Страница 26 из 59
Не брать — детство. Но что говорить, когда она еще не решилась, Агата не знала.
Будто нехотя потянулась за трубкой, провела по экрану, приложила к уху.
— Привет… — сказала негромко, почему-то напрягшись всем телом. Так, будто с первого его слова поймет — все ли у них хорошо.
— Привет, — он прозвучал куда сдержанней, чем ночью. Уже не так, как утром в телефонном разговоре. Но скорее серьезно, чем игриво. — Тебе сейчас под дверь доставят. Не баррикадируйся. Можешь не выходить. Позвонят, уйдут, заберешь.
— Что доставят? — версии моментально разлетелись от одного края абсурда до другого. Здравой — ни единой.
Еще и Костя, как назло, не спешит отвечать. Молчит, хмыкает… Чуть расслабляется, кажется…
И Агате из-за этого нестерпимо хочется сглотнуть.
— Увидишь, Замочек.
А потом даже губы реагируют сами собой — приподнимают уголки…
Агата все так же смотрит на экран ноутбука, который успел погаснуть. И теперь в нем видно ее лицо.
— Просто панику не разводи. Ты сделала, что я просил?
— Еще нет.
Агата ответила честно. Врать ему бессмысленно. Будет хуже.
Он снова замолк на несколько секунд. Вероятно, понимал, о чем говорит промедление.
— А когда сделаешь? — мог бы не дожимать. Но захотел. У Агаты же снова не так-то много вариантов…
— Либо сегодня… Либо никогда.
Сердце оборвалось. Костя снова молчал.
— Тебе поздновато меня бояться. Не думаешь? — спросил с легким раздражением. На сей раз молчала уже Агата.
Наверное, поздновато. Наверное, даже бессмысленно уже.
— Мне кажется, я огромный лох, Костя. Я впустила за семь замков человека, которому даже район палить было нельзя…
Агата сказала… Сначала ничего не происходило, а потом услышала, что где-то там усмехается Костя… И усмехнулась сама.
Ей в пору плакать, а она шутит. Потому что дура сумасшедшая. Пряталась. Боялась. Остерегалась. Была умненькой. И так лоханулась…
— У меня был твой адрес раньше, чем ты его дала. Но я умею быть воспитанным. Если очень хочу. С тобой я практически рыцарь, Замочек. Не заставляй меня думать, что это мое рыцарство нахер никому не сдалось…
Рыцарь… Тот еще, конечно. Тут Агата поспорила бы. Но его слова снова заставили усмехнуться, хотя должны были послать по телу мурашки.
Кажется, все дело в том, что они с Костей — оба адреналинщики. Только она затолкала это в себе глубоко-глубоко и вроде как навечно. А он позволяет выплескиваться.
Вот только от своего обнаруженного вдруг источника адреналина — Гордеева Константина Викторовича — она отказаться не может. И не хочет.
Агата вздрогнула, услышав звук дверного звонка.
Костя тоже услышал.
— Иди забирай. И не откладывай. Я разгребусь с делами — приеду.
Он скинул, не уточняя, речь о сегодняшнем дне или в принципе. Агата же встала, пошла к двери.
Ей было немного страшно и очень интересно. Азартно даже.
Она сначала проверила глазок. Увидела удаляющегося мужчину в темной одежде и кепке. Следила, как он подходит к ступенькам и даже слышала, как спускается…
Выждала несколько секунд, привычно для себя подумала, что гипотетически риск выходить все же есть. Если прислушаться в мании, которая иногда пробивается, то кто-то спокойно мог остаться на пролете сверху.
Она откроет… И ее тут же скрутят. Но если Костя сказал… То нужно делать, как велено.
Агата набросила на голову тот капюшон, который вчера был на голове Veni, открыла дверь, сначала посмотрела в сторону, потом только опустила взгляд.
У двери стояла корзина с цветами. Много-много-много роз. Красных. Безумно дорогих скорее всего.
Первый в ее жизни букет от мужчины, получается…
Агата наклонилась, чтобы поднять. Оказалось, что они довольно тяжелые. Сколько — не стала бы считать. Наверняка соточка. Пафосная такая.
