Страница 26 из 154
- Вестин, я думаю о мальчике, который живет с вами, - Випсана отвернулась к окну и теперь говорила вслух. У нее был низкий отрывистый голос.
- Он уже почти вырос…
- В том-то и дело. Я ценю жизнь, любую. Особенно тех, кто живет не по привычке. Мальчик очень отличается от своих ровесников, если я заметила, то другие… Брат моего Веррия, например. Я думаю, уж он-то точно заметил.
- Почему ты говоришь мне это?
- Я же сказала - я ценю жизнь. Все, прощай…
Мимо прошелестели блестящие крылья, Випсана пронеслась так тихо и быстро, будто не шла, а летела по воздуху.
Неудивительно, что она в вечной конфронтации с деверем, размышлял Авий, возвращаясь в дом. Она будто и правда принадлежит прежним временам.
Но и правда, если отличие Моисея от выворотней заметила Випсана, то всем остальным это тоже скоро станет ясно, как полдень. И как быть? Он добровольно не бросит умирающую мать, и не захочет оставлять свою девчонку. Вот-вот разразится катастрофа, причем и для него, Авия, тоже. Потому что нельзя не привязаться к ребенку, выросшему у тебя на глазах, даже если отец этого ребенка лишил тебя всего, а может, именно поэтому. Что там Випсана говорила о великодушии? Оно имеет смысл, если ты живешь не по привычке. Или же оно имеет смысл именно сейчас, и этот смысл придает бойня?
Ихазели стало лучше в середине ночи.
Вылазка закончилась после заката, и получилась не слишком удачной - в этот раз непрошеные гости бросились прятаться не к выходу из котловины, а по лесам на склонах. Из-за близости ночи вытурить всех не удалось, атаку решено было повторить на следующий день после грозы, когда карабкаться по косогорам будет несподручно.
Ихазели об этом он не рассказывал. С началом кровохарканья она стала видимо безразлична к противостоянию первожителей и поселенцев, но лишь внешне. Не раз, думая, что ее не слышат, она шептала:
- Я-то умру, а он?
Поэтому специально ей не рассказывали ничего, иногда она отстранялась даже от повседневных замечаний вроде: “опять на стенах неспокойно”, иногда с болезненным вниманием прислушивалась к шуму за стенами, но стоило начать объяснять ей обстановку, как она отмахивалась:
- Не хочу ничего об этом слышать!
Посреди ночи она проснулась, чувствуя себя почти здоровой, с нормальным дыханием, и поэтому в хорошем настроении. На расспросы отвечала только:
- Я видела чудесный сон.
Ночи обычно тянулись бесконечно долго, причем для всех - и для людей, и для первожителей, как будто само тело сохранило древнюю память о кратких часах темноты и отдыха, после которых хочется скорее выйти на свет и простор. В этот раз Ихазель повторяла:
- Не хочу видеть солнце, не хочу, чтобы наступал этот день.
Но день пришел, забрезжил серебром из-за гор, пустил полосу света по горизонту, выбелил снежные шапки на соседних кольцевых кратерах. Авий немного побродил по долине в поисках своего воспитанника, никого не встретил, не считая выворотней, и вернулся домой.
Ихазель проснулась и сидела перед зеркалом, прикладывая янтарные бусы то ко лбу, то к шее.
- Думаю, как будет лучше. Не так облачались женщины из нашего рода перед смертью, но мне-то выбирать не приходится.
Авий смолчал. Он давно знал, что все попытки ободрить или пожалеть приведут только к горьким слезам. Видимо, машинально он все же промерцал теплыми утешительными оттенками, а Ихазель заметила их в зеркале.
- Не надо, - сказала она, не оборачиваясь. - Я ни на что не надеюсь. В юности мечтала то о звезде с неба, - она нехорошо усмехнулась, - то о сокровище дракона в горной пещере. Дракон это чудище из сказок… догадайся, кто мне их рассказывал. Оно проклято, драконье золото, обернулось жизнью в норе, как у зверя затравленного, да под конец чахоткой. Ночью мне снилось, что я опять маленькая девочка, стою в соборе, святом, непоруганном…
Очередной приступ кашля заставил ее прерваться.
- Не надо тебе говорить, помолчи, ты же себе вредишь!
