Двенадцать

– Пока! Спасибо, что подверг меня опасности, из-за чего меня пришлось провожать.

Последнее слово все-таки за мной.

Сегодня я ничего домой не принесла, но ежедневно стараюсь добывать пищу. Родители потеряли работу, и пока жизнь в полупустующем городе восстанавливается, приходится ходить в леса. Нам с папой нужно кормить маму с сестрой. Охотником меня назвать нельзя, зато я научилась неплохо рыбачить, но сегодня мне, по случаю трехлетней годовщины, мне было разрешено потратить весь день на Финском заливе. Для себя я решила, что там будет место памяти Лизы. Но ужин, как обычно, мы проводим все вместе. Сидим на заполненной деревянной мебелью кухне, пропитавшейся запахом поджарки. Иногда за столом возникает молчание, прерываемое только стуком приборов. Все думают о том, сколько времени еще осталось и куда идти, и что делать. После ужина я чмокаю на ночь радостную сестричку в лоб, сегодня она училась кататься на велосипеде. Хорошо. Она подумает о трудностях новой жизни и о том, что ждет впереди, потом. Сейчас ей нужно расти и радоваться.

В темноте поднимаюсь в свою комнату, при выборе нового дома мы не скромничали, и выбрали, пока недвижимость рухнула в цене из-за оттока всех платежеспособных покупателей из города, двухэтажную квартиру с видом на Лахта-центр. Моя комната с эркером и балконом во всю стену, ее я сразу выбрала себе в качестве наблюдательного поста. Из охотничьего магазина папа недавно принес бинокль ночного видения, что теперь мой лучший друг и самое любимое вечернее развлечение. Ночь, время животных, хранит в себе тайны и помогает прокладывать охотничьи маршруты в расположенном вдоль дороги заказнике. Сегодня, например, я не беззаботно надеялась на удачу и планировала, что меня проводит Миша, а четко знала, каким путем пойду домой одна от парка.

Глядя в темноту окна, я тянусь правой рукой к лежащей на кровати сумке и пытаюсь нащупать внутри бинокль, но не чувствую его. Рука вообще ничего не ощущает, и я не ощущаю саму руку. Мы не обращаем внимания на то, как проходят процессы в нашем организме, как переваривается пища, кровь бежит по венам или как пробегают электронные сигналы от нейронов мозга в наши конечности. Но стоит чему-то пойти не так как обычно, и мы начинаем остро ощущать отсутствие привычного состояния. Так бывает при сильной простуде, когда каждый вдох незаметных обычно легких, дается с усилием или даже с хрипом в районе спины. Так и сейчас, я чувствовала, что моя рука более не находится там, где должна.

На секунду задумавшись о том, что меня, вероятно, укусило насекомое, из тех, что вызывают онемение, я посмотрела на себя. Все мое тело потеряло границы и стало двухмерным и со всех сторон одинаковым, как бы я не поворачивала руку, видела я только темноту, по форме напоминавшую мое тело, и еле заметное свечение по краям. Темнота расползалась по телу, и уже через несколько секунд мое тело превратилось в подобие трафарета, в глубокую черную тьму, обрамленную колышущимся свечением, имеющим четкое направление внутрь. Я будто поглощала сама себя и от ужаса попыталась кричать, но уже не могла.

Не осталось ничего от меня, легкие больше не дышали, глаза уже почти не видели, а рот не только не мог произносить звуки, но и перестал находиться на моей голове, я не могла им управлять. Страх обуял то, что раньше было моим мозгом, только я уже не понимала, где он находится, поскольку тела не было. Все это была я, и в тоже время меня уже не было. Мне становилось все жарче, но температура чувствовалась не кожей, а исходила из меня. Нагреваясь все больше, я почувствовала тошноту от того, что все, что когда-то было внутри меня, начало заворачиваться, как белье в стиральной машине. Но нет, меня не тошнило, не могло тошнить, не было органа, который мог что-то из себя исторгать. Управление конечностями было потеряно, пропали запахи и звуки. Я отчетливо чувствовала, как проваливаюсь внутрь себя, но звуков не издавала.

