Страница 51 из 51
Антуан был высок и широкоплеч, с черными как смоль волосами и красивыми карими глазами, но совсем не насмешливыми, как у Фальконе и у Машеньки, а печальными, выражавшими грусть еврейско-венгерско-польского народа. Говорил по-французски безукоризненно, чрезвычайно учтиво, обходительно, обнаруживая неплохие знания в музыке, литературе и изобразительном искусстве. Между прочим, он сказал:
— Знаю, что мадемузель Мари — внучка величайшего скульптора Фальконе. Видел в газете изображение его памятника Петру в Петербурге. Это шедевр. Счастлив познакомиться с вами.
Мы ответили, что счастливы тоже.
Угостили его обедом, Антуан ел предложенные ему блюда с аппетитом и нахваливал наше кулинарное мастерство, мы смеялись. Машенька на клавесине, а Филипп на свирельке усладили слух гостя несколькими мелодиями. А потом мы сыграли в карты. Во втором часу пополудни он заторопился и, поцеловав нам ручки, ускакал во весь опор, обещая когда-нибудь еще заглянуть.
— Ну, что скажешь? — я спросила Машеньку после отъезда Янковица.
Улыбнувшись, дочка проговорила:
— Очень милый молодой человек. Если бы он сделал мне предложение, я бы согласилась.
— Ты серьезно?
Егоза хохотнула:
— Да, почти. То есть замуж мне пока рановато, рассуждаю чисто теоретически.
— Значит, он тебе понравился…
— Что скрывать? Да, понравился. Ощутила в нем родственную душу.
— Это самое главное.
Антуан приезжал к нам в гости регулярно, раз в две-три недели обязательно, привозил подарки, а в конце сентября 1792 года попросил у меня руки моей дочери. Я кивнула:
— Если Машенька не против, я не против тоже.
Машенька ответила утвердительно.
Свадьбу сыграли в октябре в Люневиле, проводил бракосочетание отец Даниэль, а Мари-Люси вывел к алтарю верный наш Филипп. Молодые поселились по месту службы Антуана, мы же со слугой возвратились к себе в Маримон.
Так мне сразу сделалось непривычно в доме без доченьки! Без ее голоса, звонкого, игривого, без ее запаха. Только Герцог, распушив хвост, важно дефилировал по комнатам, полагая, что теперь он здесь главный.
Как и я, Машенька смогла родить только с третьего раза. В 1806 году подарила мне внука, получившего после крещения имя Ансельм.
Годы бегут стремительно, мне уже перевалило за семьдесят. Но еще пока в здравой памяти и хожу сама. Обитаю по-прежнему одна, лишь служанка Жанна помогает по дому (дорого Филиппа похоронили семь лет назад). Есть собака, новый кот, но, конечно, человеческого общения часто не хватает. Что поделаешь! Я не жалуюсь. И совсем не жалею ни о чем. Все, что происходило, вспоминаю с удовольствием.
Пережили Наполеона, слава Богу. Мне он был всегда малосимпатичен. Выскочка и позер. Думал только о своей славе, загубив во имя нее четверть нации. А когда в 1814 году наступали союзники на Париж, все боялись русских, кроме меня, знавшей, что они зря губить французов не станут. Так оно и случилось. Антуан перешел на сторону Бурбонов, и когда воцарился Людовик XVIII, тот присвоил моему зятю титул барона. Машенька теперь именуется «баронесса де Ян-ковиц». Да, забавно. Никогда не думала, что сделаюсь матерью баронессы!
Брат в Париже продолжает вести дела, но по большей части формально, передав бразды правления магазином и мастерской сыну. Марк давно женат, у него трое ребятишек — стало быть, моих внучатых племянников, из которых я никого не видела. Замужем и Жюстин, но детей не имеет.
Александр Фонтен скрипит понемногу, правда, уже давно не работает сам в бывшей мастерской Лемуана. Дочь его — мать двоих детей, сыновей, оба стали военными и служат на флоте. А вот сын, тот, который от Поммеля, оказался пройдохой — схвачен был на грабеже и пропал на каторге.
И в семье Маргариты, младшей сестры Александра, тоже счастья нет: муж во время террора был гильотинирован, как и многие видные якобинцы, сын служил в наполеоновской армии и погиб в Египте, а второй во время обороны Парижа потерял ногу.
Любопытна судьба де Ласкари. Он, как уже писала, убежал из России под именем графа Корбури и в Париже (это было еще при жизни Этьена Фальконе) напечатал книжку своих воспоминаний о работах по доставке Гром-камня из Лахты в Петербург. Разумеется, приписал себе очень многое — от идеи передвижения валуна на медных шарах до всеобщего руководства операцией. Но рисунки и чертежи, помещенные в книге, настоящие, увезенные им с собой при бегстве, и послужат будущим историкам, кто из них заинтересуется воздвижением памятника Петру.
Дальше, по рассказам (в основном от князя Голицына), де Ласкари (он же граф Корбури) возвратился к себе на родину в Грецию, где купил обширные земельные участки, чтобы заниматься сельским хозяйством. Но его горячий нрав снова проявился — он повздорил со своими работниками, и они его убили. Мир праху этого человека! Лично нам с Этьеном он только помогал.
Что еще сказать? Радуюсь письмам от родных. Получаю газеты и журналы — узнаю новости. В том числе из России. Нет давно на свете Бецкого и Екатерины П, вскоре сгинул и Павел Петрович. Александр I во главе союзников одолел Наполеона. Петербург процветает. Памятник Петру превратился в один из его символов. Иногда мне даже не верится, что имею отношение к его воздвижению. Было ли это с нами на самом деле? Или только пригрезилось?
Мне приснился сон. Я стою в Петербурге на Сенатской площади, рядом с монументом Петру. Ночь. Неясные тени. Слышу лязг за спиной — поднимаю голову и вижу, что на вздыбленном коне вовсе не император, а императрица — Екатерина II. Не живая, а бронзовая. Тем не менее смотрит на меня и гулко произносит:
— Милое дитя, я беру тебя с собой, поскакали! — И протягивает мне металлическую руку.
Я в испуге шарахаюсь:
— Нет, нет, мне пока с вами рано, ваше величество.
Государыня обижается:
— Ну, как знаешь. Да-с, была бы честь предложена. Твой Фальконе тебя заждался.
И, взнуздав коня, устремляется вдаль гигантскими скачками — через Неву, через весь Петербург…
Я просыпаюсь в страхе. Что бы это значило? Скоро ль мне скакать вслед за ней? Цоканье копыт медной всадницы до сих пор стоит у меня в ушах.