Страница 22 из 154
— Морду отскреби хорошенько, чтобы ничего видно не было. А то сам ошкурю — мало не покажется.
Он в последние дни был с Мэсси непривычно груб и постоянно срывался на крики и оскорбления. Все же за этими резкими словами Мэсси не чувствовал подлинной злобы, скорее, страх и тревогу. Возможно, еще и за мать — Ихазель уже с полгода чувствовала себя неважно, ее постоянно лихорадило, а иногда она кашляла кровью. Помочь ей было невозможно — среди шернов, что понятно, не водилось человеческих врачей.
Авий, срываясь на своего воспитанника, ни разу за это время не повысил голос на Ихазель. Убрал из комнаты курильницу с благовониями, которые просто обожал. Однажды он привел из общины женщину, немного разбиравшуюся в болезнях. Знахарка была немолода, с темными глазами и быстрыми резкими движениями, смотрела исподлобья, а на Мэсси и вовсе покосилась так, будто он был мерзким животным. До Ихазели она дотрагивалась с видимым отвращением, превозмогая гадливость. После осмотра знахарка пробурчала несколько неутешительных фраз — да, она видела такое, нет, лечения тут не существует, на морском побережье или горячих источниках кровохарканья у людей почти не бывает, а далеко от моря случается. Если уж не помог разреженный горный воздух, не поможет ничего.
Ихазель тогда ни слова не проронила, только погляделась в серебряное зеркало, усмехаясь, долго расчесывала волосы, взвешивала на руке тяжелые рыжеватые пряди. Мэсси вдруг понял — мать любуется своей красотой и прощается с ней. Он подошел, не зная, как утешить и что сказать, совершенно не думая, что же будет с ним самим. Ихазель, увидев его отражение в серебряной поверхности, вдруг шарахнулась с паническим воплем и упала на пол, запутавшись в собственном платье. Мэсси в испуге кинулся поднять ее и успокоить.
— Ничего, ничего, — бормотала Ихазель, — все уже хорошо. Но как ты похож, о… Я думала, я умираю, и он пришел меня забрать.
— Кто пришел? — не понял Мэсси, и этот естественный вопрос вызвал почему-то горькие рыдания, от которых Ихазели стало хуже.
Все же иногда казалось, что она идет на поправку — как сегодня, например. Первую половину ночи Ихазель лихорадило, она то надсадно кашляла, лежа пластом, то вдруг чувствовала прилив сил и начинала лихорадочно метаться по комнате, что-то перебирать, напевая обрывки песен, то плакала, то смеялась. Авий попытался ее успокоить:
— Не нужно петь, тебе же будет хуже.
Она только усмехнулась в ответ:
— Ты правда думаешь, что я могу еще как-то себе навредить?
После полуночи Ихазели удалось немного поспать, и она почувствовала себя много лучше, стала спокойнее, лихорадка и кашель отступили. До рассвета все было хорошо, Авий и Ихазель либо дремали, либо о чем-то мирно беседовали. Мэсси, просыпаясь, слышал ответы матери (Ихазель уже хорошо понимала цветовой язык, и шерну не было нужды говорить вслух). К восходу он ушел немного подышать, пока население города не проснулось, и добрел до своей любимой скалы.
Вчера на одном из уступов рос цветок, белый, с нежными, длинными, как крылья, лепестками. Сегодня Мэсси его не находил. Жаль, видно, вчера солнце высушило не только цветок, но и тот клочок почвы, где он притулился. А матери бы он понравился, вчера она, разговаривая сама с собой в полугорячечном бреду, шептала:
— Я же была цветком душистым… Почему так? Почему?
Или бы цветок понравился Хонорат. В общине Мэсси теперь не бывал — взрослым выворотням, кроме надсмотрщиков, путь туда был заказан. И в город ее не приводили. Спросить тоже было не у кого, это бы вызвало лишний интерес.
Если бы они были детьми, могли бы вместе любоваться рассветом, этим кратким чудом на лунном небе. Скоро солнце превратится в огнедышащий огромный глаз, безжалостный и сжигающий, пока же оно сияло теплым и нежным светом, и небосклон, уставший за ночь от темноты, сам лучился и сиял, раскидывая сверкающие искрящиеся снопы по всему горизонту.
