Пустыня

Почему я не сказал Хюбнеру о своих снах, понятно. Незачем ему об этом знать. Волноваться станет. Поверит в антинаучную чертовщину на сосне. Со своим дядей — танкистом. Поди, ещё и эсэсовцем.

Я выпил боржом, и лег досыпать.

Второй серии атаки динозавров не показали. Сны были бытовые. Из жизни советских студентов.

Поутру я проснулся и поднялся на крышу. Ветер дул с юго-востока. Умеренный, но сухой и горячий. Похоже, ждет нас песчаная буря. Читал в приключенческих книжках, о застигнутых бурей караванах. Там их, бури разно называли. Самум. Или хамсин. Я в них не путаюсь, я их просто не знаю, точного названия сахарских бурь.

На этот раз я дождался восхода солнца. Но солнца не увидел, вместо солнца на востоке поднялось багровое пятно. Да, песчаная буря.

С каждой минутой ветер становился жарче. И песок заскрипел на зубах. Вот она, атака летающих ящеров.

Я спустился к себе. «Грюндигу» погода не нравилась, прием был хуже обыкновенного, и я не стал мучить приемник и напрасно расходовать батарейку.

Опять послушал пустыню. И себя в пустыне.

А потом отправился на завтрак.

Сегодня не то, что вчера. Сегодня все другие. Немного, но другие. Настороженные. Сдержанные. Меньше улыбок, больше прищура в глазах. Будто целятся. Все во всех.

Мы тут все, конечно, соперники. Но не враги же? Шахматы — игра. То есть приятное и занимательное времяпрепровождение. Теоретически? Нет, и практически. Люди, играющие в шахматных павильонах, в колхозных клубах или просто на парковых скамейках обычно приятельствуют, даже дружат. Я в школьные годы играл — и отлично ладил с соперниками, а соперники — со мной. Антон Кудряшов покровительствовал мне, покровительствовал и учил шахматным премудростям. Да и потом, и на мастерском, и на гроссмейстерском уровне атмосфера, в общем-то, товарищеская. Нет, конечно, встречаются личностные конфликты, но они именно личностные, а не шахматные. Во время игры стараешься соперника обыграть, изо всех сил стараешься, но партия заканчивается рукопожатием, а зачастую — совместным разбором партии и походом в буфет.

И это не потому только, что шахматисты исключительно благородные люди. Просто злость и вражда поглощают энергию, много энергии, и если ненавидеть всех, то на шахматы сил не останется. Во время матча, говорят, иначе, но я как-то не заметил. И с Кересом, и с Фишером отношения были корректные. Дружеские? Нет, откуда им быть дружеским, если мы были малознакомы. Но постепенно они становятся отношениями особыми. Однополчан? Не знаю, не воевал.

Но сегодня… Сегодня между нами бегают кошки. Дюжина или около того. Черные, белые, рыжие и трехцветные.

Все эти отвлеченные размышления заняли секунды две, три, пока я шел к российской фракции.

Наши столы, то есть столы, за которыми мы сидим здесь, расположены достаточно близко, чтобы общаться, будь на то желание, но и достаточно далеко, чтобы не общаться, если не захочется.

— Что вам снилось этой ночью, Михаил? — встретил меня вопросом Спасский.

— Тайна снов, Борис Васильевич, у нас гарантируется государством. А что?

— Хюбнер рассказал, что ему снилось, как на пару с вами он сражался с динозаврами. Здесь, в Джалу.

— Ну, видел он такой сон, так что с того?

— Мне тоже это снилось. Этой ночью.

— Вы с Хюбнером сражались с динозаврами?

— Не с Хюбнером. Я деталей не помню, я вообще плохо помню сны, но были динозавры, которые ломились в гостиницу, была стрельба, я палил по ним из револьвера…

— Нагана?

— Не знаю, не разбираюсь я в револьверах. Но палил. И это ладно бы. Анатолий?

— Да, мне тоже снились какие-то твари, стрельба, суета… Кошмар, в общем, — ответил Карпов.

— И я начал расспрашивать остальных. Кто-то вспомнил, что видел динозавров, кто-то не помнит, или говорит, что не помнит. Но очевидно, что дело тут непростое. Не бывает таких совпадений. Не бывает!

— И все, конечно, встревожились. И мы тоже. Может, нас чем-то облучают, внушают одинаковые сны? — сказал подошедший Фишер.

— Ливийцы?

