Страница 10 из 51
Это была волшебная неделя: спали до семи (целых два часа лишних по сравнению с Севром), не спеша завтракали, и мсье Дени удалялся к себе в кабинет для работы, мы же с мадам Анн занимались чисто женскими делами — составляли меню обеда, изучали модные журналы и перемывали косточки знаменитостям. После обеда и короткого отдыха я сначала делала карандашные наброски, а потом лепила ученого — это составляло около двух часов в день. Вечером гуляли в Люксембургском саду или посещали театр. Сказочная жизнь!
На седьмой день портрет был почти готов. Я не знала, делать ли глаза энциклопедиста чуть косящими, как в жизни, или пренебречь реализмом, по примеру носа Голицына, и советовалась с мадам. Та сказала: надо соблюсти золотую середину — левый глаз капельку сместить, чтобы издали этого не было заметно, а вблизи внимательный зритель мог бы рассмотреть. Так и поступила. Мэтр остался доволен. Главное, ухватила доброе выражение лица, иронично сложенные губы, высоченный лоб, негустые, но красиво лежащие волосы (он парик не носил принципиально). Мы отпраздновали окончание работы небольшим славным ужином, на который пригласили Фальконе-старшего и Лемуана. Оба оценили мое творение высоко, даже чересчур высоко, говоря, что, когда мне исполнится восемнадцать лет, я смогу открыть свою мастерскую. Я благодарила и думала, что имею на мои восемнадцать лет противоположные планы — путешествие в Петербург.
Фальконе сказал, что его Пьер уже вернулся в Лондон, комнатушка сына свободна, я могу возвращаться. Мы с ним и поехали вместе после ужина. Разговор в коляске вначале не клеился, мэтр был задумчив и тих. Наконец сказал:
— Дети, дети… Мы заводим их по глупости и по недомыслию, не задумываясь над тем, сколько сил и средств надо в них вложить. А иначе — вот: вырастает такой оболтус, не способный ни к чему, кроме выпивки, карт и увеселения с женщинами.
— Вы не слишком ли строго судите, мсье? — усомнилась я.
— Нет, нимало. Он сбежал от кредиторов, требовавших денег и грозивших его убить. Ну, убить бы не убили, но помяли бы бока основательно. Мне пришлось снабдить сына крупной суммой. Дай Бог, чтобы расплатился и не делал новых долгов. Но надежда на это небольшая…
— Сколько он еще пробудет в обучении у Рейнольдса?
— Полагаю, что года два-три, не меньше. Как помощником мэтр им в целом доволен — звезд с неба не хватает, но не без таланта. Ах, не знаю, Мари, не знаю. Так, по крайней мере, он пристроен. А вернется опять в Париж и что будет делать? Разбазаривать мои деньги? Грустно очень.
В Севре, дома, разошлись по своим комнатам. После Пьера пахло табаком, алкоголем и мужским потом. Я открыла окно для проветривания и решила пока прилечь на диване в кабинете у шефа. К удивлению, из-под двери кабинета пробивался свет. Заглянула и увидела Фальконе, читающего лежа на диване книгу.
— Вы не спите, мсье?
— Да, не спится. А ты?
— Ни в одном глазу, — соврала я, чтобы не расстраивать его по поводу запахов в комнате сына. — Что читаете?
— О визите Петра Первого в Париж полвека назад. Он тогда встретился с семилетним Людовиком XV и взял его на руки, якобы пошутив при этом: «У меня в руках вся судьба Франции». Но, скорее всего, данные слова — просто исторический анекдот.
— Вы уже делали наброски будущего памятника?
Сел и помолчал. Посмотрел на меня пристально.
— Никому еще не показывал. Ты первая.
Он достал из шкафа картонную коробку и открыл. Там была небольшая скульптурка: всадник на вздыбленном коне. Сделано очень экспрессивно, но в моей голове сразу зароилась тысяча вопросов, от которых я была смятенна.
— Ну, что. скажешь, Мари?
— Потрясающе, мсье, я не ожидала… С точки зрения истинного искусства — великолепно… Но реально ли воплотить сие в натуре? Будет ли скульптура устойчива лишь на задних ногах лошади? Не повалит ли ее первый сильный ветер? И не захотят ли заказчики нечто более солидное, монументальное?
Фальконе покусал нижнюю губу.
— Вероятно, ты во многом права… Надо как следует все обдумать. Ну а в целом, в целом?
