Пустыня

— Север!

Так сподручнее. В одиночку много не навоюешь, подлетят сзади — и сожрут. Как сожрали Алапина, что был у пулемёта прежде меня. Подлетела тварюга — и перекусила пополам. Половину себе забрала, половину оставила. Кошмар ведь. Сон. И то, что это сон, я сознаю. Временами. Ведь никакого Алапина на турнире нет, Алапин играл ещё до революции.

Внизу вокруг отеля медленно двигаются танки. Числом три. Те самые, что мне показывал в пустыне шейх. Не «Тигры», не «Пантеры», поменьше. На рысь потянут, да. Жёлтенькие, под цвет пустыни. Стоят и постреливают из маленьких пушечек по зубастым гадам. Держат круговую оборону. Они, пушечки, незавидные, от моего пулемёта ушли недалеко, но пару трамваев подстрелить сумели. Те лежат, дергают лапами и хвостами, норовят подняться и сожрать неосторожных. Пресмыкающиеся, они долго умирают. И не всегда до конца.

— Восток!

Я разворачиваюсь и успеваю. Не очень большая, но очень зубастая пасть добычи не получит, нет. Я не твой.

— Небо, Небо, я — Земля-один, — донеслось из компакт-рации, — как слышите? Приём!

— Земля-один, это Небо, слышимость хорошая, — прокричал я, держа в прицеле пролетающего мимо ящера. Если мимо — пусть себе летит. Патронов мало.

— Как с боеприпасами, Небо, — спросила Земля-один, будто услышав мои мысли.

— В запасе ещё одна лента, одна лента, приём!

Земля-один — это штандартенфюрер Тарраш, тоже гроссмейстер, современник Чигорина. Я его по голосу узнал, и по дымку от сигары, что вьётся над «Рысью».

— У нас тоже небогато. Но скоро подоспеют наши, нужно держаться.

Наши — это кто? Роммель сотоварищи? С такими нашими и чужих не нужно.

Я перевел пулемёт на одиночный огонь. Мой пулемёт, мои правила.

— Юг!

Выстрел, и подбитая тварь сворачивает в сторону. Я ее не добиваю. Свои добьют, мир ящеров жесток.

— Стая! Господи, стая! С востока!

Разворачиваюсь на восток. И в самом деле, стая. Небольшие, с лебедя, но их сотни, сотни!

Стреляю. Попадаю. Меняю ленту на последнюю, опять стреляю, опять попадаю. Во сне я ужасть как меткий. Выстрелом перебиваю длинную шею, и гадкий лебедь падает вниз, где его поджидают десятки тварей наземных. Тоже небольших, с волка. Те рвут на части летающих, но большинство бежит к окнам отеля. Пытаются пролезть внутрь. Окна не забраны ни решетками, ни ставнями, частью уже и разбиты. Изнутри отстреливаются, на слух — из «наганов». Ну, я в этом уверен. Во сне.

Меркнет солнце. Не вечер, нет, просто в небе совсем уже невообразимый дракон, с «Ан-24». А у меня половина ленты уже расстреляна.

Перевожу на стрельбу очередями. Очереди короткие, как в буржуазной лавке. В цель попадаю, но непохоже, чтобы тварюгу это тревожит. Нет, наконец количество перешло в качество, и крылатый бегемот падает на землю. Падает и закрывает собой всю площадку перед отелем, и все три танка разом. Огромный же. Нет, куда больше двадцатьчетвертого Ана. И тут же мелкие динозавры ринулись рвать павшего демона.

А в танках что, в танках отсидятся. Они же в танках.

Патроны кончились. Совершенно.

— Мы уходим вниз, мы уходим вниз, — прокричал я в компакт-рацию.

И мы попытались уйти. Но гадкие лебеди ринулись дружно, разом — и стали рвать нас на части.

Хюбнер кричал, кричал громко. Я не кричал. Что проку кричать тому, кто давно мёртвый. Я лучше проснусь.

И я проснулся.

Однако! И в самом деле кто-то кричит. И даже не кто-то, а как раз Хюбнер.

Звукоизоляция в отеле неплохая, но всё-таки не идеальная.

Звуки шагов по коридору. Отпирается дверь. Крик не сразу, но прекращается.

Но стучат уже в мою дверь.

— Господин Чижик!

Ну вот, опять.

Я открыл дверь.

Господин Бадави, кто ж ещё.

— Господин Хюбнер…

— Что господин Хюбнер?

— У него нервный срыв. Он очень хочет вас видеть. Пожалуйста.

— Хочет — увидит. Я только оденусь.

Оделся, отчего ж не одеться.

Хюбнер, в домашнем халате, сидел в кресле у стола.

— Чижик, вы живы?

— Как видите.

