Жертвуя малым

— Для того, чтобы ты мог получить собственные цвета, нам нужно представить тебя Императору, — покачал головой Торис.

Фаворит кивнул.

— До этого момента ничто не должно помешать народу лицезреть его будущего правителя воочию, — самоуверенно добавил он.

— Чимаирэ-Базилевс крайне не одобряет, когда кто-то нарушает установленные от века традиции из прихоти, — возразил Торис. И отставил бокал на столик. Пить ему расхотелось.

— Но ведь он разумный… человек, и понимает, что в данном случае никакая это не прихоть, а всего лишь гарантия безопасности на случай недопонимания. Как только позиции всех сторон будут разъяснены, не останется причин нарушать заведенный порядок.

— Не слишком-то ты, мой заморский друг, доверчив, — Торис вздохнул, разглядывая грозно раскрывшую клюв серебряную птицу на набалдашнике трости. Что Фредерика нашла в нем, в этом неотесанном дикаре? — В кругу Семьи, среди своих, мы вполне могли бы дело миром решить.

— Тем более не терпится попасть в круг своих! — отозвался Соль неожиданно пылко. — Поверь, нет ни капли приятного в том, что приходится угрожать собственным родственникам.

— Вот как? — проведя пальцем по прохладному металлу искусно вылепленной птичьей головы, Торис, наконец, позволил себе чуть расслабиться. Может быть, с воспрянувшей надеждой подумал он, этот пришлый рэпун-куру и впрямь не так опасен, как пытается показать? Может быть, он просто испуган и следует естественному для него стремлению во что бы то ни стало обрести поддержку себе подобных? Все же, в отличие от остальных, он с самого начала был в изоляции. — Как они там? — мягко спросил он, вновь протягивая руку к недопитому бокалу. — Живы ли еще, мои тюлени?

Новенький вздрогнул, накрыл стакан ладонью, боясь расплескать напиток.

— Их мало осталось, — неохотно сказал он, глядя мимо Ториса. — Когда поселился на их землях надолго, у них вышел конфликт с племенем прибрежных людей. Больше двух веков они жили бок о бок, как добрые соседи… настолько, насколько это было возможно в их обстоятельствах, но потом… Пришли змееглазые, и все изменилось к худшему.

— По-другому и быть не могло, — покивал Торис с пониманием. И сделал большой глоток. Первосортный коньяк мягко и тепло пролился по пищеводу. — Слишком упрямые и толстокожие, чтобы желать перемен, — взгляд его слегка затуманился. — Слишком гордые, чтобы простить.

— Ты ушел от них, Инга говорила, — опустив голову, Соль покачал в ладонях свой стакан. — Что ты чувствовал, когда уходил?

— Печаль, — Торис улыбнулся, захваченный воспоминаниями. Хмель имел над ним недолгую власть, но мгновения эти были ценны и приятны. — Печаль и смирение перед бессмысленной крепостью их духа. С ней, этой крепостью, мы столкнулись и здесь, на островах, и очень долго она служила помехой в наших попытках все исправить.

— Но здесь крепость их духа вас не остановила?

— И там не остановила бы. Мы были созданы, чтобы вершить справедливость, и мы вершили ее так, как считали верным. Но там, после того, как был совершен необратимый поступок, у нас не оставалось бы ни малейшего шанса. Именно поэтому я в конце концов и ушел от этаспэ, возлюбленного моего племени. Но сердце, — Торис прижал к груди руку, второй продолжая плотно стискивать наполовину опустошенный бокал, — мое сердце навеки ему отдано. — Отсалютовав собеседнику, он сделал большой глоток. Встал, намереваясь приготовить новую порцию.

Соль, вновь положив ногу на ногу, из-под челки наблюдал за ним.

— И ты, — проговорил он Торису в спину, пока тот, стоя у бара, совершал священнодействие над напитком, — никогда не жалел о своем уходе?

— Отчего ж? — весело спросил аристократ, возвращаясь на прежнее место. Сочтя, что одного бокала будет мало, он прихватил с собой початую бутылку. — Каждый из нас по-своему сожалел. Но, видишь ли, — он протянул бокал и, нехотя, Соль чокнулся с ним. Они выпили: Торис смакуя, его собеседник с сосредоточенной гримасой, — когда поступок уже совершен, что толку сожалеть? Тогда все, что остается, — просто делать работу, к какой предназначен, и наслаждаться маленькими радостями, ниспосланными нам жизнью. В конечном итоге жизнь не так уж плоха, если отдаться течению.

