Клеймо Солнца

Я выключаю запись, поддеваю край ультратонкого экрана, отклеивая его от потолка, и спрыгиваю из ниши в стене на пол.

От воспоминаний отчаянно хочется, подобно клоки, дать дёру, но в моей квартире всего одна комната, которая служит гостиной, спальней и кухней. Так что далеко не убежишь.

Все знают, что чёрные дыры обладают настолько сильной гравитацией, что засасывают всё вокруг, включая свет, а в белые наоборот ничто и никто не может проникнуть. Однако эта квартира с белоснежными стенами и мебелью, встроенной в них, меня поглотила. Я нашёл себе оправдание, чтобы уже не пытаться выбраться отсюда: на Тальпе достаточно нуждающихся семей, которые вынуждены жить в тесных квартирах-трансформерах с гораздо меньшими удобствами, чем те, что есть у меня. Так я себя успокаиваю, позволяя бездействовать.

Я направляюсь в тесную ванную и, как только захожу, встречаюсь взглядом с собственным отражением в зеркале над раковиной. Это не самый лучший собеседник, поэтому я придавливаю сенсорную плёнку к зеркалу. Она с лёгкостью прилипает и сразу же загорается. Пока я принимаю душ, а потом чищу зубы, голосовой робот сообщает об электронных письмах, о температуре на улице, о невыполненных делах и всякой ерунде.

Цифровую секретаршу я бы точно не отнёс к числу лучших инноваций. Хотя голос у неё приятный, меня не радует само присутствие в квартире робота, пускай даже голосового. Однако функция встроена в домофон, так что никуда от неё не деться.

— Я понял. Отбой, — не выдерживаю спустя некоторое время.

Раздаётся узнаваемый сигнал — торжественный и немного оглушающий, наваливающийся на тебя, как падающие с горы булыжники. «Всё ради будущего», — звучит лозунг динатов, управляющих Тальпой. В это же время на сенсорной плёнке появляется герб станции: зелёный круг, похожий на венок, в который вплетена золотая лента с надписью: «Спасём человечество». В центре изображены раскрытые ладони, а над ними бабочка. Если перевернуть символ, то может показаться, что ладони над насекомым смыкаются, не позволяя улететь. Раньше у нас была другая символика, но после государственного переворота в 2237-ом, атрибутика людей, которые вошли в новое правительство, стала официальной для всей станции.

Новости, как обычно, не сообщают ничего действительно важного. Всё, как обычно: неисправный робот пытался стащить в продуктовом магазине несколько модифицированных яблок. На вопрос, зачем он это сделал, машина растерянно ответила: «Они красивые и разноцветные. Я пожелал для себя такие».

В любой системе бывают сбои. Даже когда речь идёт о самых современных технологиях.

— Ты так и не придумал мне имя? — вновь подаёт голос виртуальный секретарь.

— Твоя жажда самоидентификации раздражает, — с трудом произношу я и сплёвываю воду с зубной пастой. — Поверь, хватит с тебя женского голоса, — жду, пока умный кран рассчитает нужное количество воды, и умываюсь. — Это уже какое-то одушевление.

— Многие владельцы дают своим роботам прозвища, — парирует голос.

Вытирая лицо, я покидаю узкую душевую.

— Многие владельцы создают семьи со своими купленными роботами, и те рожают им детей, — напоминаю я, пока мой взгляд бездумно блуждает по комнате.

У стены стоят виртуальное кресло и диван, а над ними находится ниша с кроватью, к которой ведёт лестница. Чуть в стороне на полках зеленеют цветы в горшках. Я подхожу к ним и нажимаю на включатель: над растениями загораются лиловые светодиоды. Склоняюсь над цветами и замечаю, что один кактус сбросил часть иголок. Мысли о его дальнейшей судьбе заставляют меня задумчиво тереть затылок: может, так и надо, но выглядит жутковато. Зато камелия явно собирается цвести, и, увидев пока ещё маленькие бутоны, я улыбаюсь.

Волшебство момента разрушает голосовой робот:

— По статистике больше шестидесяти процентов браков с новейшими роботами — артификами — длятся дольше на восемь-десять лет, в то время как полностью человеческие разрушаются через год-полтора после регистрации. Союз с нанотехнологиями оказывается более крепким, решает не только физиологические, но и эмоциональные проблемы. Многих устраивает подобное решение.

