Страница 24 из 154
Ихазель молча слушает. Если Авию пришла охота браниться, перестанет он не скоро.
- Вы столько говорите про добро и зло, и вот явилось это ваше добро, а вы и его превратили неизвестно во что. И еще считаете, что это не просто слова. Тошно будет жить…Тошно будет жить, - повторяет Авий вслух. - Так была цель, а теперь твои поганые соплеменники… Грязь. Мерзость. Никто не заслуживает умереть от ваших рук.
Стенка напротив отражает причудливую игру цветового языка. Авий замолкает так же резко, как начал.
- Завтра, - сухо говорит он вслух, полностью потушив лоб, - сделаешь, что я тебе скажу. Ты помнишь, кто твой хозяин и кому ты должна повиноваться?
Он даже не смотрит в ее сторону, но Ихазель втягивает голову в плечи.
- Помню…
Авий ложится, снова укутываясь в собственные крылья. Ихазель молчит и сворачивается рядом на песке. Шерн через какое-то время произносит:
- Вот и пришел день расплаты за Эйнар. За наш первый приморский город. И завтра ты сделаешь так, как я скажу. Шерн владел всем, когда стоял Эйнар во славе, и шерн владеет всем, когда Эйнар лежит в развалинах. Ты сделаешь так, как я скажу. У тебя нет своей воли.
- У меня нет своей воли, - послушно повторяет Ихазель.
Шерн, приподнявшись, треплет ее по волосам - то ли в награду за покорность, то ли лишний раз напоминая, кто тут хозяин. Затем сворачивается черной тенью, готовой распрямиться в любой момент. Алые глаза гаснут. Какое-то время только стук падающих капель нарушает тишину, свет снаружи все слабеет, и, наконец, исчезает совсем. Тускло поблескивает каганец на полу, да где-то в глубине, под землей, дышит жаром обогревающий собор горячий источник.
Тогда Ихазель приподнимается, стараясь не дышать. Неслышно склоняется над Авием, проверяя, крепко ли тот спит, и выскальзывает из пещеры, оставляя светильник внутри. Она давно знает каждый камень в подземном переходе и может передвигаться на ощупь. Бояться тут некого - самый главный ужас Северного континента спит позади, раскинув по земле нетопырьи крылья.
У себя в дальней комнате она наскоро окунается в бассейн и одевается, выбирая самую простую одежду, подобающую скорее девочке-подростку, чем взрослой девушке. Затягивая пояс на белом струящемся платье, усмехается, вспоминая роскошные шитые золотом наряды, в которых она пыталась произвести впечатление на скованного Авия.
Зеркало над бассейном отражает испуганное бледное лицо, вокруг глаз синие круги. Ихазель встряхивает копной золотых волос - они-то стали только лучше.
- Нет своей воли? Нет своей воли? - шепчут пересохшие губы, и отражение кривится следом. - А вот и ошибаешься, ты, всем владеющий.
Переход к главному залу собора освещен факелами на стенах. Они скоро погаснут, их некому будет менять, теперь нет здесь прислужников, разве опальный Победоносец, бродящий без сна всю долгую ночь, припас сухих веток. Но он, скорее всего, не обратит внимания на темень в коридорах.
В зале пусто, не слышно ничьих шагов, и Ихазели становится страшно - а что, если она опоздала и все кончено? Но следов борьбы тоже нет. Из дальнего притвора вдруг доносится пение, хрипловатый баритон выводит слова на языке священных книг:
В небе синем высоко паря,
Пронеситесь над родной сторонкой…
Как там зорька ясная моя,
Как она, мой жаворонок звонкий?
Я печаль-тоску залью вином,
Отразится в кружке месяц рыжий,
Мне не видеть больше отчий дом,
Девушку свою я не увижу.
Ихазель дрожит всем телом, не зная, идти ли вперед или пуститься бежать. От стены неожиданно отделяется тень, пугающая ее едва ли не больше, чем Авий - высоченный детина с всклокоченными волосами, с лицом, изуродованным багровой отметиной.
- Что ты тут забыла? - рычит выворотень Нузар. - Вы когда-нибудь дадите хозяину покой?
Ихазель в ужасе застывает на месте, Нузар замахивается, но больше ничего не успевает - в открывшуюся дверь притвора льется поток света, и в нем обозначен могучий силуэт.
Победоносец, нагнувшись, проходит в дверной проем, в общем зале он снова может выпрямиться и даже не стукнуться головой об потолок.
