Страница 8 из 23
«Зачем она просит? – насторожился Вологез. – У нее появился любовник? Но евнухи строго следят за гаремом. Они знают, что гнев мой беспределен, как вселенная, которой повелевает Ахурамазда. Если только она не сговорилась с одним из братьев за моей спиной и во время отъезда они не свергнут меня с престола».
– Ты на самом деле хочешь, чтобы я покинул тебя ради войны? – безразличным тоном осведомился он.
Нефтис приподнялась на локте, подперев голову рукой, и опять посмотрела на него. И вновь его затянула темная бездонность ее миндалевидных глаз.
– Мой повелитель, кто же говорит о расставании? Я поеду с тобой, одену доспехи и буду как Родогуна. Я хочу остаться в памяти парфян такой же храброй и жестокой, как твоя далекая родственница, потрясшая гордых мужчин своей храбростью.
У Вологеза отлегло от сердца. «Она хочет славы, – решил он. – Одного меня ей мало. Ей нужна еще слава».
Близнецы
Фаустина родила тридцать первого августа двух здоровых детей. Сон о змеях она больше не вспоминала и выглядела довольной. Наконец, после стольких мучений и переживаний, после преждевременных смертей мальчиков, случившихся еще при отце Антонине, она осчастливила Рим наследниками.
Астрологи, сверив свои гороскопы, предсказали блестящее будущее обоим. Правда, злые языки, которых всегда хватало в столице, заметили, что близнецы родились в день рождения императора Калигулы, а печальный конец сумасбродного правителя широко известен. Но Фаустину не смущали подобные сплетни – поболтают и перестанут. Антонинов ничего не связывало с семьей Клавдиев, к которой принадлежал Калигула, аналогии в этом случае были совершенно неуместны.
Единственное, что беспокоило ее – кто отец. Она вглядывалась в крохотные личики малышей, пытаясь определить по форме носа, разрезу глаза или, хотя бы, по выражению лиц, кто из мужчин может с полным правом претендовать на отцовство. Марк или Луций? Но мальчики только надували щеки, без устали махали маленькими ручками с едва заметными пальцами и все же, Фаустине показалось, что глазки их больше походят на глаза Марка – такие же выпуклые и любопытные.
Ее старая служанка Дафна нашла двух кормилиц – крепких, здоровых женщин возле «молочной колонны», как когда-то ее саму нашла Фаустина Старшая, и наняла их. А потом наступило время традиций, время признания Марком своих детей. Фаустина, хотя со стороны мужа и не высказывалось никакого беспокойства, сомнений в своем отцовстве, все-таки чувствовала, что он колеблется. К тому же Дафна поведала ей, что Марка несколько раз посещала Галерия, эта хитрая и коварная лисица, и муж после ее визитов всякий раз делался пасмурными, неразговорчивым, словно Юпитер, скрытый облаками на вершине Олимпа.
«Не пускай ее к цезарю в мое отсутствие!» – потребовала Фаустина. И все же ей казалось, что она опоздала с таким решением.
Зал дворца, где проходило признание отцовства, как и в прежние годы, наполнился родственниками, друзьями, сенаторами, известными всадниками и влиятельными вольноотпущенниками. Новым здесь стало появление отдельной группы философов, с которыми занимался по вечерам Марк. Все они были косматыми, с длинными отросшими бородами, в несвежих туниках и грубых плащах. Остальная публика их сторонилась. Тем не менее, Марк подошел к старым знакомым, тепло поприветствовал их так, как здороваются с близкими людьми. И в самом деле, многие были ему гораздо ближе, чем высокомерная знать, наполнившая залы дворца.
Марк вышел на середину, остановился в ожидании. Сейчас должны вынести мальчиков, положить их на пол перед ним. Это было в девятый раз. Девять раз он стоял так, начиная с его любимицы Фаустины, перед родственниками и известными людьми Рима. Когда родилась Фаустиночка напротив него находился покойный Антонин с маячившей за его спиной Галерией. Жена в это время восседала в кресле бледная, слабая после прошедших родов. Сегодня она тоже сидела, но лицо ее было розовым от волнения и напряженным, будто она хотела что-то сообщить Марку, какую-то важную новость, но не решалась.
