Страница 131 из 154
— Нет, мне и нельзя. А лучше бы пил.
— Не лучше. Какой толк от пьяного. Что вы сегодня собираетесь делать? Вам же на работу пора.
— Пора, да… Не знаю, какой из меня будет работник.
— Из вас должен быть нормальный работник, и сегодня, и завтра, и впредь, — сказала Софи с нажимом. — Адвокату я позвонила, вы больше ничего сделать не можете. Будете добиваться свидания?
— Конечно, — возмутился было Данияр, Софи укоризненно покачала головой:
— Во-первых, вам его сразу и не дадут. Вы же не родственник. Во-вторых, негоже вот так подставляться. Вас еще допрашивать будут.
— О чем? Я про этого Серато слышал только краем уха. Если ее якобы… постойте, а вас еще не допрашивали? Вы же давно у нее служите?
— Это ведь произошло якобы в день начала беспорядков? Тогда уже работала, но это случилось совершенно точно не у нее дома. Допросят, конечно, но я сомневаюсь, что именно по поводу того музыканта.
На работе его не трогали. Может быть, связано это было с тем, что заводу как раз поступил крупный заказ на разработку парового котла из алюминиевого сплава, а все расчеты по новым материалам всегда поручали Данияру. Может быть, как казалось ему самому, его взяли на карандаш и сознательно мариновали — а вот пусть покрутится, а вот пусть побегает!
За свою не такую уж долгую жизнь Данияр привык и к потерям, и к потрясениям, и к тому, что почва внезапно выбивалась из-под ног, а мир становился на голову. Но, как оказалось, весь этот богатый опыт не давал никакого иммунитета. Он приучил себя ложиться спать, есть, не чувствуя вкуса, заниматься обыденными делами, и все это с постоянным ощущением ужасного свершившегося несчастья. Как если бы он был болен или приговорен к смерти, но не знал точно, когда назначена казнь.
Адвокат, с которым он встречался каждую неделю, скорее для собственного успокоения, был, напротив, настроен бодро. Он твердо рассчитывал, что суд назначит минимальную меру наказания. Не более пяти лет, скажем так. И срок, который допустившая столь трагическую ошибку обвиняемая проведет в месте заключения до суда, естественно, будет учтен. Про тюрьму тоже не надо думать ничего плохого и представлять какие-то ужасы, поверьте, это совершенно комфортное заведение с условиями, сопоставимыми с гостинецей, вид из окна на хвойный лес, как в санатории… И не надо спрашивать об этом каждый день, вы что, всерьез думали, что людей из высшего общества можно запихнуть в какое-нибудь грязное подземелье с крысами? Просто ограничена свобода передвижения. Потом, существует такая вещь, как помилование, через пару месяцев после приговора можно будет подать прошение. И, разумеется, о дальнейшей певческой карьере… ну, надо же когда-то уходить со сцены. Покойный Серато тоже совершенно неожиданно прекратил выступления и исчез. Зато какая будет двойная легенда! Надо шире смотреть на вещи, молодой человек, тем более, что вы ей — никто…
Адвокат считался успешным и более чем компетентным, только Данияру он все равно не слишком нравился. На простой вопрос, почему бы не попытаться доказать, что никакого убийства не было, если нет трупа, юрист никогда прямо не отвечал. Он пускался в пространные рассуждения, что нередко убийцам удается полностью уничтожить улики, в том числе мертвое тело. Что иногда рассказ свидетеля — единственное, что позволяет обличить преступление, и от этого показания не становятся менее значимыми. Лакей, бывший в доме Пишты в тот роковой вечер, долго носил тайну в себе, но теперь он тяжело болен, готовится предстать перед Всевышним, а потому, будучи добрым католиком… А Серато с тех пор живым не видел никто. Можно, конечно, упирать на то, что труп не найден, но расследование в этом случае затянется так надолго, что срок предварительного заключения превысит те самые пять лет, которые определят в случае наказания.
