Страница 76 из 95
Несмотря на все усилия Константина Петровича, в глазах значительной части общества — в том числе тех, кто все же не был склонен с порога отвергать приводимые им аргументы, — концептуальные построения «Московского сборника» и других его публикаций не выглядели убедительно. Сомнения вызывал центральный тезис Победоносцева о безнадежной испорченности человека, невозможности вверить ему хотя бы малую толику политической свободы. Чрезмерно упрощая реальное состояние дел в обществе, этот тезис, указывали критики обер-прокурора, основывался на слишком широких обобщениях и, по сути, являлся не более чем зеркальным отражением столь ненавистной ему мысли о безусловном совершенстве человека. Опираясь на этот тезис, невозможно было наметить сколько-нибудь широкую и долговременную перспективу государственной политики, кроме той, которая опиралась бы на совокупность «малых дел»; но этого в конце XIX — начале XX века было уже совершенно недостаточно. «Неужели… — вопрошал в рецензии на «Московский сборник» Розанов, — люди так глупы и непоправимо глупы, что могут только сломать себе шею, идя вперед? Неужели люди так дурны в обыкновенном и пошлом смысле, что если они хотят идти вперед, то делают это как злые и испорченные мальчишки, только с намерением дебоша… Автор как бы рассматривает всё худое в увеличительное стекло, а всё доброе в отражении вогнутого уменьшающего стекла»{500}.
И российские, и западные оппоненты Победоносцева обращали внимание на то, что его критика парламентаризма основывалась на вольных или невольных передергиваниях. Так, заявления о тотальной испорченности парламентариев, их неспособности думать ни о чем, кроме своекорыстных интересов, можно было убедительно опровергнуть ссылками на конкретные примеры — в частности на деятельность Гладстона, которого Победоносцев глубоко уважал и ценил. Российскому консерватору указывали, что критика парламентских институтов, широко распространенная на Западе, была нацелена главным образом на их улучшение и вовсе не означала призыва к отказу от них. Если кто на Западе и выступал за их ликвидацию, то не консерваторы, а социалисты, к которым, таким образом, обер-прокурор невольно примыкал. А либеральный журналист Л. З. Слонимский отмечал, что само по себе использование в «Московском сборнике» текстов западных авторов работало против Победоносцева — демонстрировало большую свободу и плюрализм западного общества, в котором можно было, находясь под властью парламентского правления, критиковать его, не опасаясь наказания{501}.
Эти и другие замечания, высказанные оппонентами Победоносцева, не позволяли надеяться, что его аргументы окажут значительное влияние на общественное мнение западных стран и либеральную часть русского общества. Но, пожалуй, самой серьезной проблемой для обер-прокурора стало нараставшее расхождение во взглядах с новым поколением русских консерваторов, в том числе с кругом «Русского обозрения» и других органов печати, на которые он рассчитывал опереться в рамках своей пропагандистской деятельности.
Проблемы во взаимоотношениях с консерваторами и органами печати, возникавшие у Победоносцева в 1890-е годы, были схожи с теми, которые были у него с Катковым и Мещерским. Обер-прокурора не переставали мучить сомнения в эффективности и допустимости традиционных форм газетно-журнальной деятельности, связанных с дискуссиями на политическую злобу дня, необходимостью отвечать, порой достаточно жестко, на возражения оппонентов. «Стоит прицепиться к газетной работе, — писал он Тихомирову, — чтобы распустить себя во все стороны и утратить досуг для сохранения себя на повседневной работе да еще — Боже сохрани — впутаться в раздражительную полемику, которая разъедает дух человека мелкой борьбой»{502}. Обер-прокурор не оставлял попыток найти такой вид газетно-журнальной деятельности, который давал бы возможность влиять на общественное мнение, избегая при этом «грязи» и «склок», характерных, по его мнению, для обычных форм существования периодических изданий. Как и раньше, в качестве рецепта он предлагал сокращение по мере возможности дискуссионного и злободневного элемента, наращивание нравоучительных и назидательных мотивов. Руководителям редакций рекомендовалось опираться на духовные материалы, публиковать рассказы о прошлом, биографии «скромных тружеников провинции» — рядовых священников, учителей сельских школ и др.
Дабы не ввязываться в дискуссии, получавшие в обществе громкий резонанс, а подчас и выявлявшие слабость аргументов консерваторов, нужно было, по мнению Победоносцева, с большой осторожностью затрагивать «горячие» политические вопросы. На практике это сводилось к рекомендации едва ли не полного молчания. «Берегитесь статей о голоде, — писал в 1891 году обер-прокурор С. А. Петровскому, преемнику Каткова на посту руководителя «Московских ведомостей». — Помолчите о Финляндии, помолчите также о патриархах и греках»{503}. Похожие указания в течение всего десятилетия 1890-х годов получали другие представители консервативной печати. Неудивительно, что у наиболее энергичных из них со временем подобные рекомендации стали вызывать едва скрытое раздражение. «Я лично вполне согласен хоть и совсем замолчать, — заявлял Тихомиров. — Только думаю, что сам вопрос не замолчит»{504}.
Взаимоотношения Победоносцева с консерваторами в 1890-е годы осложнялись и тем, что многие из них считали необходимым более четкое оформление основных программных пунктов консервативной идеологии, тогда как обер-прокурор в духе своих представлений о непознаваемости фундаментальных основ бытия по-прежнему считал это совершенно излишним. «Теперь… едва ли удобное время ставить на очередь тему о монархии, — убеждал он Тихомирова в апреле 1896 года. — Теперь на эту тему целый кружок ревностных не по разуму консерваторов предается самым диким и невежественным фантазиям». В ноябре того же года он крайне скептически оценил попытки Розанова «толковать о самодержавии и отыскивать «перл создания»{505}. Самим же Розанову, Тихомирову и другим представителям нового поколения консервативных общественных деятелей в преддверии политических бурь XX века проповедуемая обер-прокурором опора на «смутные образы» и «безотчетные ощущения» казалась совершенно недостаточной. В результате между ними неудержимо нарастали разногласия, а некоторые представители этого поколения (наиболее яркий пример — Розанов) даже перешли к критике Победоносцева и возглавляемого им ведомства.
Разумеется, далеко не все сотрудники консервативных изданий осмеливались идти наперекор воле обер-прокурора, всё еще имевшего влияние в верхах. Однако у тех, кто остался под его эгидой и руководил изданиями, на которые он пытался опереться в идеологической борьбе, безудержно нарастала апатия. «Удивительное дело, как наши редакции журналов плохо устроены — всё дело лишь в подборе сотрудников, а самой деятельности нет — и некогда», — писал обер-прокурор в 1895 году Тихомирову о «Московских ведомостях» и «Русском обозрении». Те направления деятельности, благодаря которым консервативные издания должны были стать действенными органами идеологической борьбы, так и не обрели прочной основы. Не было, в частности, систематического использования иностранных газет и журналов, на чем настаивал Победоносцев. Никто не откликнулся и на его призыв заняться сбором критической информации о светских начальных школах, чтобы защитить от критики школу церковную. Библиографический отдел «Русского обозрения» находился в хаотическом состоянии («кем-то надергиваются какие-то случайные отзывы о каких-то книгах и книжонках»). Ситуация становилась особенно опасной на фоне напористой деятельности оппозиционных изданий, ведшейся, как вынужден был признать сам обер-прокурор, умело и энергично. ««Русские ведомости», — писал он Рачинскому, — к несчастью, самая искусная газета… И нет таланта, кто умел [бы] побороться с ней»{506}.