— Однажды Чиэ, Мудрая луна, старая шаманка тюленьих, в ответ на вопрос, что же произошло без малого три века тому назад, рассказала байку о двух народах, земном и небесном, — закончив с питьем как с неприятной обязанностью, Соль тоже расслабился, откинувшись на спинку дивана. Торис внимательно слушал, изредка доливая свой бокал до краев. — Люди земного народа чтили природу, сказала она, и во всем следовали слову Мудрых женщин. Они спали, прижавшись животами к теплому материнскому чреву, купались в соленых волнах, довольствуясь дарами обильных морских просторов, рожали здоровых и толстых детей, и жили привольно и радостно, сытые простой пищей. И был народ неба, племя сильных и крепких охотников, воинов, ходящих с широко расправленными плечами и спящих на спине. Они были любопытные, бесстрашные, шумные, они строили большие дома и запускали в материнские недра сделанные их руками и умом орудия, чтобы выбрать из глубин металлы и выковать из них для себя оружие и доспехи. На двух ногах ходили они, и далеки стали от матери, привыкли презирать ее, попирать под пятой. «Мы больше вас, — говорили они верным ей детям, — мы сильнее, само небо-отец жаловало нам право повелевать вами». Горды они сделались и высокомерны, совсем забыли о том, как сами были когда-то малыми, как ползали в младенчестве своем по огромному материнскому телу, припадали к нему в страхе, едва в поднебесье появлялась грозная хищная тень. Они строили города, и грохотали техникой, они создали машины, похожие на них самих, и поставили эти машины себе на службу. В своем превосходстве стремились они подчинить всех, кого считали ниже себя, и бредили звездами, мечтая пронзить однажды небесный свод бегом своих механических колесниц. А потом вдруг заметили, что малым их братьям, безропотным детям земли, доступно чудо, куда большее, чем весь грохочущий прогресс цивилизации, — вечная жизнь. И позавидовали народы неба, захотели заполучить чудо земли, не зная, что для того, чтобы владеть им, нужно смирение, от которого они отказались. Играя и любопытствуя, как дети, отрывающие стрекозам крылья, убивали они своих земных братьев, пытаясь выведать у них сокровенную тайну бессмертия. И однажды, как часто с детьми бывает, слишком заигрались, совершили непростительный поступок, и покровы с чудесной тайны пали, явив ее во всей наготе и чудовищности. Бессмертие рухнуло к ногам жаждавших его, и тьма окутала небеса, а по земле протянулся ядовитый туман. Навеки прокляли дети земли своих младших, бестолковых родственников, детей неба, навеки объявили им войну, и конца края ей нет с тех пор, как ожесточились два кровных народа друг на друга.

«Принуди нас к миру, — сказала однажды Чиэ, толстая и старая шаманка тюленьего клана, когда люди из прибрежного города пришли просить о защите от нашествия змееглазых, — силой заставь, потому что добром у тебя не получится. Поздно теперь для добра. Слишком много зла лежит между нашими народами».

А вам, стало быть, удалось? Вы сумели принудить их к миру?

— Не до конца, как видишь, — Торис широко развел руками, не расплескав коньяк лишь потому, что бокал в его пальцах был уже пуст. — Нам было ясно, к чему все идет, но предпринять хоть что-нибудь, что могло бы остановить надвигающуюся катастрофу, мы были не в силах. Потом, когда трагедия совершилась, мы делали, что могли: латали дыры, сшивали из разрозненных лоскутов цветное покрывало нынешнего общества. Как ты можешь и сам убедиться, картина получилась неидеальная. И все же построенный нами мир, пусть хрупкий, но уж какой есть, — жизнеспособен. В нем нам удалось найти выход из западни озверевшего чуда, примирить непримиримое. Как ни жаль это признавать, но те, кто остались за пределами Купола, обречены. Им мы уже ничем не можем помочь. В конце концов ты ведь и сам это понял, раз предпочел пересечь границу?