Данияр возражал, что он, конечно, не юрист («Вот поэтому и!» — воздевал палец вверх адвокат), но ему кажется непонятным, что можно обвинять человека в убийстве на основании только свидетельских показаний. Если есть преступление, значит, есть и мертвец. Как-то странно представить, что хрупкая молодая женщина смогла унести крупного мужчину, небрежно перекинув его через плечо. А если мертвеца нет и не было, то, значит, он вполне мог уйти собственными ногами, а раз покойники все-таки ходить не могут, — мы же тут все цивилизованные и несуеверные люди, верно? — ну так вот, значит, не такой уж он был и покойник…
Адвокат в ответ смотрел на Данияра поверх очков и начинал разговор издалека. Ну да, трупы сами не ходят, зато их прекрасно носят. А поскольку преступление произошло в доме некоего господина Пишты, инспектора телеграфных сетей, которого с госпожой Азой связывали очень тесные дружеские отношения… Надвинув очки обратно на нос, адвокат устремлял взгляд в сторону и рассуждал вслух, что ради симпатичной дамы даже занимающий важную должность кавалер может пойти на преступление. К тому же Яцек Пишта был чудак и изобретатель, например, именно он создал машину, способную уничтожить мир… мир не мир, но уничтожить мертвое тело он мог, с помощью своих изобретений или без. А поскольку Яцек Пишта погиб и свидетельствовать об обратном не может, следствие придерживается этой точки зрения. Тем более, именно тогда начался бунт, а во время этой ужасной неразберихи происходили и более странные вещи.
Данияру после таких разговоров казалось, что он идет в людском потоке против движения спрессованной глухой толпы, или пытается подняться по мокрой лестнице и всякий раз соскальзывает вниз. Адвокат был таким же, как и прочие облеченные властью, — закрытый, вылощенный, застегнутый, с лицом без эмоций. Для него существовала только одна стратегия защиты на суде и только одно будущее.
Впрочем, однажды и он на мгновение выглянул из личины равнодушного законника. Данияр не мог вспомнить, чем же он пронял юриста на тот раз, может быть, просто надоел. Адвокат убрал вечную улыбку и сказал с досадой:
— Вы же не думаете, что там сидит кто-то глупее вас? Не надо было ей упоминать этого свихнувшегося поэта, она и так все время играла с огнем, просто до сих пор на это смотрели сквозь пальцы!
И, словно испугавшись собственной вспышки, адвокат немедля спрятался за прежний образ. На лицо натянулась привычная доброжелательно-равнодушная маска.
— И теперь?
— Ничего теперь. Я же вам сказал, если она признает вину на основании свидетельских показаний, ей назначат минимальный срок, она тихо уйдет со сцены, перестанет быть известной личностью. Если я буду упирать на отсутствие прямых улик, это только затянет дело и ухудшит ее положение. А вы, если хотите ей помочь, уговорите ее признать вину! Знаете же, что она отказывается…
Данияр молча кивнул. Пусть закрытый, пусть чужой и до отвращения официозный тип, но юрист, оказывается, по-своему был на стороне Азы.
Если бы она согласилась выступить на своей стороне! Что она упряма невероятно, как бывают упрямы подростки, он хорошо знал. Только раньше это касалось каких-то сиюминутных желаний или комфорта, а теперь она словно баран не желала сойти с тропы, ведущей в тупик. Противостояние следствия и обвиняемой затягивалось. Аза не признавала свою вину, держась, вроде бы, на чистом упрямстве.
Даже самая комфортабельная тюрьма не позволяет человеку забыть, что он узник. Неволя серой пылью въедается под кожу и неосознанной тревогой пробирается в сны. Самая удобная камера это камера, а не комната, самый живописный вид из окна не заменит невозможности свободно выйти в дверь. Эта отрава рано или поздно заставляет поблекнуть самую совершенную красоту.
Аза не подурнела от пребывания за решеткой, во всяком случае, так казалось Данияру в полном соответствии с пословицей, что красота — в глазах смотрящего. Может быть, немного побледнела и осунулась, и была проще одета и причесана. Чуть ли не впервые в жизни собственный внешний вид был для нее почти не важен.
Свидания давали редко, к тому же невозможно, немыслимо короткие. И в эти стремительно летящие минуты Данияр мог только просить ее поступить, как советовал адвокат. Больше времени не оставалось почти не на что. Обещать ей закончить постройку корабля? Невозможно, да теперь практически незачем. Передавать приветы от близких людей? У нее не было близких, кроме, может быть, Софи. Данияр впервые задумался, насколько одиноки могут быть с виду вполне успешные и благополучные люди. Родных в живых не осталось, а вся театральная верхушка оказалась страшно занята, и упрекать их в этом было нельзя. В стремительный ритм жизни не вписывалась выпавшая из него актриса.