Грудь распирала приятность. В животе снова тепло. И очень хотелось что-то съязвить…
Агата поставила корзину на кухонный стол, вернулась в коридор, чтобы быстро замкнуть дверь. Потом снова в кухню. Долго смотрела на цветы, водя по ним пальцами…
Записку увидела далеко не сразу. Доставая, снова чувствовала, что сердце бьется быстрее. Открыла, прочла, почувствовала, что немного краснеет и сильней улыбается.
«Исполнительной девочке от исполнительной скотины».
Для посторонних совершенно непонятно, но Агате очень хочется смеяться. Он же обещал цветочки, если она кончит… И он не забудет ей сказанное сгоряча «скотина». Он в принципе ей ничего не забудет. И в покое просто так не оставит.
Впрочем… Она и не хочет.
Не боясь испортить композицию, Агата потянула одну из крайних роз, достала ее.
Вернулась в спальню, сначала положила ее на кровать, потом потянула вверх толстовку… Но затормозила на уровне пупка, скатала назад.
Усмехнулась, решила иначе.
Он привык получать такие фото. Но пора закругляться. Хочет тела — пусть приезжает. Она же тоже хочет. Ей слишком понравилось.
Поэтому Агата поправила цветок, встала на носочки, попыталась сфотографировать максимально крупно на смятой ими постели, которую она так за весь день и не удосужилась убрать… Сняла. Обработала, отправила…
«Ты в последний раз видишь этот матрас».
Он прочел. Ничего не ответил. Но это и не требовалось. Они друг друга поняли. Он скоро снова приедет. Она ему снова откроет.
В коридоре будут стоять матрасы.
А в журнале браузера отсутствовать запрос «Гордеев Константин».
Глава 16
Историю Костиного детства смело можно было описывать и облизывать в убогих «жизненных» рейтинговых передачках на ТВ.
Чтоб весь зал, да и зрители перед телеком, вроде как сострадательно плакали, а на самом деле испытывали с одной стороны садистское удовольствие от того, что кто-то страдает больше, кто-то больше лажает, кого-то можно поосуждать в свое удовольствие, а с другой облегчение — потому что «на фоне» собственная жизнь кажется пиздец какой замечательной.
Его жизнь до двадцати трех, когда дела пошли в гору, — это идеальный фон для любого алкаша, неудачника, долбодятла.
Он действительно родился у женщины, зарабатывавшей на жизнь обслуживанием мужчин. Он получился случайно. О желанности речи не шло.
Можно было сказать спасибо, что его не абортировали, не выбросили на мусорку, в канаву, не подбросили в какой-то приют, но Костя не собирался.
Потому что жизнь под «заботливым крылом» отзывалась в памяти никак не теплотой. Его мать бухала и продолжала обслуживать. Часто принимала у себя же в квартире. Часто из любви к искусству, даже не за деньги.
Закончилось все плачевно. Пьяной дракой и множественными колото-резаными ранами.
Костя тогда был в квартире. Ему было шесть лет. Он уже всё прекрасно понимал. Он просто достаточно хорошо спрятался. Его нашли только приехавшие менты.
Он не плакал, не заламывал руки, не убивался горем. Он воспринял, как данность, что из одного говнища его перебросили в другое.
Когда матери не стало, никто из родственников не захотел его забирать — отправили в детский дом.
Если мыслить хладнокровно, он даже понимал, почему.
Он — мальчик с душком и плохой наследственностью. С высокой вероятностью должен был спиться. На крайняк — попасть в плохую компанию и начать бесконечную череду отсидок за кражи, грабежи и разбои — по нарастающей. Никому не нужен такой груз. Никто не собирался «за спасибо» взращивать из него человека. Никто не собирался принять его и полюбить.
Впрочем, он никогда и ни у кого и не просил о любви. Пожалуй, в этом была его защита.
Он противостоял, но не отчаивался.
В детском доме ему тоже было несладко, но Костя довольно быстро понял, что тухнуть там не планирует. Он не любил учиться. Он не умел с людьми. Его сторонились, потому что чувствовали — непредсказуемый, а значит опасный. Но он хотел жить иначе. Его не устраивало барахтанье в низах. Он всегда стремился к чему-то большему.
Сбежал в четырнадцать. Долго вращался в действительно околопреступной среде. Это сильно повлияло на его восприятие мира и происходящего в нем.