— Точно живы?

— Совершенно точно. Можете потрогать, — и я протянул руку.

Хюбнер потрогал.

— Знаете, мне снилось… Сон был очень, очень реальным. Будто мы с вами отстреливаемся от каких-то летающих чудовищ. Здесь, в этом отеле. На крыше. А потом у нас кончились патроны. И нас съели. Сожрали живьём.

— Приснилось и приснилось. У нас в России говорят, что во сне увидеть можно черта на сосне.

— Но я чувствовал! Боль чувствовал!

— А сейчас?

— Сейчас? — он оглядел себя. — Нет, сейчас не чувствую. Но мы с вами… Я, проснувшись, был совершенно уверен, что все это на самом деле: вы, я, летающие твари. И по земле какие-то бегали. А танкисты их расстреливали из пушечек. Маленьких таких, двадцатимиллиметровых.

— Ну, видите, сон. Разве бывают такие пушки?

— Пушки-то как раз бывают… были. На «Panzerkampfwagen II». Я интересовался. Мой дядя сражался тут. В Северной Африке. Против англичан. В ту войну.

— Вот вам и отгадка. Ваш дядя сражался, и вам то сражение и приснилось, только противник принял облик чудовищ.

— А вы? Откуда взялись вы?

— Мы же играли давеча. Тоже сражение.

— Но мы были на одной стороне.

— Ну, так и партия у нас общая. Вариант Алапина…

— Точно! Мне снился Алапин, только мертвый!

— Опять же понятно, я играл против этого варианта, и победил. То есть вариант умер, по крайней мере, в этой партии.

— Да, вы правы. Конечно, правы, сон есть сон, — но в голосе Хюбнера оставалось сомнение. — Извините, что разбудил. Кошмар…

— Пустяки. Просто устали. Мы все устали. Всё-таки второй месяц пошёл, вот организм и протестует. Вот что, попросите минеральной воды, «боржом», она тут есть. В «боржоме» есть ионы йода и брома, это успокаивает. Полстаканчика, больше не нужно. Я и сам пью «боржом» к ночи.

— Вам тоже снятся кошмары? — спросил Хюбнер.

— Мне много чего снится. А вода превосходная.

В окне показалась луна.

— Какая-то она красная, — сказал Хюбнер.

Она и в самом деле была с кровавым оттенком.

— Видно, где-то ветер поднял пыль над Сахарой, — предположил я. — У нас в России бывают пыльные бури. Редко, но одну я помню. Тогда тоже была красная луна.

— Из Сахары — буря?

— Из Казахстана. Там целину распахали, и… Впрочем, неважно.

— У меня тетка, двоюродная сестра матери, живет в Казахстане. Я её никогда не видел, правда.

— Это дело поправимое.

— Да?

— Конечно. В Алма-Ате тоже играют в шахматы, и в Павлодаре, да много где. Могу устроить приглашение. Правда, призовые у нас невелики, и в рублях, но дублёнку купить сможете.

— Дублёнку?

— Шубу мехом внутрь. Отличная штука. Вам понравится, — и я вышел из номера.

— Как он? — спросил господин Бадави, поджидавший в коридоре.

— Устал немного. Утомился. Мы все утомились, господин Бадави. Непривычный климат, высокий накал игры…

— Но ведь это хорошо — высокий накал игры, не так ли?

— Конечно, хорошо. И климат здесь хороший. Но непривычный. Вы ему, господину Хюбнеру, распорядитесь бутылку «Боржома» отнести. У вас есть «Боржом»?

— «Боржома» у нас довольно, — сказал господин Бадави.

Ну и славно. Уже у себя я достал из холодильника минералку и выпил полстакана. Как советовал Хюбнеру.

Общий сон. Людям порой снятся общие сны. Пожарным — пожары, футболистам — предстоящая игра, солдатам — сражения. Описаны общие сны у людей, переживших похороны Сталина. То есть некое важное для группы людей событие завладевает сознанием и находит свое отражение во снах. И там, во сне они видят друг друга, да. Васильеву снится Петров, Петрову — Васильев, они оба идут по тайге из пункта А в пункт Б. Совместно пережитое событие вспомнилось под влиянием некоего провоцирующего фактора, которым может быть что угодно — снегопад, статья в газете или концерт ко Дню Милиции, увиденный по телевизору.

Но у нас с Хюбнером общее — шахматы. Откуда же динозавры? Нет, можно, конечно, представить, что динозавры — это шахматные фигуры. Летают — это слоны, бегают — пешки, подземные проглоты — кони, танки — ладьи, пулемёт — ферзь. И Алапина я объяснил, Хюбнер в сицилианке пошел на вариант Алапина. Но почему обоим пришли в голову динозавры? И танки?