Двенадцать

– Нет, спасибо.

– Как знаешь. Реакциям нужна вода. Я, кстати, Моэр. Моэр Раффо.

– Что за странное имя?

Мне пришлось снова окинуть парня взглядом, чтобы оценить, похож ли он на Моэра, а затем я ответила:

– Таша. Татьяна.

– Что за странное имя? – передразнил меня Моэр и хлопнул в ладоши. – Ну, вот, Таша-Татьяна, и познакомились. Давай для активизации нашего разговора я первый задам тебе вопрос, а потом ты мне.

– Хорошо – ответила я.

– Очевидные вопросы я тебе задавать не буду. Почему твоя кожа имеет такой цвет и почему ты такая крошечная, вопросы не вежливые, тем более, я думаю, ты и сама не знаешь, а за матушку-природу мы не в ответе. Так что скажи мне, какую музыку у вас слушают?

– Музыку? – много какие вопросы удивили бы меня меньше. Этот парень совсем не чувствует серьезность ситуации. Или старательно притворяется, – Ты правда думаешь, что миры отличаются музыкой?

– Музыка, это все, что я люблю делать и делаю, связано с музыкой, песнями и инструментами. Поэтому мне интересно, подошло бы мое творчество в вашем мире, – парень вновь задумчиво почесал подбородок. – Или, может, ты поделишься со мной вашими достижениями.

– Так ты что, бродячий музыкант или типо того? Бард? Этим и зарабатываешь на жизнь? – начала спрашивать я.

– Таша-Татьяна, хочешь услышать ответы, а сама на вопросы отвечать не умеешь.

Он уже перестанет меня учить? Многовато нравоучений для того, кого мечтаешь отдать в жертву своему сектантскому богу.

– Но что ты имеешь ввиду под «зарабатываешь на жизнь»? – искренне недоуменно спросил парень.

– Ну, получаешь за это деньги, что потом тебя кормят и одевают.

– Не знаю, о чем ты, кормить я могу себя и сам, хоть, признаюсь, не очень это люблю. Но я являюсь счастливым обладателем мамы и сестры, что сердобольно не дают мне погибнуть в пасмурные дни. И что все-таки с музыкой? – после непродолжительной паузы добавил Моэр.

– Да ничего особенного, – я не стала продолжать расспросы о его заработке, так как поняла, что он сидит на шее у родных. – Самые популярные те, в которых кто-то печально плачет о несчастной любви. Еще в последние года перед эпидемией всем нравились песни про веру в себя, и независимость. Особенно женскую.

– А какие песни любишь ты? – перебив меня, спросил Моэр.

– Я? Меланхолично задумчивые. Для меня музыка всегда была средством немного погрустить.

– Оооо. Ну, тут совсем никаких отличий, – парень сказал это так, как будто мы здесь действительно обсуждали музыку, как что-то влияющее на жизнь. – Если перестанешь шугаться, я тебе даже что-нибудь спою.

О нет. Споет призывной клич, и они все сбегутся сюда.

– Спасибо. Не нужно.

– Это ты пока так говоришь. Не могу скромничать, когда дело доходит до языка песен, мне нет равных, – парень пожал плечами – Годы развития. Но теперь твой черед. На мой взгляд, наши миры похожи. Так что задай мне вопрос, ответ на который хотя бы немного поможет тебе усомниться в идее, что мы просто все здесь коллективно сумасшедшие. Даа, у тебя на лбу это написано. Ты бы слышала, каким тоном со мной говоришь. Будто я отсталый!

В голове было пусто. Всегда, когда тебя спрашивают о чем-то, что вообще-то формирует твою личность, вроде любимых вещей, мест, книг, внезапно все мысли пропадают из головы. Вот и сейчас у меня в голове не то, что не было подходящего вопроса, но и вообще само определение вопросительного предложения потерялось, и я пыталась вспомнить, как говорить.

