Жертвуя малым

— Да, но, — Соль залпом допил свою водку и, поморщившись, подставил стакан под горлышко коньячной бутылки. Неободрительно покачав головой на несоответствие формы содержимому, Торис все же налил себе и ему благородного пойла, — ты твердо уверен в том, что у этого общества есть будущее?

Торис поболтал янтарную жидкость, глядя, как играет в глубине золотистый отсвет.

— Уверен, — сказал он и, закрыв глаза, вылил в себя коньяк, представляя, будто пьет горячий медовый воск. Как тот заполняет гортань и пищевод, закупоривая дыхание, запечатывая слова, словно тяжкие воды моря Хаоса, сходящиеся, как могильные плиты, над его головой. Забытье, такое блаженное, желанное, близкое — и во веки веков не доступное. — В чем тут можно быть уверенным? В тылу у нас инфицированные бессмертием экстремисты, живые и неопасные только потому, что мы даем им возможность пользоваться плебейской кровью и водой из источника всего сущего. Под боком непримиримые дети земли, согласные скорее выродиться и влачить жалкое существование, чем отказаться от выпестованной обиды. А в центре — масса свободных, полукровок, гордящихся чистотой происхождения, — тот самый продукт всех наших усилий первых десятилетий после того, как чума черной жажды на свободу вырвалась. Ирония судьбы, но с тех дней ничего, ни капельки не изменилось: свободные люди, эти жадные дети, все так же одержимы бесом познания, все так же неуемны в своей энергии и бездумном, безответственном энтузиазме. Мы построили колосса на глиняных ногах, и достаточно малейшего дуновения, чтобы он рухнул, погребя под обломками все эти причудливые гибриды человеческого гения и глупости. Достаточно появления одного единственного чужеродного элемента, назовем его, к примеру, Светлым, легендарным демоном-разрушителем, героем-пугалом древних преданий, и все наше наспех сшитое лоскутное покрывало нового общества — яйсама! — лопнет по швам, порвется к самой распоследней чертовой бабушке, если метафора тебе доступна. И усилия тех, кто, не грезя о почестях, просто делал свою работу, пойдут прахом и канут в Лету, если ты понимаешь, о чем я.

— Понимаю, — Соль кивнул, глядя, как Торис трясет бутылкой, в которой на самом донышке плескались жалкие остатки былой роскоши. — Но и ты пойми: без гарантий безопасности в этом непростом деле нельзя обойтись.

— Ты — один из нас, — веско сказал ему Торис, и взмахнул свободной рукой, показывая, что нужно принести новую бутылку. Поезд стоял на последней перед столицей стоянке, но дону казалось, будто он все еще движется. — Ты должен быть одним из нас, — добавил он, когда Соль поднялся, следуя призыву, — так сказала раман-куру Фредерика. Ты это сам сказал, — сидеть с прямой спиной ему сделалось невыносимо и он разлегся в кресле, закинув ноги на мягкий подлокотник. — И, хотя ни я, ни она не понимаем, как тебе удалось выжить снаружи, уверяю тебя, Семья готова к сотрудничеству. Тебе нет резона угрожать нам и пытаться торговаться. Все, что от тебя требуется, — разделить с нами те ценности, во имя которых мы трудимся, и попытаться поддерживать колосса до тех пор, пока Предвечная не откликнется на наш зов. Все, что останется потом, — просто плыть по течению, — взмахнув рукой, он усмехнулся.

Соль вернулся, принеся на сей раз виски и лед. Торис поморщился, но безропотно позволил наполнить свой бокал до самых краев.

— Ничего не понимаешь в выпивке, верно? — добродушно пожурил он.

Соль сел на место, как и прежде, закинул ногу на ногу.

— Именно, — согласился он, позвякивая льдом в своем стакане. — Все будет именно так, как ты сказал, если Семья пойдет навстречу… смиренной просьбе.

— Ты так уверен, что экстремисты, контролирующие украденные тобой бомбы, дадут задний ход по первому твоему пожеланию?

— Кто, как не ты утверждал, что экстремисты повинуются слову аристократа безоговорочно? — пожал плечами Соль.

Торис фыркнул.

— Исиркурантэрэ-э! Я этого не говорил. Напротив, из всех жителей Империи они самые непредсказуемые именно в силу того, что сохранили нетронутой чистоту своей отравленной бессмертием крови. Они зависят от живой воды — это фактический факт, перед которым даже боги бессильны, — он снова фыркнул. Виски никогда ему не нравилось, а уж разбавленное водой и вовсе вызывало отвращение. Но он стойко пил его, пестуя в себе это мимолетное, уютное чувство отрешенности. Как покачивание на мягких волнах. Течение несло его, безбрежное, как океан — прибежище покинутой им стаи. — Но получать ее предпочитают, не спрашивая нашего разрешения.

— Кровь детей земли смягчает силу проклятия, — кивнул Соль. — Если начать потреблять ее в раннем возрасте, черный зародыш души так и останется в зачаточном состоянии.

— Но все же проявит себя после смерти тени.

— Они мало что помнят об истоках конфликта. Сейчас их потомки борются против аристократов, считая их — нас — повинными в катастрофе. Но они ратуют за права перволюдей, оглядываются на них, а потому не предпримут ничего, что может вызвать их неодобрение. А перволюдям и в голову не придет перечить аристократу.

— Если только этот аристократ не Светлый.

— В такие нюансы экстремисты не вникают, — Соль снова взболтал лед в своем бокале.

— Вопрос — насколько вникаешь в эти нюансы ты сам. Назвавшись Светлым, ты сознательно ставишь себя в пику всем нам, — Торис усмехнулся, прокатывая на языке неприятное слово, — щиркуннэ, Темным. Слишком много колючек ты выставил, чтобы счесть тебя при первом знакомстве безобидным.

— Не колючки, но открытые карты, — теперь Соль разглядывал свой стакан на просвет, точно пытаясь отыскать на дне истину. — Перволюди называют Светлым, и что толку скрывать то, что на устах у многих? Насчет же всего остального: бомб, экстремистов, надежного человека, — скажу еще раз и не устану повторять: все это нужно лишь для того, чтобы при первом знакомстве не вышло недопонимания. Не хочется являться к долгожданным родственникам с пустыми руками, не хочется быть истолкованным превратно. Но как только все недоразумения будут развеяны, едва лишь склонит Император к смиренной просьбе свой августейший слух, как тут же все сестры получат по серьгам: сдам вам и бомбы, и схрон экстремистов, и даже надежного человечка. Чуть только переговоры пройдут успешно, — а отчего бы им сорваться? — как каждая сторона отхватит нехилый куш. Ведь если убрать лишнюю тяжесть, не станет ли колоссу надежнее стоять на его неустойчивых ногах?

— Твоя забота о благе общества похвальна и делает тебе честь, но я не об этом веду речь. Раман-куру Фредерика позвала меня, просила помочь, зная о моем особом к ней расположении. И я искренне хочу помочь тебе, мой заморский друг рэпун-куру. Но ты, представляется, меня совсем не слышишь. Для нас, тех, кто стоял у истоков Империи, тех, кто поднял ее на своих плечах, экстремисты — давнее, привычное зло. Мы уже давно живем с ним бок о бок, мы с ним свыклись, нашли способы противодействовать, выработали механизмы сдерживания. Но теперь среди нас появился ты — незнакомый, опасный, непредсказуемый. Ты сам ведешь себя как экстремист: похищаешь разрушительное оружие древних, угрожаешь использовать его в случае, если требования твои не будут удовлетворены… Ты называешь свои требования «смиренными просьбами», но они звучат иначе для нашего уха. Ты желаешь, чтобы Император признал тебя своим официальным наследником, не прячешь лица, требуешь в качестве подтверждения добрых намерений единственную среди нас женщину себе в жены! И почему ты так уверен в том, что раман-куру Фредерика выберет именно тебя?

— А разве она выбирает? — Соль только чудом не подавился виски. Отдышавшись и вытерев рот, он с невинным удивлением воззрился на Ториса.

— Она, — с достоинством подтвердил тот. И сел в кресле, сжимая пальцы на птицеголовой рукояти драгоценной трости. Хмель отпускал его, а ночь их путешествия подходила к концу. Гул океана, утихая, отступал на задворки памяти. — Неужели ты думал иначе?

Они помолчали.

Наконец, опираясь на трость, Торис встал.