— Почему ливийцы? Американцы, со спутников. А, может, и ливийцы. Купили аппаратуру да вот хоть у ваших, у Советов. Или у китайцев.

— Или в еду подмешали что-нибудь. Древняя медицина фараонов, или карфагенян, в общем, Африка, — предложил Спасский. — Вот все и боятся есть. Скушаешь овсянку или яичницу с ветчиной, и начнешь видеть призраки, фата-морганы, миражи.

Я огляделся. Действительно, никто ничего не ел. И еды на столах не было.

Я подозвал официанта и заказал обычный свой завтрак — креветочный салат, яйцо всмятку и стакан гранатового сока.

— То есть вы не боитесь? — спросил Фишер.

— Я хочу есть. Это первое. И да, я не верю, что причина совпадения в еде. В спутники или секретную аппаратуру тоже не верю. То есть она, может, и есть, такая аппаратура, но не вижу смысла показывать нам осовремененную версию «Миллиона лет до нашей эры»

— Чего? — спросил Фишер.

— Фильм такой. Про динозавров.

— А фильм… У нас много фильмов про динозавров…

— А что касается общих снов, нужно подумать… — тут принесли мой заказ, и я принялся за креветок. Чапай думать будет!

Все терпеливо ждали.

— Вариантов много. Самый простой — что не было никаких общих снов.

— Как — не было?

— Так. Не было, и всё. Описан случай, как на антарктической станции «Восток» все двадцать четыре человека видели общий сон. Будто все они подверглись нападению крион, гипотетических существ, живущих в трещинах антарктического купола. Они, крионы, в полярную ночь напали на станцию. Минус девяносто, ветер, разреженный воздух… В общем, все умерли. В сновидении, конечно. Наяву все живехоньки. Но состояние, близкое к панике. И вся зимовка пошла наперекосяк. Там ещё много чего было, на «Востоке». Потом разбиралась государственная комиссия. И вот что установила… — я принялся за яйцо.

Все ждали.

— Сон этот видел механик-дизелист. И рассказал напарнику. И только после рассказа напарник вспомнил, что и он видел этот сон. Потом они рассказали другим, и все тоже вспомнили. На самом деле это было наведенное воспоминание.

— Наведенное?

— Они не видели этого сна. Но под влиянием рассказа внушили себе, что видели. Неосознанно внушили. Им стало так казаться. В обычных условиях такое редко бывает. Ну, у двух, много у трех. Но на станции особые условия. Оторванность от мира. Ночь. Суровая, спартанская обстановка, кислородное голодание. Замкнутый коллектив. Усталость, истощение нервной системы. Общий сон — своего рода массовая истерия. В средние века такое наблюдалось сплошь и рядом. Теперь пореже. Но вот случилось.

— То в Антарктиде. А здесь наоборот. Солнце, жара… — возразил Карпов.

— Противоположности сходятся. И яркое солнце, и жара, и сухость воздуха выводят из равновесия нервную деятельность. Мы лишены привычных раздражителей — телевидения, кино, газет и книг, общения с близкими. У нас интенсивная умственная работа, вплоть до изнурения. Наконец, у нас много общего.

— Чего же у нас общего? — спросил Фишер.

— Мы все шахматисты. Гроссмейстеры. Высочайшей пробы. То есть наши мозги настроены на одну волну, шахматную. И потому внушаемость наша — между собой — повышена. И сон Хюбнера вошел в сознание каждого, как собственный.

— Нет, — сказал Спасский, помолчав. — Я же видел этот сон до того, как услышал Хюбнера.

— У вас, Борис Васильевич, есть тому подтверждение?

— В смысле?

— Вы, проснувшись, записали сон?

— Нет, конечно. У меня нет такого обыкновения.

— И ни у кого нет. Из тут присутствующих, я имею в виду. Вам только кажется, что вы видели сон раньше, чем рассказал Хюбнер. Фокус сознания.

— Ну…

— У вас было когда-нибудь дежа вю? Чувство, что нечто уже происходило с вами? Это из той же серии. Фокусы сознания.

До конца я Спасского не убедил. Но сомнение заронил.

— И что нам теперь делать? — спросил Анатолий.

— Рецепт известный, он теперь обязателен для всех полярников и не только полярников. Полноценное питание — белки, жиры, углеводы и витамины с микроэлементами. Режим труда и отдыха. И занять мозг чем-нибудь полезным, — и я перешел к соку.