Я печально усмехаюсь:

— Если я когда-нибудь сойду с ума и решу создать семью с роботом, ты узнаешь об этом первая. Но ты ведь в курсе: такого не произойдёт. Ne varietur.

Через всю комнату мимо кухонных столов и холодильника я иду к входной двери.

— Латинский, — определяет голос и переводит: — Изменению не подлежит. Я могу предоставить эффективный чек-лист, подтверждающий…

Я нажимаю на домофоне кнопку, и робот замолкает. Но это продлится недолго: функция защиты от одиночества сработает меньше, чем через полчаса. Так что не стоит тянуть. К тому же, я опаздываю на работу. Как всегда.

Я с тоской смотрю на холодильник — высокий шкаф с сияющим гелем ярко-зелёного цвета, полный свежих продуктов, но сам виноват, что проснулся так поздно. Поэтому иду в другую часть комнаты, где одеваюсь в долгожданной тишине, а потом выхожу из квартиры.

Вылизанный до блеска подъезд пропитан гнетущим молчанием. Здесь никогда не ведутся беседы. Соседи годами не показываются друг другу и молятся, что им повезёт не встречаться и впредь. В этой многоэтажке живут сотрудники Центрального острова: никому из нас не нужны проблемы.

Скоростной лифт доставляет меня на первый этаж за какие-то секунды, но я не прочь потратить больше времени. Хоть я и опаздываю на работу, мне некуда спешить. Уже некуда.

Летучая гелиевая парковка возвышается над парком, как модель строения ДНК или связка воздушных шариков. Гроздь обнимает нашу многоэтажку ревниво и самозабвенно. Сенсорная лента на моём запястье тихонько пищит, пока я нахожу на экране нужный символ. В ответ выпрыгивает карта с указателем на мою машину.

— Чёрт, — шепчу я, вовремя вспоминая, что вчера оставил её на Центральном острове.

Я осматриваюсь, а заметив, что пасмурно, поднимаю голову. Сегодня динаты решили, что нашему крылу не хватает дождя. Тяжёлые синие тучи лениво ползут под прозрачным куполом из специального вещества, защищающего жителей от вредного влияния ультрафиолетовых лучей и космической радиации. Облакам некуда спешить, как и мне. Может быть, я доберусь до работы до того, как они решат обрушить на город стену дождя.

Я вытаскиваю из подошвы кроссовок беспроводные наушники (наверняка они уже зарядились от моего движения, пока я спускался на первый этаж и шёл до парковки) и вставляю их в уши, а на ленте включаю музыку. Громко. Так, что звуки вокруг исчезают.

Можно было вызвать машину, тем более что собирается дождь, но гораздо интереснее всё-таки опоздать на работу и посмотреть на перекошенную злобой физиономию Грэга, который сидит на проходной едва ли не целыми сутками.

Я покидаю жилой район и спустя несколько минут выхожу к одному из двух мостов, соединяющих Центральный остров с двумя другими — Тихим, где живу я, и самым большим — Изломом, где проживает большая часть населения станции. На самом деле это обычный автомобильный мост, но тротуар для пешеходов создан из стекла. Проектировщики Третьего крыла, впрочем, как и всей Тальпы, питали слабость к двум вещам — белому цвету и стеклу. Поэтому слова «прозрачный», «стеклянный» и «хрустальный» появляются во многих названиях.

Говорят, что люди не рвутся идти по стеклу над водой. Мост не слишком длинный, да и над рекой расположен не особенно высоко, но многим это кажется серьёзным препятствием. Хотя зачем вообще многим стремиться на Центральный? Его ещё называют Островом власти, и на него не попадают добровольно. Все мы — сотрудники организаций, расположенных там, — в каком-то смысле пленники.

Мост слишком узкий для неповоротливых семейных автомобилей. Создатели рекомендовали их для отдыха в парке или за городом, но у этих людей нет возможности приобрести отцу семейства ещё и рабочую машину, так что каждый божий день автопилотники сначала добираются до Центрального острова. Приближаясь к нему, жёны обычно стремятся как можно быстрее выпроводить мужей из машин и отправиться дальше, пока автомобиль не развезёт по городу оставшихся членов семьи. Центральный остров никому не внушает доверия.