Страница 43 из 154
Встала перед глазами давешняя светящаяся стена, перемигиваясь разными оттенками, и бесстрастными серыми, и яркими, цветными. Мэсси протянул руку, пытаясь набрать вопрос, но не мог нащупать поверхность.
Его пальцы внезапно сжала другая рука, он вскинулся - в голове гудело, как после тяжелого сна, вокруг было темно.
- А? Что?
- Не кричи, всех перебудишь, - послышался мужской голос, и он узнал вождя поселенцев. - Я тут падаю просто, день тяжелый был. Посиди у костра, дрова подбрасывай, хотя бы час, идет? Потом разбудишь меня и пойдешь на покой.
Мэсси кивнул, хотя в темноте Сакко не разглядел бы этого жеста. Вылез из палатки, задернул полог - в отблесках огня он увидел еще лицо закутавшейся в шубку Виславы. Она крепко спала.
- Вот он, костер, к выворотню не подходи, ничего ему не сделается, - Сакко указал на охапку дров. - Садись тут и подкладывай их по очереди, кинешь последнее, разбудишь меня. Ну и по сторонам гляди, хотя выворотни в начале ночи никогда еще не нападали, все может быть. Понял?
- Понял, - ответил Мэсси хрипло. Ну не может же Сакко ему так доверять?
- А я на боковую, - вождь поселенцев зевнул, отошел к связке шкур, вытащил самую большую и, завернувшись, лег прямо на снег.
Мэсси подкинул полено, не осмеливаясь глядеть в сторону бокового костра. Огонь вспыхнул ярче, сноп искр вылетел и угас на снегу. Сакко начал всхрапывать - заснул? Сколько ждать? Сколько?
Он сам не знал, сколько просидел у костра, не в силах собраться с мыслями, то ужасаясь, то исполняясь решимости, каждую секунду умирая и воскресая поочередно. Охапка дров уменьшилась на четверть, когда он решил, что пора. Распахнув пожалованную в лагере шубу, он вытащил из-за пояса кинжал, тот самый, с рубиновой рукояткой, проверил лезвие - острый, - и встал.
Звезды сверкали на черном небе, слабая полоса света Земли рассеивалась сбоку на горизонте. Вокруг опоясавшего лагерь вала мерцала заснеженная мертвая равнина, и где-то вдали угадывались темные бугры гор. Мэсси оглянулся на тюк из шкур, скрывавший Ивату - оттуда доносился богатырский храп. Медлить было нельзя. Он пошел к столбу Доната, и снег при каждом шаге хрустел оглушительно.
Несчастный выворотень висел на веревках не то во сне, не то в забытьи, но, заслышав шаги, приподнял голову, разлепив веки. Возможно, он не узнал Мэсси, потому что второй костер уже угасал. Донат замычал через повязку.
- Тихо, тихо, Дон, это я, - шепнул Мэсси, поддевая кинжалом веревку. - Потерпи, сейчас…
Когда его хлопнули сзади по плечу, он вздрогнул инстинктивно, но не испугался, потому что ждал этого подсознательно. Правда, сердце все равно ухнуло вниз, остановилось, и заколотилось вдесятеро быстрее обычного.
Позади стоял Ивата. Он был ниже Мэсси на полторы головы, но смотрел так, будто все обстояло ровно наоборот.
- Вот что, жертва пьяной повитухи, - сказал вождь поселенцев, чеканя каждый звук. - Какого. Беса. Ты. Тут. Делаешь?
========== Ретроспектива Азы. “Вчера еще в глаза глядел…” ==========
Девушка сидит перед зеркалом и дрожащими руками перебирает косметику. Раньше накладывание макияжа никогда не вызывало затруднений, сейчас ее не устраивает абсолютно все. Яркие краски кажутся ей вульгарными, нежные пастельные слишком бледными. Она знает, что и так неотразима, но теперь ей нужно быть прекрасной, как никогда, а под глазами круги и румянца нет… проклятая бессонница.
Гримерная обставлена новой мебелью совсем недавно, поэтому к привычным запахам духов, пудры, цветов, а также пыли - куда от этого денешься в театре! - здесь совсем неуловимо пахнет свежей древесиной. Как будто не лампа светит у большого зеркала, а настоящее солнце, как будто вокруг лес… она давно не была в лесу. В одно из их свиданий, безнадежный и неисправимый романтик, он уговорил ее побродить по лесу под Вислой. С тех пор она наблюдала дикую природу в крайнем случае с балкона какого-нибудь экзотического отеля - кому же охота таскаться по бурелому, вытряхивать из обуви хвою, царапать руки об ветки.
