Страница 84 из 154
- Моя мать тоже.
- Это наша семейная болезнь, - кивнул Бромария. - Много кто так умер в роду Крохабенны. Мой мальчик истово верил в Победоносца, не так, как я. Его и звали-то подходяще - Ян. Он уехал в Полярную страну, ждать, что скоро посланец со светлой Земли снова явится… Те холодные места его и погубили. Но ты читай, не буду мешать.
Мэсси снова почувствовал себя обузой - Бромария был тактичен, чересчур… Как можно подставлять такого замечательного человека?
- Может быть, мне лучше уехать, не дожидаясь рассвета?
- Ночью-то? Ты либо погибнешь, либо попадешься ночной страже, ближе к утру мы решим, куда и как. Еще до света придут люди сменить Томаша и Натана.
- Зачем? - Мэсси покосился в сторону двери.
- Мы знаем теперь, что Победоносец без охраны - это арестант, а потом и покойник. Конечно, от отряда стражи они не отобьют, но все же…
- Я не Победоносец. Мой отец, может, и был, а я нет. Я не смогу водить в бой армии и не смогу бороться с местными властями. Вон как от них удирал, - Мэсси покосился на Бромарию - не смотрит ли тот с презрением. Но философ улыбнулся спокойной доброй улыбкой:
- Мы люди и мы не всесильны. Я так и не требую от тебя вести армии в бой.
- Да, но вчера… Другие потребуют, и будут разочарованы.
- Поэтому ты уедешь на рассвете, подойдут наши, решим, куда. Может быть, в поселки ближе к Северу, там храмовая стража бывает редко и никто не помнит в лицо Марка. А сейчас хочешь, читай записи отца, а нет - отдыхай… Ночь для сна, дни у нас долгие.
Мэсси перелистнул пару страниц, чтобы не обижать Бромарию. Сейчас ему уже и читать не очень хотелось, особенно четкие планы общественного устройства, лишний раз убеждаться, что он не всесилен, не разбирается в оружии, не зарабатывает достаточно, не может защитить близких… В самом конце блокнота на глаза попалась строчка “мне нет места ни в одном уголке Луны”. Это было так неожиданно и так созвучно его собственным мыслям… Он невольно продолжил читать.
“Предания говорят, что плывущий по Днепру Перун горевал и жаловался: “Ох, горе мне, ох, беда, попал я в немилостивые руки. Я не деревянный чурбан и причитать не должен, а иногда хочется. Нельзя! В отличие от Перуна, я живой.”
“Это была судьба, остаться здесь навсегда. Я теперь понимаю, почему меня с детства влекло к полетам. Так и вот я здесь, где никогда не видно Землю, и сам я с Земли не виден. Я был бы невидим и с той стороны, но как все-таки горько…”
“Как бы не вставляли палки в колеса, опускать руки нельзя. Пусть здесь мало достойных людей, но они существуют! Десятью праведниками спасется Содом…”
В горле встал комок. Мэсси ожидал увидеть что угодно - гордость, уверенность, секреты недоступных побед, воспоминания о недосягаемой и наверняка беспечальной Земле, но не это. Авий когда-то сказал, что видеть раздавленную слабость противно, а сломленную силу больно. Теперь Мэсси был согласен вдвойне. Посланец со звезды, знающий, могучий, победоносный, так же не мог бороться с людскими пороками. А Бромария наверняка думает, что Мэсси изучает планы Победоносца по переустройству лунного государства!
“Чудо, что самый преданный здесь мне человек и не человек в полном смысле. Я сказал Нузару, что я не бог и сам могу погибнуть в любой момент, что он может бежать в леса и там доживать свой век, а этот чудак поклялся, что никуда не уйдет и глотку за меня перегрызет… Это так странно, я к нему относился, как к собаке…”
Мэсси поднял голову и огляделся. Бромария незаметно вышел из комнаты, а он и не заметил. Донат спал, свернувшись клубком. Мэсси мысленно пожелал душе Нузара покоя, где бы та ни находилась, присел на краешек постели, придвинул лампу к краю стола и продолжил чтение.
“Ихазель! О золотая птичка, жестоко это появляться постоянно рядом и дразнить человека, годы живущего на голодном пайке. Я еще помню ее обнаженную фигурку, скрытую только набедренной повязкой, ее золотые волосы, падающие на груди…”
Мэсси перелистнул страницу с такой скоростью, будто за ним подглядывали. Дальше читать ему было совсем неловко, почему отец отдал настолько личные записи… Хотя, возможно, у него было не так много этой нормальной бумаги или он не рассчитывал, что кто-то прочтет святой язык, непохожий на местный суржик.
