Страница 55 из 78
17
Через неделю без-плодного, чрезвычайно-муторного и энерго-затратного стояния и ожидания возле блока любимой наш вымотавшийся до предела герой, наконец, понял, что не выйдет Мезенцева к нему, ни за что не выйдет. Даже если он умрёт у неё под дверью от сердечного приступа или от истощения. И надо ему поэтому идти к ней в комнату самому - если он хочет, конечно, видеть и слышать её, с ней о любви говорить, если надеется ещё до выпуска решить с ней все насущные проблемы.
Однако идти к ней в гости одному, без спросу и приглашения, было выше его сил: у него бы никогда не хватило на такое смелости, духу... Но и не идти было нельзя: он не мог, страшился расставаться с Таней на минорной ноте, или вообще просто так, как с тем же гнусом-Меркуленко, предварительно не связавшись с ней узами дружбы в Университете, не узнав её домашнего адреса и будущих планов на жизнь. Чтобы потом, когда всё утрясётся и прояснится с работой, непременно встретиться и продолжить общение...
18
И тогда ему в его зачумлённую одиночеством и неразделённой любовью голову пришла совершенно идиотская идея взять и напиться для храбрости, для куражу, как это в фильмах часто показывают, - и пойти после этого к Тане на рандеву этаким молодым разудалым ухарем, без-печным и без-шабашным, отчаянным до глупости. Пьяному-то, как говорят, ничего не страшно; пьяному и море по колено, и океан - лужа, а горы - крохотный бугорок, который перескочить в два счёта можно. Именно так интересно все выпивохи устроены; вот и Кремнёв задумал таким же "героем" искусственно стать.
Сей план был ужасен и дик по своей природе, вульгарен до крайности - правильно! - но другого-то всё равно не было в наличие: не родилось почему-то в его голове. И не было рядом надёжного друга, главное, или просто взрослого человека, кто мог бы ему посоветовать и подсказать не делать этого, не позориться, не выставлять себя перед любимой девушкой ещё и алкашом, презренным и аморальным типом, то есть, вдобавок к трусости. Напомнить, что все низости и подлости на земле совершаются именно в пьяном виде. И этому нет, и не может быть пощады и оправдания...
19
Но... "если пацан решил - то пацан и сделал". Возбуждённый новым планом Кремнёв днём съездил в знакомый магазин на Ленинском проспекте и купил себе там в вино-водочном отделе бутылку крымского портвейна объёмом 0.7 литра. В районе семи часов вечера он выпил половину её в своей комнате, не закусив даже, смачно крякнул от удовольствия, утёр губы ладонью. После чего весёленьким пошёл на 3-й этаж: выяснять отношения с Мезенцевой.
Но даже и после марочного портвейна, крепко шибанувшего в голову, он не сразу зашёл к ней в блок: минут пять или больше того стоял и трусливо трясся под дверью, теряя остатки смелости и куража, винные пары из себя стремительно выпуская. А когда зашёл вовнутрь всё-таки - то растерялся в полутёмном крохотном коридорчике блока, не зная, куда ему дальше идти: стучатся в правую дверь, или же в левую...
За стеклянной правой дверью слышалась лёгкая музыка радио и горел тусклый от настольной лампы свет. Кто-то сидел за столом и работал. Левая же комната была ярко освещена люстрой, там слышались женские голоса. Туда-то и постучал почти уже протрезвевший от страха Кремнёв, и услышал в ответ: "Войдите".
Он, дёрнув за ручку, толкнул от себя дверь и оказался внутри хорошо освещённой комнаты с двумя застланными кроватями, за столом которой сидели друг напротив друга Мезенцева с Кощеевой. Они ужинали, кушали рис с курицей, как успел разглядеть Максим, и очень удивились его визиту, отложили в сторону еду...
Увидев его на пороге, Таня выскочила из-за стола и выбежала в коридор блока, уводя его за собой и закрыв поплотней дверь комнаты, чтобы не мешать Оле. После этого они остались вдвоём на маленьком пяточке 3-метрового блочного коридора, стояли почти вплотную друг к другу, чувствовали дыхание каждого и жар молодых тел. К тому же, их никто не видел уже и не слышал: идеальная обстановка для влюблённых пар, для решения главных в жизни вопросов. Да и Таня была прелесть как хороша в узких тренировочных рейтузах и лёгкой трикотажной кофточке, через которую проглядывали её богатые телеса, от которых невозможно было глаз оторвать - и, одновременно, не возбудиться...
- Ну зачем Вы опять пришли? - спросила Мезенцева с укором, глядя в упор на Максима своими искрящимися, чарующими глазами, не имеющими грязи и глубины, что обещали будущему суженному её море страсти, любви и ласки. И по нежному её голосу можно было судить, так Кремнёву показалось, во всяком случае, что она не сильно-то и расстроена его очередным приходом, не взбешена. Скорее наоборот: показалось, что она ждала визита...
Максиму бы после этого, по-хорошему если, по-взрослому и по-мужски, надо было сгрести в объятьях стоявшую рядом с ним и томно вздыхающую БОГИНЮ СЕРДЦА - сочную, сладкую и наливную, до одури спелую и желанную как созревший диковинный фрукт! - крепко-крепко стиснуть её до хруста и боли в костях, прижать к себе как добычу или как ту же наложницу! После чего осыпать её с головы и до ног жаркими ласками и поцелуями - страстными, дикими, бурными, пощады не знающими и меры! А потом схватить одурманенную деву за руку и немедленно увести к себе, пока разум её отдыхал, уступив место похоти и инстинктам. И там, в своей холостяцкой комнате, дать полную волю чувствам, копившимся много лет. И ей, и ему самому, двум созревшим молодым людям, это было бы только на пользу, пошло бы только в плюс - потому что разом решило бы все проблемы, все прежние затруднения и неловкости...
Но он не сделал этого, мальчик зелёный и не целованный, неопытный в любовных дела человек. Вместо объятий и поцелуев, самых полезных и нужных в такие интимные минуты, он начал опять стоять и канючить по-детски, рассказывать Мезенцевой о своей неземной любви. И этой пустопорожней и утомительной болтовнёй он как бы пытался заместить то, что надо, что правильнее было бы делать ему не языком, а руками.
- Я люблю Вас, Таня, очень я Вас люблю! - затараторил он быстро-быстро, дыша ей перегаром в лицо. - И не могу без Вас жить, поверьте и посочувствуйте!