Страница 19 из 23
– Думаю, что высокая честь победителя парфян должна принадлежать старшему из императоров, – раздумчиво произнес Приск, нахмурив седые брови.
– Здесь нет старших и младших императоров, – запальчиво воскликнул Вер, – мы оба равны.
– Хорошо, тогда я думаю, что возглавить поход должен цезарь Марк Антонин, – уточнил Приск.
– Согласен с Приском, – добавил Юний Рустик.
– И я! – произнес Либон.
«И я, и я», – послышались другие голоса.
Один Луций Вер промолчал, храня недовольство на лице. Не то, чтобы он рвался на войну, но все же, сенаторы явно его проигнорировали и только Агаклит с Авидием Кассием могли выступить в поддержку. Однако они не члены императорского совета.
Слушая голоса советников, Марк смотрел на Луция с непонятным выражением на лице: то ли улыбался в начавшую седеть бороду, то ли она лишь прятала горькие складки вокруг его губ.
Вот сидит перед ним младший брат, безответственный и беспутный, который пытается изображать из себя достойного, мудрого правителя. Но всем известно, что это не так. Он – недозрелый плод от больной яблони, как часто называл Луция в мыслях Марк. Этой яблоней в данном случае являлся его отец Цейоний, такой же неразборчивый в связях и глуповатый, любивший проводить время с рабынями под одеялом, сотканным из лилий. А сейчас Луций Вер, император-соправитель, доставляет много хлопот ему, Марку.
Ах, Луций, Луций! Возможно, он спал с Фаустиной, наградив ее маленьким Коммодом. С его женой! Но Марк признал мальчика, подняв с пола и назвав родным дитем. Иногда он рассматривает его в колыбели, пытаясь определить черты лица маленького наследника. Похож ли она на него, Марка? Чьи у ребенка глаза, рот, нос? При ближайшем рассмотрении ему кажется, что сын похож на Фаустину. Мужские черты проявятся у него с возрастом и надо лишь подождать. С другой стороны, когда Марк переводит взгляд на первенца близнецов, на маленького Антонина, тут сомнений не возникает. У того выпуклые глазки, смотрящие на мир с любопытством и надеждой. Это его сын, только его.
Как ни странно, однако появившиеся на свет мальчики нежданно призвали новые мысли, наполнившие душу тревогой. Верный ли выбор он сделал? Не лучше ли было править империей по своему разумению, одному, стремясь во всем следовать Природе? Тем более, что на смертном одре Антонин, призвав обоих префектов в свидетели, объявил своим преемником только Марка и не упомянул Луция.
Сомнения сердца! Куда от них денешься? Наверное, они будут преследовать его до самого конца.
– Считаю, что легионы должен возглавить мой брат цезарь Вер, – наконец, говорит он веско. – Луций достаточно здоров для дальнего похода, силен, отважен, его знают в войсках. Согласитесь, что лучшего командующего нам не сыскать. «А еще я надеюсь, на войне он оставит скверные привычки шляться по кабакам, – добавляет про себя Марк, – и прекратит валять в грязи пурпурную тогу императора Рима».
Слова Марка всем кажутся разумными. К тому же, некоторым известно о его недугах, мучивших то болями в животе, то лихорадкой, то кровотечениями из легких, то головокружениями. Здоровье цезаря непрочно и это следует учитывать.
– Мы должны поддержать нашего Августа, – поднялся и стоя произнес Юний Рустик. – Если принцепс Марк так решил, значит он все тщательно обдумал, как делал это когда-то его отец Антонин. Все помнят, как он сидел часами и совещался, прежде чем объявить свою волю. Сейчас же обсуждать больше нечего. Да благословят боги славного императора Луция Вера на поход в Парфию! Пусть Марс ниспошлет ему удачу в военных трудах!
И имперский совет согласился с предложением цезаря Марка.
Что это было? Игра Фортуны? Или насмешка злого рока, который вместо обожествления сбросит его в подземное царство Плутона? Луций не находил себе места после прошедшего заседания. Он метался в своем дворце, где проживал с момента объявления вторым императором. Мозг пылал и требовал, чтобы его залили волнами вина.
– Где Гемин, где Агаклит? – кричал он возбужденно.
Выяснилось, что Гемин уехал по делам торгового товарищества, а Агаклит немедленно появился в зале.