И тут пришло новое чувство. Я стала ощущать, как внутри облака вещества, что осталось от моего тела, появляются просветы, вроде тех, что остаются после того, как радиация пробивает ткани живых организмов и выбивает электроны из атомов клеток, проходя их насквозь. Только эти просветы были гораздо больше, и в ту секунду, по истечении которой они мгновенно заполнялись, их было видно. Мое тело начало уменьшаться, выпавшие со своих мест клетки засасывались внутрь образовавшейся темноты, а оставшиеся части сжимались и также следом выталкивались и падали. Когда по ощущениям я достигла размера небольшой кошки, то почувствовала накатившую волну, от которой все атомы моего тела распались. И я почувствовала это, хотя нервные окончания давно потеряли связь с мозгом, который, я даже не знаю как, продолжал генерировать мысли. Было похоже на то, что мое тело, его остатки, кинули в яму с миллионом крошечных змей, что, сговорившись, откусили по кусочку моей кожи и разорвали тело на части. Кроме боли не осталось ничего, для меня только она существовала в мире. Чувствовать было нечем, все упало в глубокую яму, и я была в каждом кусочке этого потока частиц, раскаленного добела. Ни осталось ничего, а в голове промелькнуло последнее воспоминание: рука, в обрамлении свечения. И так я умираю? Никакого тебе фильма о жизни, просто наступила темнота.

Глава 3. Зелья. День 0

Я зашла в его деревянный дом, пахнущий сосной и сыростью. Чтобы из тесного и темного коридора попасть в главную комнату, необходимо пройти через дверной проем, в котором вместо двери развешаны нити с ракушками, колокольчиками и разноцветными камнями. В обычный день я бы постаралась прокрасться незаметно, почти не касаясь шумных нитей, но сегодня мне не терпится его разбудить. Забегаю в комнату под аккомпанемент шуршания и звона, но все равно остаюсь незамеченной.

Под потолком роится густой видимый глазом смог, Шаяль всю ночь провел в компании курительных смесей. Решаю оставить нотацию до следующего раза и бужу его, развалившегося на кушетке, потрясывая за плечо. Нескольких раз оказывается недостаточно, и я кидаюсь открывать окна, чтобы запустить свежий воздух и яркий солнечный свет в комнату, воздух в которой из-за красных штор приобрел розоватый оттенок, а смог даже поскрипывает на зубах. Одновременно приговариваю, разгоняясь от «Шаяль, вставай» до «Вставай сейчас же».

Из-за того, что тороплюсь, умудряюсь запнуться о практически единственный предмет мебели в комнате, большой круглый стол. Он сделан из сруба ствола дерева с проеденным термитами отверстием посредине, в которое от удара моей ноги со звоном сваливаются две глиняные кружки. Мерзавец, вчера был не один.

– Пожалуйста, прекрати разрушать дом, – послышался сонный голос из дальнего угла.

– Ты проснулся. Наконец-то! – открыв шторы на последнем окне, я села на стол и потерла ушибленную ногу. – Я же еще вчера говорила тебе, что сегодняшний день идеален. Если все получится, я с легкостью найду нужное место и время, мой разум чист и свеж.

– Еще раз тебе повторяю, что ни сегодняшний, ни какой любой день не кажется мне идеальным, – недовольно растягивал слова Шаяль.

Пока я распутывала завязанный вокруг лодыжки плетенный из джута сандалий, чтобы проверить, не сломан ли мизинец правой ноги, Шаяль успел подняться и встать напротив окна так, что свет бил ему в спину и полностью лишал меня возможности увидеть, адекватное ли у него сейчас выражение лица.

– Зелья, мы все помогали тебе несколько лет, исключительно потому, что надеялись, что так тебе становится легче, и со временем ты успокоишься. Но твои проблемы с головой становятся только хуже. Сейчас, когда ты считаешь, что нашла лучший способ угробить себя, мне невероятно хочется просто утащить тебя подальше в лес и связать там.

Ранее я уже слышала все, что он говорил, поэтому пропускала слова мимо ушей и, не скрывая, разглядывала Шаяль. На нем надета та же одежда, что и вчера, свободные кожаные брюки до середины икры и голубая накидка с капюшоном, распахнутая на груди. Кудрявые волосы взлохмачены, и это ему даже идет.