Горничная докладывает:
- Господин Северин, сударыня.
Все-таки пришел! Аза говорит:
- Проси.
Дрожит голос, не дрожит - этого она уже не понимает, даже свое отражение в зеркале не может оценить - хорошо ли она выглядит. Господи, да что с ней! Она певица, она - актриса, она уже привыкла не проживать, а поигрывать определенные моменты.
Марк входит обычной стремительной походкой, в гримерной словно проносится дуновение свежего ветра, у Азы, как всегда в его присутствии, возникает ощущение уверенности и защищенности… но сейчас это чувство мнимое. Если бы все было, как раньше, он бы уже сжимал ее в объятиях, даже не озаботившись запереть за собой дверь. Теперь же он останавливается в нескольких шагах, даже не присаживается, будто подчеркивая, что в любую минуту готов уйти.
- Привет.
- Ты все-таки пришел, - шепчет Аза. Может, все еще образуется, он обнимет ее, скажет, что был страшно занят, предложит сбежать с ним куда-нибудь сразу после выступления, или даже наплевав на выступление.
- Ну да, ты же звонила.
- Даже не один раз, - говорит она с упреком.
- Восемнадцать звонков. Семь писем. Пять телеграмм. И это меньше чем за неделю.
- Я не думала, что так много, - Аза чувствует, что начинает оправдываться. Обида из-за унизительного перечисления помогает собраться с силами и она опять бросается в наступление:
- А если бы ты ответил на первый звонок или письмо, следующих бы не понадобилось.
- Я не был дома и вообще в Варшаве, готовился к отъезду. Твой последний звонок застал меня в городе.
- Почему я так узнаю о твоем отъезде? - голос изменяет ей, она может говорить только шепотом. - Почему не раньше? Почему мне об этом сообщают чужие люди, этот твой дружок, с которым ты меня познакомил? Почему я слышу о твоем отъезде от него?
Марк хмурится. Мало кому нравится, когда его осыпают упреками.
- Он не дружок, а мой лучший друг и родственник, между прочим.
- Все равно. Почему ты говоришь мне только сейчас?
- Ну… я не думал, что тебе это будет интересно.
- Будет.
- Да? - он, видимо, тоже решает, что лучший вид обороны наступление. - Когда закрыли мою программу на телевидении, ты даже из приличия не посочувствовала.
Да, это Аза помнит. Программа, которую вел Марк, перестала выходить несколько месяцев назад - специальные исследования показали, что рассказы о туризме и путешествиях не пользуются популярностью у населения. У нее-то точно нет, она иногда смотрела передачи ради Марка. Надо думать, другие женщины тоже, молодому красивому репортеру пачками приходили письма от назойливых поклонниц, так что когда программа закрылась, Аза только вздохнула с облегчением.
- Ты же можешь не работать, у тебя есть деньги!
- Я не могу не работать! Ну вот давай ты бросишь петь!
- А… - она она не находит, что ответить. Слова “На что я тогда буду жить так, как привыкла” прозвучат слишком приземленно, соврать, что она любит пение и не может без него жить, тоже убедительно не получится. Правдой будет то, что слава великой певицы дает ей богатство и ощущение власти над толпой, над поклонниками, над обществом.
Только не над Марком.
- Вот видишь, - говорит Марк, который, кажется, искренне думает, что она любит искусство. - Так и я не могу, это была часть моей жизни. И я уверен, что исследования врали, программу люди смотрели с удовольствием. Просто понадобилось заполнить сетку очередной ерундой не то о моде, не то о еще какой-то чепухе. И так ни одной научно-популярной передачи не осталось, а теперь им путешествия помешали.
Он говорит увлеченно, с горящими глазами, Аза немедля чувствует укол ревности, как всегда, когда он думает не о ней.
- Так куда теперь ты собираешься?
- Не поверишь - на Луну.
От неожиданности она смеется, хотя еще минуту назад была ближе к слезам, чем к смеху.
- Нет, скажи серьезно - опять в Гималаи, в Новую Зеландию, к Йеллоустоуну? Куда, чтобы вот так непременно срочно, и чтобы я не могла с тобой поехать?