их лица перед собой.

— Буду очень стараться. Правда, я Вольтера живьем не видела, и придется воссоздавать внешность по рисункам.

— Да, да, очень хорошо, — покивала Екатерина рассеянно. — Но позвала я вас не за этим. То есть, лучше сказать, не совсем за этим. Главное — все-таки памятник Петру. Беспокоит меня его голова — в смысле том, что мсье Фальконе не поймал пока норов самодержца. Видимо, посмертная маска императора слишком над ним довлеет. Как вы полагаете?

Я смутилась, честно говоря, не считая себя вправе обсуждать деятельность мэтра. Государыня поняла и продолжила:

— Можете не отвечать, ибо истина вполне очевидна. Ну, так вот: а поскольку вы большая искусница по части портретов, предлагаю голову Петра воссоздать вам.

Заявление было столь неожиданным, что слова застряли у меня в горле. Наконец пришла в себя и сказала:

— Но с этической точки зрения… можно ли сие допустить?.. Фальконе — автор, мэтр, классик. Страшный удар по его самолюбию… Боже упаси!

Но царица отступать не хотела:

— Ах, Мари, не заботьтесь о формальностях. Все этические вопросы мы с Бецким берем на себя. Фальконе — он как был автор памятника, так им и останется. Совершенно точно. Вы — его официальная помощница, по его контракту, вот от вас и требуется помощь, только и всего. Сделайте этюд, набросок. А затем он сам доведет до совершенства. Соглашайтесь. Собственно, вы не согласиться не можете. Если не хотите со мной поссориться. Вы ведь не хотите?

— Нет, конечно, ваше величество.

— Значит, по рукам. — Повернулась к Бецкому. — Остальное возьмите на себя, Иван Иваныч. Действуйте от имени моего — я даю вам карт-бланш.

Генерал поклонился:

— Слушаюсь, матушка государыня.

— И пожалуйста, не забудьте о моем обещании сделать Фальконе и Мари нашими академиками. На дворе октябрь. Не затягивайте, милейший.

— Слушаюсь, матушка государыня.

— Обо всех новостях по модели, по Гром-камню и Академии мне докладывайте немедля.

— Слушаюсь, матушка государыня.

— Вот и договорились, — посмотрела на меня с материнской улыбкой. — Ну, ступайте, ступайте, милое дитя. — Протянула мне руку для поцелуя, без перчатки, я увидела голубые прожилки на тыльной стороне ее ладони и красиво подточенные ногти с бесцветным лаком; кожа была мягкая, ухоженная, душистая. — Жду от вас только хороших сообщений. Огорчать русскую императрицу никому не пристало. Помните об этом.

— Помню, ваше величество.

Возвращалась из Зимнего дворца в панике. Разговор с Екатериной сложился, конечно, более чем удачно, мы в фаворе, власти нам благоволят, только как теперь сказать Фальконе о ее идее по поводу головы Петра? Шеф, с его самолюбием, импульсивностью, может сгоряча натворить всяких бед. Не сказать же нельзя, выйдет только хуже, если он узнает от Бецкого, спросит меня: «Отчего молчала?!» Я не знала, что предпринять.

Разумеется, первым, кто меня встретил у дверей мастерской, был Этьен. Начал тормошить:

— Ну? О чем? Как сложилось?

Отводя глаза в сторону, пробурчала:

— Что-то хорошо, что-то плохо…

— Не томи, рассказывай… — Усадил меня на диван напротив. — Для чего вызывала? Новые заказы?

Я поведала все как было — и о заказах, и об Академии.

— Ну а что плохого?

— Понимаешь… только не волнуйся…

— Пресвятая Дева, я уже волнуюсь!

— Государыня предложила… мне… попытаться… так сказать, набросок, этюд… головы…

— Чьей?

— Петра.

У него лицо побледнело.

— Для чего — Петра?

— Чтобы ты в случае моего успеха им воспользовался для монумента…