– Что угодно цезарю? – спросил он высоким неприятным голосом, каким обычно говорят евнухи. Когда-то он был ловким возницей и участвовал в скачках в Большом Цирке, теперь не то. Он разжирел, обрюзг и, возможно, этот жир сдавливал его глотку, заставляя говорить как женщинам.
– Я хочу выпить! Мы должны сейчас же пойти в таверну вдвоем, если этого идиота Гемина унесло как щепку в водовороте. Нашел время заниматься пустяками, когда тут решаются важные государственные дела. Пойдем! Надень дорожный плащ, чтобы нас никто не узнал или узнало, как можно меньше бездельников и бродяг. Сегодня не до славы. Я не хочу быть узнанным, мне просто надо напиться.
И они пошли по злачным местам большого города, хорошо известным обоим.
– Высшее наслаждение для нас заключается в том, чтобы отвергать сами насаждения, ибо они – коварные чудовища с нежными щупальцами. Если же мы их принимаем, то лишь в малых количествах, только чтобы удовлетворить свои скромные потребности.
Так говорил киник Зенон из Мегары, представ перед Луцием Вером и Агаклитом. Оба лежали после бурного ночного возлияния на полу какого-то захудалого кабака до конца не протрезвевшие. Зенон стоял перед ними в простом грубом плаще с посохом в руке и котомкой за плечами.
– А ты кто такой? – сипло спросил Агаклит. Удивительным образом его голос от выпитого сделался ниже, превратившись в баритон.
– Я Зенон Мегарский.
– Киник? Ступай своей дорогой, – презрительно бросил Агаклит.
Зенон решительно шагнул вперед, твердо взяв посох в руку, словно хотел огреть им наглого собеседника. Плащ распахнулся и Луций заметил, что на теле Зенона нет ничего, даже набедренной повязки. Из раскрывшегося отверстия дерзко выглядывало мужское естество.
– Тебе что, философия разрешает нарушать приличия? – полюбопытствовал Вер. – Смотри, Агаклит, а фаллос у него внушительных размеров. Такой бы тебе не помешал.
– Я киник. Мы отвергаем мораль больного общества, – гордо произнес Зенон. – Один из основателей нашей школы, Диоген Синопский, мог заниматься онанизмом на площади перед народом, а Кратет со своей женой Гиппархией совершали прилюдно то, что обычно делают мужчина и женщина по ночам.
– Думаю, что эпикурейцы на такое не способны, – ухмыльнулся Луций. – Надо их бросить и переметнуться к киникам. Один такой пес22, звали его Диогнет, уже обучал моего брата вашим премудростям давным-давно. Он тоже проповедовал красоту наготы, мне Марк рассказывал. Знаешь ли ты, Агаклит, – Луций толкнул в бок отпущенника, – у киников даже жены общие. Я прав, Зенон из Мегары?
– Опять же не в смысле наслаждения, ведь мы довольствуемся малым, таково наше правило. Мы спим только с теми женщинами, которые добровольно склоняются к нам и после будут благодарны. Именно в этом смысле жены общие, как и сыновья.
– Значит, если я склоню жену брата Фаустину жить со мной, то Марк не будет возмущаться?
– В этом мире все согласовано с разумом Природы.
– Да вы киники просто безумцы! – удивленно произнес Луций Вер. Возникший разговор вызвал у него неподдельный интерес. Он встал, присел за стол и сказал Агаклиту: – Пускай дадут еще вина и мяса, я хочу есть. И Зенона пусть покормят.
– Мы не безумцы, – меж тем возразил киник, – мы безумствующие Сократы!
Видя, что его собираются накормить, он тоже уселся за стол, положив под ноги котомку и посох, чтобы какой-нибудь бездельник, ошивающийся в кабаке, их не прихватил ненароком.
– Однако от подаяний вы не отказываетесь? Гордость киника вам не мешает?
Луций внимательно разглядывал Зенона. Маленький, тщедушный старичок. Что ему нужно в этом мире, для чего он прожил жизнь, которая клонилась к закату? Чтобы бродить неприкаянно по городам империи и проповедовать нищету?
– Как говаривал наш учитель Диоген: «Я – Диоген-собака. Тем, кто мне подает, я виляю хвостом, тех, кто отказывает, облаиваю, а прочих – кусаю».