Я взяла его руку и поцеловала в ладонь. Он другой ладонью ласково провел по моим волосам. А потом обнял и прижал к себе. Несколько мгновений мы сидели молча. Наконец мэтр проговорил:
— Ну, ступай к себе… нам еще с тобой рано, понимаешь?
Я заглянула ему в глаза:
— Значит, наступит время, когда?..
Нарочито нахмурился:
— Поживем — увидим. А пока что ступай…
Тоже начала интересоваться Россией. Часто заглядывала в газеты, приносимые Фальконе, есть ли новости из Санкт-Петербурга? Как дела у императрицы? Прочитала статью о Григории Орлове, фаворите Екатерины II. Оказалось, что у них имеется общий ребенок, сын. И еще писали, что страной она правит только до совершеннолетия старшего отпрыска — Павла Петровича, а потом должна передать ему престол; но отдаст ли? Многие в этом сомневались, зная властолюбивый характер маменьки.
Говорила об этом с Фальконе. Он сказал:
— Пусть тебя дворцовые интриги мало волнуют: мы не при дворе будем жить, ни во что вмешиваться не станем. Создадим гипсовый проект памятника в натуральную величину, выслушаем пожелания, воплотим и тогда можем быть свободны. Отливать не нам, я литьем заниматься не обучен. Пригласят мастеров — за отдельную плату они выполнят.
— Мы, выходит, даже не останемся на отливку?
— Думаю, что вряд ли. Это тоже не один год — строить печь, трубы, изготавливать форму, отливать, а потом зачищать металл и чеканить. Нет, увольте. Наше дело — творчество, а не ремесло.
Истекал срок его контракта с Севрской мануфактурой, и в конце 1765 года начали собирать вещи. Мэтр решил, что по морю отправит багаж — ящики со скарбом, книгами, скульптурами, а мы сами двинем в экипаже по суше (он боялся путешествий на корабле, качки, шторма, говорил, что его знакомый погиб при пожаре на судне, и тогда скульптор дал себе зарок избегать всяких передвижений по воде). Мы с Фонтеном очень сожалели об этом, нам хотелось поплавать, ощутить даль морскую, наблюдать за чайками и прочее, но желание патрона было для нас законом.
21 апреля побывали в русской миссии, отмечающей день рождения Екатерины II (Фальконе и я, приглашал сам Голицын). Ей исполнилось 37. Было много диковинных яств — от забавного супа из квашеной капусты и гарнира из отварной репы до медовых коврижек, называемых пряниками. Неужели придется все это есть в Петербурге? Но посланник нас успокоил: в Северной столице России много рестораций французской и вообще европейской кухни, можно выбрать. Торопил с отъездом, говорил, что ему без конца писал генерал Бецкой — приближенный императрицы, президент Академии художеств — с просьбой ускорить отправку скульптора. «Он педант страшный, — разглагольствовал князь. — Любит составлять планы действий и потом их придерживается неукоснительно. Злить его нельзя, так как вхож к ее величеству и она ему доверяет совершенно, при дворе влияние Бецкого очень велико». — «Генерал — президент Академии художеств?» — удивилась я. «Да, формально генерал, но на деле чрезвычайно светский человек. Со времен Петра заведено — как родится мальчик-дворянин, так его родители записывают в военные. Он растет — и растут его чины, даже если он не служит». — «Вот как интересно!» — «А Бецкой вообще человек особенный. Папенька его, князь Трубецкой, был в плену у шведов и в Стокгольме сошелся с некой баронессой. Появился сын. Князь потом привез его в Россию, записав под своей укороченной фамилией, — и велел законной русской жене относиться к нему как к родному. Тот потом учился в Европах, а когда вернулся домой, старый князь, у которого из законных детей были только дочери, предложил ему сделаться «полностью» Трубецким и наследником. Но Бецкой гордо отказался». — «Вот какой!» — «Но, конечно, из наследства ему много перепало — человек небедный и имеет хороший дом на Дворцовой набережной Невы. Не женат, и никогда не был. Но воспитывает дочку, что прижил от служанки-черкешенки». — «Господи, какие небывалые страсти!» Русский посланник рассмеялся: «Вы еще и не то услышите в Петербурге! В том числе и про Бецкого… Я бы мог тоже рассказать, но остерегусь. Мне мое место дорого». — «Даже так?» — «Как любой двор монарха, петербургский двор не исключение. Много интриг и хитросплетений… Ну, молчу, молчу. Скоро сами все увидите и услышите…»