Нет, слишком это было прекрасно, чтобы хоть на миг не почувствовать себя счастливым. Мэсси не удержался и пропел несколько слов из старого гимна, который знала Ихазель, и который, по легенде, принесла на Луну праматерь человеческого рода:
— Солнце, о светлый бог, светоч неба, источник сущего…
Дальше он слов не знал, но этого оказалось достаточно. За стеной приглушенно грохнуло, и пуля ударилась в выступ скалы над его головой. Сверху посыпался песок и ошметки сухого мха.
— Ну и дурень, — сказал Мэсси в голос.
— Выворотень, — сообщили из-за стены. — Червь гнусный, тварь нелюдская. Что, от хозяев сбежал?
Мэсси усмехнулся — стрелку приходилось выкрикивать оскорбления, стоя внизу у скал, которые круто обрывались снаружи. Забраться вверх было невозможно, даже забросив крюк, слишком высокой и отвесной была каменная стена. Единственное, верхушку стены можно было зацепить выстрелом. Иногда поутру, когда выворотни обходили долину по периметру, они переругивались с поселенцами, бродившими снаружи. Иногда обход совершали шерны — эти слов не тратили, тратили сразу стрелы.
— Выворотень, урод, предатель рода человеческого, — надрывались меж тем за скалами.
— Скучно это, новенькое что-то придумайте, — крикнул Мэсси в ответ.
— Ишь ты, курва, еще и умничает, — удивился невидимый собеседник.
— Сам такой, — парировал Мэсси.
Снаружи помолчали, затем с угрозой крикнули:
— Ну погоди, мразь ублюдочная, вот повернет солнце на полдень!
Мэсси не стал слушать продолжение. Он соскользнул вниз, на траву — все равно пора было возвращаться. По дороге он сообщит встречным охранникам о поселенцах. Впрочем, те наверняка уже давно покинули тот наиболее низкий участок стены, откуда можно было достать выстрелом обходчика.
Он торопился, не глядел особо по сторонам, но, пробегая мимо плодовой рощи, вдруг боковым зрением заметил клочок рыжего цвета, мелькнувший среди зеленых деревьев. Он повернулся — в глубине сада исчезала, накидывая на голову капюшон, тонкая фигурка. Хонорат?
Мэсси пустился следом.
— Хонорат! — на отклик женщина не обернулась, и это утвердило его в догадке. Но почему, что случилось? Когда несколько дней назад умерла Марела, Хонорат же не пряталась от него. Может, он чем-то ее обидел?
— Хонорат! — он догнал ее у поваленного огромного папоротника в середине рощи. Она старательно отворачивалась, но из-за края капюшона выбилась рыжая прядь волос. Мэсси остановился позади тщательно кутающейся в плащ фигурки.
— Хонорат, что с тобой? Я честно искал тебя, но тут все как-то на меня косятся, вчера например…
Она повернулась к нему, резко откинула капюшон, безжизненным голосом, не вяжущимся с ее порывистыми движениями, сказала:
— Смотри и отстань.
Мэсси отшатнулся. На щеках Хонорат отпечатались два симметричных ожога, два черно-багровых следа ладоней, отметины длинных пальцев, змеясь, уходили за уши. Поврежденная кожа не зажила еще и воспаленно блестела на солнце, пробивающемся сквозь зелень. Мэсси показалось, что солнечный свет стал ощутимо тяжел и обжигал. Он не мог ничего сказать, даже дыхание оборвалось. Прошла вечность, прежде чем он смог задать совершенно бессмысленный вопрос:
— Кто?
— Господин Граний, — тем же безжизненным голосом ответила Хонорат. — Он сказал, что если сука доросла до течки, то незачем ей шастать порожняком. Полдня мне дали отлежаться в подвале, пока гноиться не перестало, сегодня выгнали на работу.
Мэсси снова задохнулся. Представилось искаженное дикой болью лицо Хонорат, которое сжимают белые шестипалые руки, как она бьется в судороге, кричит, затихает в обмороке… и в это время в нее злорадно всматриваются четыре глаза, алых, как кровь, как горящие угли. Что же делать, как утешить? Они иногда строили планы, что вместе сбегут из долины, правда, не представляя, куда и как. Но теперь, с такими следами на лице, ее убьет первый встречный!
— Я… — Мэсси сглотнул. — Я подумаю, спрошу… не отча… я не знаю, можно ли что-то сделать…
— Что тут сделаешь, — ответила Хонорат, глядя мимо него. — Иди, я смирилась. Иди, не мучай. Ты такой же, как они.