Он хотел уже отложить блокнот, но на глаза попалось вдруг имя Авия. Мэсси немедленно подвинул еще ближе угасающую лампу и стал читать, боясь упустить слово.
“Оружие Авия - его лапы, люди слишком привыкли, что от них нет спасения. Наверняка поэтому шернам даже не сопротивляются, видят их ладони - и все, ужас, паника, безнадежность, никто даже сопротивления толком не оказывает, опускают руки и ждут смерти. Если бы здесь можно было сделать какую-то прорезиненную одежду! Ну почему здесь нет деревьев, наподобие нашей гевеи? Если есть, рано или поздно люди откроют ее свойства, жаль, не при мне. Как это сделали португальцы, заинтересовавшиеся липким соком, из которого индейцы лепили непромокаемые сапоги. Только, конечно, случилось это не скоро на Земле, не скоро будет и здесь, но будет. Обнаружат, что неведомый материал не только задерживает воду, но и не пропускает электричество. Тогда в противостоянии двух рас наступит новый этап. А впрочем, какая мне разница.”
Дальше было написано совсем криво и неразборчиво:
“Боже, Боже, вот я вопию - почему Ты меня оставил! Пусть богохульство, станешь тут богохульником, четвертый год я здесь, и всем на Земле наплевать. Счастлив тот, кто умирает человеком, а не низвергнутым божеством…”
Мэсси отложил блокнот и долго сидел молча, глядя на догорающую лампу. Больше читать он не станет. Мертвые имеют право на свои тайны, нельзя потрошить чужую душу, пусть и родного человека. Просто сохранит у себя, чтобы кусочек памяти об отце не достался кому-то равнодушному и непонимающему.
Огонек в лампе облизнул изнутри стекло в последний раз и померк.
Спальня первосвященника всегда была натоплена жарко. Увы, любой человек подвержен возрастным немощам, понтифику исполнилось пятьдесят, замерзнуть под самой толстой периной он мог легко. Только вот в слишком теплой комнате частенько снятся кошмары. Севин, укладываясь на ночной покой, мысленно прикидывал, что бы такое можно придумать, чтобы эту проблему решить. Открыть на ночь окно было невозможно, так не делали даже самые здоровые и закаленные люди. Севин представлял себе какие-то трубы, по которым к лицу спящего поступал бы морозный ночной воздух, потом ему самому делалось смешно, и он засыпал.
Конечно, в таком возрасте утром часто встаешь разбитый, будто и не отдыхал. Конечно, голова бывает полна тяжелых мыслей, особенно, если у тебя нечистая совесть. Насчет своей Севин не заблуждался, втайне гордясь, что сам с собой он честен. Это главное, с другими быть честным вовсе не обязательно. Таков удел людей, занимающих высокие посты. Они несут на плечах ответственность за судьбы тысяч граждан, нельзя вершить историю, не принимая неприятных решений. Если всех жалеть, государство развалится.
При этой философии понтифику никогда не снился его предшественник - до сегодняшнего дня. Насчет него Севин тоже был уверен, что поступил правильно. Он оказался лучшим правителем для страны, более толковым и решительным. Элем пришел к власти случайно, на гребне той же волны, что принесла к собору Победоносца, а только верой в таких делах руководствоваться нельзя. Кто будет лучшим руководителем, тот, кто полжизни сидел на камушке, пялясь в небо и распевая псалмы, или тот, кто работал снабженцем всей этой оравы монахов-бездельников, мотаясь каждый день по близлежащим селениям, как проклятый? Слабохарактерный неумный правитель - горе для всей Луны. Вон как Элем спасовал перед первыми же настоящими трудностями - нападении кучки шернов из-за Моря в год Южного похода.
Севин учел ошибки своего предшественника, укрепив границы по обеим сторонам Моря вооруженными гарнизонами. Теперь ни один шерн не просочился бы в обход, по граничащим с Великой пустыней мрачным, лишенным жизни солончакам. Элем знать не хотел про заморские колонии, люди, не подчинявшиеся ему напрямую, его не интересовали - Севин старался держать руку на пульсе. Вот как это пригодилось сейчас. Что бы делал его предшественник, узнав об отделении Юга, как о свершившемся факте? Глазами хлопал?