За ней стоял Луций со своими приятелями-вольноотпущенниками Гемином и Агаклитом. Четырнадцать лет назад Луций тоже был в зале. Тогда он так еще не пьянствовал как сейчас, не дрался и не бесчинствовал в гульбищах до утра. Сегодня он уже не тот молодой и свежий Луций; он стоит с опухшим лицом, багровый и до конца не протрезвевший.
Так же, как и в первый раз, Марк видит Юния Рустика, ставшего в его правление префектом Рима, а в то время это был Гавий Максим. Юрист Волузий Мециан, его учитель Фронтон… Он помнит их всех, своих соратников и соратников отца, многие из которых уже спустились к подземным богам. Даже лицо своего вечного недруга Валерия Гомулла появляется перед ним, не вызывая привычной неприязни и настороженности. Как ни странно, но видения прошлого все чаще посещают его.
Вчера, когда начался дождь, знаменующий собой конец августа и приход осенних дней, он вышел из сенатской курии на Форум, но не зашагал дальше, а остался под крышей, чтобы струи воды не намочили одежду. Казалось, что идущий стеной дождь поглотил все пространство впереди: от Курии до амфитеатра Флавиев. Капли срывались с небес, окутывали густой пеленой храмы, статуи, дорогу к арке императора Тита, размывали и стирали их, как стирает время картины ушедшей жизни.
Марк отделился от охраны, от сопровождающих секретарей, протянул руку, подставив ладонь под дождь. Окружение почтительно молчало, не зная, что нужно цезарю. Может, он в это время думает об укреплении берегов Тибра от наводнения. Однако у Марка Антонина в памяти отчего-то всплыл Тибур, давняя поездка в резиденцию Адриана.
Ему вспомнился мягкий, благоухающий сосновый воздух, волнами спускающийся с холмов, сладостный запах цветов, высаженных вдоль дорог, у портиков и каменных зданий. Он вспомнил храм Сераписа, его полумрак, показавшийся Марку особенно успокаивающим после яркого отсвета зеленоватых вод, заполнявших пруд, расположенный рядом. Солнечные лучи падали прямо в него и весело играли там с большими рыбинами под ободряющие улыбки кариатид. Водоем был назван Адрианом Канопой в честь селения в Египте. Именно там, неподалеку, утонул его любовник Антиной.
Вспомнился Марку и таинственный полумрак храма, посвященного самому Антиною. Какая же надпись там была? Она шла цоколю статуи неровной вязью, и он тогда провел по ней пальцами. «Будь бессмертен как Ра!» – значили буквы. Так Адриан желал своему Антиною вечной жизни, ведь сам-то он потом превратился в бога.
Мысли о бессмертии, помнится, вызвали у Марка ответные размышления, касающиеся отношений правителя и его подданных. Он думал о том, как остаться в людской памяти, не запятнав себя бесчестием, как не отдалиться от людей, когда его величие будет отлито в бронзе. Именно после посещения виллы Адриана, он полюбил высказывание Платона, часто повторяя: «До тех пор, пока правители не станут философами, или философы не станут правителями никогда не возникнет идеальное государство».
Как же давно это было и так недавно.
Рука стала совсем мокрой, но он не убрал ее. Приятно чувствовать успокаивающую дождевую влагу. Его отец Антонин рассказывал, что и император Адриан перед смертью в Байях приказал вынести его к морю, чтобы коснуться прохладны волн, подготовить себя к встрече с богами. Может быть сейчас, дождевые струи тоже связывают его, Марка, с богами? Он прислушивается к себе, но не улавливает посторонние голоса. Только тихий шелест дождя…
Принесли мальчиков. Они лежат на тонкой подстилке такие маленькие и крохотные, что казались новорожденными щенками, шевелящимися в поисках сосков матери. «Они похожи на Ромула и Рема. А Фаустина их волчица». Такое странное сравнение приходит на ум Марку, сравнение, в котором один из братьев убивает другого. Так гласит история. Но нет, не соглашается Марк, он не будет проводить подобную аналогию.