Страница 27 из 59
Костя никогда не верил в существование исключительно белого и абсолютно черного. Весь мир — где-то между. И интенсивность серого оттенка не так важна.
Он знал, что такое не жрать по несколько дней. Он ночевал, где придется. Чтобы заработать — рисковал. Участвовал в боях. Был жилистым, выносливым, бесстрашным, потому что отчаянным. Потому что цеплялся за жизнь зубами. Сначала хотя бы за такую, чтобы потом…
В Костю не верил никто. Но сам он в себя верил.
Он мог определить, наркоман перед ним или нет, но ни разу не пробовал и не ввязывался в их дела. В этом плане у него отлично работали тормоза. Не совести, но понимания, к чему может привести та дорога. Точно так же он не рассматривал для себя что-то мелкое — как карманничество. И что-то слишком крупное — как оружие, мокрухи и прочее.
Но в возможность выбраться из своей жопы исключительно чистеньким тоже не верил. Устроиться на мойке и потихоньку влачить существование — не для него. Он хотел другого. И искал другого.
Так он оказался в окружении человека, без преувеличения изменившего его жизнь.
Костя не кончал университетов и не собирался. Но он был очень умным. Вероятно, досталось от отца, по которому мать будто даже сохла… Который бросил ее, когда узнал, что обслуживает… Не поверил, что беременна от него и вроде как по большой любви взяла в «профессии» паузу. За это она ненавидела обоих — мужчину и сына. Только первому было посрать, а сыну приходилось выслушивать…
Вспоминая это, Костя неизменно злился. Хотел вернуться в детство и бросить ей в лицо: «да посрать мне, мама! По-срать! Ты б не бухала, дура, а не причитала, себя жалея…».
Но дуры уже не было. И отца скорее всего тоже. Но ему достались мозги и упрямство. И огромная жажда жить так, как ему явно не было предначертано.
В шестнадцать такие пацаны, как Костя и Гаврила, начинали шестерками. Мальчиками на побегушках, исполнявшими самую грязную и самую опасную работу. Завозили и забирали бабки. Подставлялись. Иногда еле уносили ноги, но уносили. Взявший их к себе человек занимался финансовыми махинациями. Условия у него были не такими уж и невыполнимыми: не бухать и не колоться. Для Кости — не проблема. Он четко видел грань дозволенного для себя. Для Гаврилы — сложнее. Однажды он сорвался. Вытаскивать его не захотели. Потому что абсолютно заменимый. Он почти скатился… Костя подал руку намного позже. Когда получилось отделиться и идти своей дорогой.
Довольно долго Костя учился у других. Был наблюдательным и хватким. Был бесстрашным и обладал чутьем. Это все чувствовали люди, взявшие над ним шефство. Это все было отблагодарено. Вот только все прекрасно понимали: он им обязан. И никто отпускать его не собирался, даже когда вроде как оснований держать нет.
В какой-то момент Костя стал слишком ценным. Что случилось бы дальше, предполагать не брался даже он. Но жизнь предоставила отличный шанс слинять из-под крыла, когда Костя понял — пора. То самое крыло пристрелили. Птенцы выпали из гнезда.
За молодым и дерзким не охотились. Количество информации, которой он обладал, и его качества не были широко известны. Как когда-то Гаврила сказал Вышинскому, «очень удобно быть недооцененным». Костя знал это не понаслышке.
Никто в жизни не подумал бы, что пацан двадцати с небольшим за годы сотрудничества впитал в себя больше, чем многие за десятилетия.
Но дальше он решил не искать, к кому бы «наняться», а идти самостоятельно. Сначала отсиделся, пока шумиха не успокоилась. Благо, деньги к тому времени у него уже были. Потом начал потихоньку вылезать.
Тот еще кризис-менеджер… Но скорее все же интеллектуальный рэкетир. Он находил то, что плохо лежит, и прибирал к рукам. Это была рисковая деятельность. Но он старался делать все, чтобы подкопаться было нельзя.
Костя выходил из тени постепенно. Чем ярче становился, тем лучше подтирал информацию о прошлом. А когда было принято решение покорить новую вершину — удариться в политику, они с Гаврилой, который к тому моменту снова был с ним, долго и нудно работали над тем, чтобы ни одна собака… И ни один комар. А если вдруг — чтобы им по каждому эпизоду было, что ответить.