- Больше… чем я навредила… уже невозможно, - с усилием выдохнула Ихазель. - А под утро мне Луна снилась, мертвая, от края и до края, ни Моря Великого, ни Теплых прудов - все покрыто пустыней, везде черное небо. И Земля снилась, дома небывало высокие, оружие мощное - им не горный город, им летающую машину, что парит выше облаков, погубить можно. Сошлись армии великие, дым поднялся от пожаров, города рассыпались в прах - и остался ли кто живой, того не знаю. Может, и к лучшему оно, пусть ни на Земле, ни на Луне никого не будет, только звезды чисты, только смерть хороша! Песню что ли спеть, развеять печаль…
Она откашлялась и запела, голос звучал хрипло и немузыкально:
…Обо мне вы, други, не скорбите,
Схороните на родной земле…
В этот раз приступ кашля был таким, что ее скрутило пополам, а на платье закапала кровь, сначала несколько капель, затем струйка, затем поток - и его было уже не остановить. Авий метнулся за водой, но Ихазель остановила его жестом, указывая в сторону двери. Просила ли она этим позаботиться о своем сыне? Он решил, что да.
- Я все знаю, я все сделаю…
Слышала ли его Ихазель и поняла ли, сказать было невозможно - глаза у нее уже мутнели, она попыталась встать и рухнула на руки своего бывшего узника и мучителя, а ныне единственного близкого существа. Проклинающие рыжеволосую ведьму женщины из общины могли торжествовать. Ихазели больше не было.
Место для могилы выбрали у зеленой терраски, недалеко от скальной гряды и города одновременно. Копать землю считалось для шерна неподобающим занятием, и Авий, хотя нарушил уже множество негласных обычаев, в этот раз вряд ли пошел бы против порядка. Отрывать выворотней от работы ради того, чтобы похоронить человеческую женщину, тоже скорей всего никто бы не стал, и Мэсси рассчитывал копать в одиночестве.
Помощь пришла совершенно неожиданно в лице мрачного черноволосого парня с садовой лопатой. Среди выворотней не бывало настоящей дружбы, самое большее, они могли приятельствовать. И только Донат, сын тетки Дзиты, неожиданно привязался к единственному существу, от которого видел доброе обращение, - к Мэсси. Авий ехидничал, что ни один пес еще не был так предан хозяину**, и всегда добавлял - знал он одного такого, так тот в итоге все же переметнулся! В ярости была и Дзита, которая ненавидела Ихазель с тем неиссякаемым пылом, с каким женщины добродетельные ненавидят женщин оступившихся. Теперь она все бы отдала, чтобы иметь на сына влияние, но Донат и слышать ее не желал.
- Донат, - прошептал Мэсси, разгибаясь.
Он еще не осознал полностью случившегося, до конца не поверив в то, что мать умерла. Начиная копать, он еще думал о ней, как о живой. Увидев Доната, он вдруг осознал - приятель пришел хоть так выразить сочувствие. Это потому, что мать умерла… Марела тоже умерла несколько дней назад, и рыдающая Хонорат повторяла: “Так для нее лучше”. Будет ли так лучше для Ихазели, хоть она тоже была несчастна?
Донат встал рядом и воткнул лопату в землю. Верхний слой уже прогрелся и высох, но от более глубоких влажных пластов шел душный пар.
- Откуда ты узнал?
- Болтали, - буркнул Донат, не отрываясь от работы.
- Тебе разрешили?
- Нет, - он отбросил в сторону несколько тяжелых рассыпчатых комьев. - Сегодня сказали, что после грозы меня отправят в Гранитные ходы - меня и еще нескольких наших.
- Гранитные ходы! - Мэсси в ужасе отшатнулся.
Для выворотня эти слова значили верную смерть. Иногда шерны выпускали своих преданных слуг против поселенцев через тайные коридоры в толще скал, прорубленные в незапамятные времена. Выходы открывались наружу, но не внутрь - и оказавшиеся за пределами горных городов выворотни были обречены. Они вступали в сражения с людьми, и иногда одерживали временные победы, но, не имея крыльев и возможности вернуться под защиту скал, в итоге рано или поздно гибли от рук поселенцев. Если повезет - гибли быстро. Протестовать доселе не осмеливался никто.
- Послушай, - Мэсси схватил было Доната за рукав, но тот оттолкнул его и продолжил копать с каким-то остервенением. - Может, тебе не стоит мне помогать, это примут за ослушание, а если ты вернешься к остальным, все обойдется?