- Ихазель? Жаворонок звонкий вдруг прилетел ночью? Нузар, зачем ты ее пугаешь?
- А чего доброго ждать от глупой девки, - бурчит выворотень.
Марк медленно обходит Ихазель по кругу, она опускает голову, не глядя ему в лицо, для этого пришлось бы смотреть высоко вверх. Пока она выходила из подземной пещеры, она, кажется, даже сердцу запрещала биться, чтобы не разбудить Авия, а теперь оно колотится с удвоенной силой.
Марк наклоняется, приседает на корточки, заглядывая ей в лицо.
- Птичка золотая… не улетишь?
Она молчит, не делает ни единого движения, только примечает - в одной руке у него фляжка, видно, с хмельным соком нои. Марк небрежно ставит фляжку на пол.
- Завтра уходим с Теплых прудов, я и еще несколько верных человек, ты знала?
Она слегка кивает. Марк поворачивается к выворотню:
- Нузар, не в службу, а в дружбу, сходи погуляй. Обойди собор, проверь ходы с галерейки, ну, ты понимаешь…
По угрюмому лицу Нузара незаметно, чтобы он что-то понимал, но выворотень все же выходит, недовольно ворча.
- Надо было сделать это давно, - говорит Марк куда-то в пространство над головой Ихазели. - Видишь, деда твоего не послушал, кровопролития не захотел, так надо было уходить сразу, как стало известно, что путь на Землю закрыт. А я вот… Не то на вас понадеялся, не то на себя. Помнишь, как шерн говорил, что нет добра и зла, я теперь вижу, как они причудливо сплелись, и одно приводит к другому…
При упоминании Авия Ихазель вздрагивает. Марк замечает это, хоть и стоит в нескольких шагах.
- Ну прости, не буду об упырях к ночи. Ты сейчас такая же, как раньше. Душа народа лунного, не хочешь уйти со мной из города?
Ихазель слегка качает головой. Если бы она хотела, не отпустит Авий. Если бы она хотела, Элем уже приготовил своих стражников. Земля пресветлая, что же будет? Страшно умеют пытать на Теплых прудах…
Но знать, что он живет где-то - значит оставить в сердце кровоточащую рану навсегда. Пусть его не станет, может быть, тогда и рана затянется.
- Значит, просто пришла попрощаться? Я все жду, когда ты вспорхнешь и улетишь, как обычно.
Ихазель опять качает головой. Марк присаживается рядом на пол, она тоже опускается на каменные плиты, теперь их лица вровень. Догорают и чадят факелы на стенах, медленно тускнеет свет.
- Птичка золотая, видишь, как вышло… Я виноват перед всеми, а только сейчас прошу у тебя прощения. Раньше ведь ты всегда убегала от разговора. Чем искупить, скажи, чем искупить? Только покончить с собой не предлагай, пока есть жизнь, надо бороться - вот мой девиз.
Ихазель не отвечает, только берет его руку, такую огромную в ее маленьких узких ладонях, и притягивает к себе на грудь. Марк отдергивает руку.
- Не надо, птичка золотая, это жестоко, в конце концов. Сейчас ты опять исчезнешь.
Она качает головой, мысленно повторяя:
“У меня есть своя воля, любая, лишь бы наперекор тебе…”
- Тебе надо идти, ночь, поздно, - шепчет Марк, а сам сжимает ее локоть.
- Хотя бы сегодня не отталкивай наше счастье, Победоносец, - отвечает она ровным неживым голосом.
Факелы гаснут, когда Ихазель наконец узнает, каковы на вкус губы низвергнутого бога победы. Она не вырывается и не убегает, когда Марк легко вскидывает ее на руки. В притворе совсем темно, и можно без страха распустить ткань вокруг бедер - мерзких ожогов не видно, кожа на ощупь не отличается от здоровой - но даже если бы отличалась, Марк слишком распален, чтобы это заметить. Весь мир вокруг перестает существовать.
А в пещере еще догорает масло в каганце, когда Ихазель входит на цыпочках. Авий неожиданно открывает глаза:
- Долго бродила, - говорит он обычным ворчливым тоном, лоб его не светится - значит, он ничего не заметил?
- Надо было взять кое-что в спальне, - отвечает дрожащим голосом Ихазель. Но в присутствии шерна у нее всегда сбивается дыхание, так что он привык к такой манере разговора.