Вышинский же решил ударить не в деятельность, вызывавшую сомнения, а по личному. Унизить через мать.
Это было подло. Это действительно Костю взбесило. Потому что как бы глубоко он ни держал в себе, пожалуй, только это-то его и триггерило. Он всю жизнь карабкался из того болота, в котором его родили. Он всю жизнь ненавидел сраный случай за то, что его исходные были вот такими. Он не хотел к ним возвращаться. А позволять кому-то в этом копаться и подавно. Поэтому…
Уехал от Агаты, побывал в квартире. Оттуда в офис. Когда оказался в нем — был яростно холодным. Желание раздавить Вышинского не пропало.
Гаврила ждал его в кабинете.
— Мы подтираем, Кость, но они пускают заново…
Кивнул, подошел к окну, остановился спиной…
Конечно, пускают. Видят реакцию. Понимают, что надо продолжать… Ведь одно дело — просто мальчик из детского дома. А другое — шлюший сын. Это уже не так красиво. Это уже не сильно сказочно. Это уже повсеместное «фу».
— У нас уже есть хоть что-то на него? — Костя спросил после паузы. Оглянулся. Гаврила был далеко не так расслабленно-уверен, как обычно. Он нервничал. Он знал, что Костя в бешенстве. Он даже жалел о своей несдержанности скорее всего. Но сейчас особо порадовать ничем не мог.
Мотнул головой из стороны в сторону, прикрывая глаза.
Готов был к тому, что Костя взорвется с ним. Потому что Костя взрывался. А тут откровенно огромный повод. Но он удивил.
Тоже кивнул. Снова повернулся к окну…
— Ищите на него любое дерьмо. Я волью столько денег, сколько надо. Не пожалею. Может он по мальчикам? Жену бьет? Хочу его уничтожить. Просто тупо уничтожить.
— Мы ищем, Кость. Мы все сделаем. Может не сразу, но мы его угробим. Он сам нарвался.
— Я теперь просто обязан его сделать. Ты понимаешь, правда? Просто, сука, обязан. Такое я не прощу и с рук не спущу.
Костя снова оглянулся, встречаясь взглядами с Гаврилой. Тот задержался на секунду, а потом кивнул.
Конечно, он все прекрасно понимал.
Если раньше они воевали, вроде как понарошку, играясь, то Вышинский своим поступком перевел войну на новый уровень.
Костя успокоился только ближе к вечеру. Весь день возвращался к тому, что прочел утром в мессенджере, и чувствовал, что снова начинает беситься. Всё сильней. Будто заново.
Срывался на людей. Срывал встречи. Колесил по кабинету. Придумывал, что сделает с этой старой гнидой.
Хладнокровной частью себя понимал, что сделают всё за него. Люди, которым поручено. Но не мог ждать этого момента. Хотел сейчас.
Агата вообще вылетела из головы. Впрочем, не только она.
Опомнился около шести. Когда злость не столько начала проходить, сколько затаилась. Чтобы набросится на виновного в нужный момент.
Костя набрал Гаврилу, поручил по цветам и записке. Тот чувствовал, что пока шутить не надо, поэтому просто исполнил.
А уже потом зашел, чтобы сказать — всё сделано, цветы под подъездом.
— Может ты скажешь, кто она…
Когда Костя звонил Замочку, Гаврила находился в кабинете. Делал вид, что он мебель. Но, конечно же, всё мотал на ус. Потому что может пригодится для дела.
Костя же, кажется, в принципе о нем забыл на какое-то время. Смотрел в свой телефон, усмехался… Впервые за день, скорее всего… Потом поднял взгляд на задавшего вопрос Гаврилу, нахмурился…
— Не твоё дело, — бросил однозначное. Заблокировал мобильный, спрятал.
Гаврила мог бы принять и выйти, но решил иначе. Возможно, та самая Агата — действительно не его дело, но им всё же есть, о чем потолковать…
— У меня есть хорошая кандидатура, Кость…
— На что кандидатура? — Гордеев пошел обратно к своему столу, выложил телефон, сел в кресло, открыл ноутбук, бросил на Гаврилу быстрый острый взгляд…
— В жены твои.