Но нужная мысль спасла меня из пучины неуверенности также внезапно, как в Петербурге меняется погода. Всему виной действия, которые начал осуществлять музыкант. Из кармана на штанине Моэр достал маленький мешочек с завязками, из которого на ладонь высыпал мелкие зеленые бусины, пару из которых тут же положил себе в рот и стал жевать, а оставшиеся поместил в предварительно вырытую маленькой лопаткой лунку в земле, неподалеку от высокой ели. Затем прикопал лунку и пошел обратно к реке, где все той же лопаткой зачерпнул воды и сосредоточенно пошел обратно, даже не глядя на воду в емкости, словно делал это каждый день. Вода из лопатки направилась точно в место посадки бусин, которые, похоже, были семенами, после чего Моэр вытер лопатку о штанину, и убрал ее обратно в рюкзак.

Внезапный приступ садоводства еще больше меня напугал, и я уже представила, как они пускают людей на удобрения, мечтая вернуть природе былое величие и засадить все настроенные человечеством бетонные глыбы растениями. Но парень не стал искать нож, чтобы окропить моей кровью посадки, а лишь сел по-турецки возле лунки и стал совершать движениями пальцами. Это было похоже на сжимание и разжимание кулаков, только совершалось резче и каждым пальцем в отдельности. Кулаки стремительно разжимались, а затем также быстро сжимались обратно по одному пальцу, начиная с мизинца. Руки парня были жилистые и сухие, поэтому при каждом движении пальцев я видела, как шевелятся в его предплечье сгибательные и разгибательные мышцы под зеленой кожей. После пары десятков сжатий, парень приложил ладони вокруг того места, куда были помещены семена.

Его совсем не смущало, что его игры с силой земли вижу я. И я уже собиралась воспользоваться его увлеченностью процессом, и тихонечко улизнуть, но между его рук через минуты две проклюнулся крошечный нежный росток, с каждой секундой становящийся все больше. Через минуту руки парня покрывала густая лоза молодого гороха, а через еще парочку, эта лоза покрылась мелкими белыми цветами. После того, как рост растения остановился, парень убрал руки от земли, также вытер их о штаны удачно темного цвета и стал ждать.

Произошедшее произвело на меня куда большее впечатление, чем все, что я увидела сегодня за утро, да и за всю жизнь, так что мысли о побеге ушли на второй план, уступив любопытству. Я подошла и села в тени Моэра на расстоянии меньше метра. Вблизи парень оказался еще монументальнее, его ладонь могла закрыть все мое лицо, как маска. Осознав его масштабы, я моментально сочла приближение к нему ошибкой, но обратного пути не было.

– Моэр… а что ты ждешь?

Парень подпер ладонью руки, опертой на колено, лицо и таким образом повернулся ко мне и спокойно ответил:

– Пчелу.

– Почему именно пчелу?

– Да я знаю, что не только они опыляют, – начал оправдываться Моэр. – Но они мне кажутся наиболее надежными. Много раз было, что эти же хваленые бабочки летали вокруг куста, но, сколько я потом не старался, плодов не было. У меня тогда реально устали руки.

– То есть ждешь, что пчела опылит цветы… и затем… ты снова… применишь свою магию природы?

Серьезно, это все, что пришло в мою голову в момент, когда я совершенно потеряла дар речи. Парень бесстрастно рассуждал о преимуществах опыляющих растения насекомых. И выросшая на сказках и фильмах, я представляла, что всякие такие магические действия будут сопровождаться, как минимум, снопом искр и «мелодией волшебства». Но ничего этого не было, его руки просто, также как мои мыли посуду, буднично воздействовали на находящее в земле семечко и побудили невиданный рост. Никаких «Лунная призма, дай мне силу» и вообще заклинаний. Невербальная магия чистой воды, если я вообще в этом разбираюсь.

Увиденное ошеломило своей будничностью и реальностью. Что-то подобное я ощутила, когда на втором курсе учебы в университете моя школьная подруга сообщила, что беременна. Уровень диссонанса в моем мозгу сложно было переоценить, я видела лицо девушки, с которой мы ходили из школы мимо крутящейся карусели, и каждый раз останавливались, чтобы обсудить на ней уроки, но эта же девочка выросла, и собиралась стать матерью. Ее тело трансформировалось, но эта магия абсолютно обычное чудо, и воспринимается как должное и давно не ощущается чем-то запредельным. Не мной в тот момент, конечно. Я тогда около недели пыталась свыкнуться.

А здесь эти агарные умения. Если меня не опоили галлюциногеном, я уже верю в россказни про другую Вселенную.

Тишину нарушил тихий голос парня: